Катрин Панколь - Я была первой
Walt Whitman[23], «To a Stranger», Leaves of grass
Маленький домик на берегу моря, посаженный на скалу из белого ракушечника с красными пятнами глины. Крики прожорливых чаек, парящих над головой. Волны хлещут по валунам и с грохотом откатываются назад. Ветер яростным свистом окружает дом, наполняя меня тобой. Здесь, в полной тишине, мы попытаемся докопаться до сути, не доверяя словам, которые, будто маленькие задаваки, готовы разрушить все самое сокровенное.
Слова бессмысленны, неуклюжи и грубы. Они тщетно пытаются забраться под своды нашего храма и, подобно заржавленным водосточным трубам, извергают глухие скрипучие звуки. Полная тишина и единение наших тел – вот все, что нам нужно, это наше зачарованное царство, недоступное врагу.
– Шш… шш… – Тихо шепчешь ты, когда наши тела в порыве страсти вырываются из плена языка, чтобы воспарить над словами, над всем, что могут выразить слова. В полной тишине слышно как твоя кожа трется о мою, как капельки пота с твоей кожи перетекают на мою, как твой язык слизывает их одну за другой, поднимается к уху и без конца повторяет:
– Шш… Шш…
– Шш… шш.., – и опустившись на колени между моих ног, ты избавляешь мое тело от живительной влаги, фонтаном бьющей на границе твоей и моей плоти, в порыве неутолимой жажды, находящей все новые и новые горячие ключи к потаенным уголкам наших изумленных тел.
– Шш… шш.., – и покинув берег с его серо-белыми валунами, обломками известняка и комьями красной глины, мы отдаемся мутной и пенной стихии волн, окунаемся в соленую воду, пробуем и вдыхаем друг друга, изредка поднимаем головы над морской гладью, чтобы перевести дыхание и отправиться дальше, к бесконечным горизонтам наших древних чешуйчатых тел.
Вечером мы едем в город. Мы наводим красоту. Мы изголодались по маленьким ресторанчикам, где подают нормандский сидр, где в беседках вкушают белое вино. Л напеваю от радости, уткнувшись щекой в твою куртку, и свободной рукой переключаю передачи, когда ты легким кивком подаешь мне знак.
Стоит субботний вечер. И как положено в субботу, все мужчины и женщины выбираются в город. Они выходят в свет, прилюдно целуются взасос, пожирают эскалопы с подливкой и морской язык, зажаренный на гриле, подмигивают друг другу через стол, чтобы лишний раз удостовериться в своей неотразимости, и снова погружаются в пучину любви. Я покрыла ресницы черной тушью, губы – алой помадой, щеки – бежевой пудрой. Ты надел свою любимую рубашку. Мы будем есть, пить и смеяться, посылать друг другу поцелуи над дымящимся блюдом мидий, до потери пульса мешая сидр с белым вином.
Ресторан набит битком. – Остался только один столик, как раз для двоих, там, в уголке, – говорит хозяйка. Ты садишься спиной к залу, я – лицом. За соседним столиком две девушки беседуют об отношениях между полами. Я невольно улыбаюсь. Я заранее представляю себе все, что они сейчас скажут. Наклонившись к тебе, я шепчу:
– Прислушайся…
Ты берешь меня за руку и, читая меню, следишь за их разговором. Они проводят выходные вместе, в полном спокойствии, вдали от мужчин. Они пробежались по магазинам, посидели с книгой у камина, приняли пенные ванны, сравнили свои ночные кремы, посплетничали о мужчинах, постригли челки, подпилили ногти. Они понимают другу