Лахезис - Дубов Юлий Анатольевич
Но раз директор в курсе, то делать нечего. Вот так меня в «Рубин» и взяли. Техником на сто десять.
Я про этого кадровика потом вспомнил, уже в райкоме. Я как раз только-только первым секретарем стал, и нанимается ко мне некто Белов Александр Сергеевич. Меня за него Фролыч попросил неофициально, и я обещал. И тут приходит ко мне наш кадровик вместе с этим Беловым и начинает мне на ухо шептать, что этот самый Белов, сын Белова, на самом деле вовсе не Белов, а Вайсман, а установка теперь такая, что к кадровым вопросам надо относиться более вдумчиво, потому что если этот Белов-Вайсман задумает свалить в Израиль, то мало не покажется, и что он, кадровик, считает своим долгом просигнализировать.
Я сразу вспомнил кадровика из «Рубина» и сыграл точь-в-точь рубиновского директора — делаю ручкой и говорю кадровику ленивым голосом «В курсе я, в курсе…»
А потом случилось такое, что этот неизвестно откуда взявшийся Белов поставил на нашей с Фролычем планируемой научной карьере точку. Потому что вскоре нам пришлось в очередной раз столкнуться с Мироном, и больше мы вопрос о продвижении в академическом направлении не рассматривали.
Я по порядку расскажу.
Белов у нас определился по хозяйственной части. Говорили, что он везде представляется как управляющий делами райкома комсомола, хотя таких должностей в штатных расписаниях райкомов отродясь не было, и даже раздает визитные карточки, на которых эта должность напечатана чуть ли не золотыми буквами. Но сам я этих карточек не видел, а то врезал бы ему по первое число. Я с ним вообще практически не пересекался. Он даже когда заказы мне приносил по пятницам, то просто оставлял в приемной с записочкой — сколько чего стоит. Но уже через месяц я заметил, что снабжение сильно улучшилось. Кофе растворимый — не отечественный, а индийский, чай не со слоном, а «Липтон», венгерская салями, вместо красной икры — все больше черная, ну и так далее. Раз в неделю — блок «Кэмела» за пятнадцать рублей. Какие-то пропуска на оптовые базы начал организовывать — девки наши приоделись как в импортных журналах мод. Еще бы чуть-чуть, и организовал бы он нам чистый коммунизм районного масштаба, но тут у него произошел диверсионноидеологический прокол.
Это все случилось утром в понедельник. У меня дома раздался телефонный звонок, и незнакомый мужской голос вежливо осведомился, не с Константином ли Борисовичем имеет удовольствие общаться. Я подтвердил, что именно с Константином Борисовичем.
— Вы не могли бы по дороге на работу заехать в райотдел КГБ? — спросил голос. — Это вас старший оперуполномоченный беспокоит, Миронов Сергей Иванович. Есть одна тема, которую непременно надо обсудить.
— Только после обеда, — ответил я. — С утра никак не могу. Оперативка. А в чем дело, собственно?
— Тогда в четырнадцать ноль-ноль, — согласился собеседник, проигнорировав вопрос. — Паспорт с собой захватите, пожалуйста.
Не могу сказать, что я как-то разволновался из-за этого звонка, но беспокойство было. Немного не по себе. Какого рожна от меня надо этому оперуполномоченному?
Райотдел комитета находился недалеко, пешком минут десять через парк, да и на машине столько же. Я пошел пешком, обогнул особняк с зарешеченными окнами и предъявил на проходной паспорт.
— Мне к товарищу Миронову, — сказал я.
— Да-да, — вежливо согласился сержант с голубыми погонами. — Одну минуточку.
Он выписал пропуск, вложил его в паспорт и сказал:
— Второй этаж, кабинет двадцать три. Вас проводят.
Второй сержант пошел за мной по лестнице, держась чуть позади и справа. Довел до кабинета, постучал в дверь и сделал приглашающий жест.
В кабинете сидел Мирон, с распущенным галстуком, без пиджака и в дымчатых очках.
— Квазимодо! Здорово! — развел он приветственно руками. — Большой комсомольский босс! Ну что? Не ожидал меня здесь встретить?
Я, действительно, никак не предполагал, что оперуполномоченный Миронов — это и есть тот самый Мирон моего детства.
— Да ты садись, садись, — засуетился Мирон. — У нас тут попросту. Чайку, может быть, а?
— Нет, чаю не хочу, — отказался я. — У тебя здесь курят?
— Чего это ты куришь такое? — с интересом спросил Мирон, когда я затянулся «Кэмелом». — Не видел таких никогда. Ну-ка покажи.
Он покрутил пачку в руках, понюхал и вернул обратно.
— Угощайся, — предложил я.
— Спасибо, — сказал Мирон. — Но не могу. Если не болгарские, то сразу кашлять начинаю. Ты уж извини.
Он закурил «БТ» и стал перекладывать на столе какие-то бумаги. Когда пауза затянулась, спросил:
— А ты как в райком-то угодил? Фролов устроил по старой дружбе?
Я пожал плечами.
— Почему Фролов? Я сначала инструктором был, потом завотделом. Ну вот и назначили, когда первый в ЦК ушел. При чем тут Фролов?
— Ну будет вкручивать тут. А то я, можно подумать, вчера родился. Вы же со школы не разлей вода. Он — начальник, ты — начальник. Он в райкоме партии, ты в райкоме комсомола. Часто видитесь-то?
— Видимся.
— Да ты не скромничай, не скромничай. Ну, близкий друг второго секретаря. Оно, конечно, не каждому так везет в жизни, но все равно скрывать незачем. Ты, наверное, и с тестем его знаком хорошо?
— Видимся иногда, по праздникам. Мирон, у меня куча дел. Зачем я тебе понадобился?
Мирон посерьезнел.
— Тут вот такая петрушка получается, понимаешь ли. Что ты можешь вот про это сказать?
Он показал мне издали кусок обыкновенной поздравительной открытки. Вроде как новогодней.
— Ну, открытка. Кто-то ножницами вырезал. Зигзагом. А что?
— Я же говорю, тут петрушка какая-то получается. А ты в последний раз эту открытку когда видел?
— Да я ее вообще никогда не видел. Мирон, я тебе русским языком говорю, у меня куча дел…
— А Фролов когда эту открытку видел?
— Да я понятия не имею. Никогда он ее не видел. Если тебе интересно, спроси у него. Если у тебя все, то я пошел.
И я встал со стула.
— Ты не торопись, — предупредил Мирон. — Без отмеченного пропуска отсюда даже первого секретаря райкома комсомола не выпустят. Ты сядь. А дел у тебя, как мне кажется, в точности одно. Вот про него мы сейчас и поговорим. Значит, так. Фамилия, имя, отчество?
— Мирон, ты что? — не поверил я своим ушам. — Ошалел?
— Вы, Константин Борисович, раз уж у нас начался официальный разговор, лучше обращайтесь ко мне по имени-отчеству. Сергей Иванович. И на вы, — посоветовал Мирон, нацеливаясь авторучкой на находящийся перед ним лист бумаги. — Этот официальный разговор в процессуальном плане называется допрос свидетеля. Повторяю вопрос. Фамилия, имя, отчество?
Я понял, что Мирон не шутит. Быстро прикинул, нет ли у меня за спиной какой-нибудь провинности перед комитетом. Не обнаружил и немного успокоился.
— Погоди. Пока я тебя еще не начал Сергеем Ивановичем называть, ты можешь хотя бы объяснить, в чем дело?
— Здесь, Константин Борисович, не образовательное заведение, — в голосе Мирона прозвучали металлические нотки. — Здесь ликбезом не занимаются, а отвечают на вопросы. Я сколько еще должен один и тот же вопрос спрашивать?
Я посмотрел на часы. Времени и вправду не было вовсе, а уж на бессмысленные препирательства тем более. Понятно, что, пока я ему не отвечу на все его идиотские вопросы, он меня не выпустит. Ну ладно. Лишь бы только выйти, а там мы уже разберемся. Я сообщил, как меня зовут, где проживаю, и перечислил места учебы и работы. Услышав про швейную фабрику, Мирон ухмыльнулся и даже стал немного похож на человека.
— Ладно, — сказал он. — С обязательной программой закончили. Переходим к произвольной. Я вам предъявляю вырезанную острым предметом часть почтовой открытки. Вопрос: когда вам приходилось видеть эту открытку и держать ее в руках?
— Видел я ее пять минут назад, когда ты же мне ее и показал (я решил, что именовать Мирона Сергеем Ивановичем и на вы — это уж слишком), а в руках вообще никогда не держал.
— Хорошо. Так и запишем. Когда вы видели эту открытку в руках у гражданина Фролова?
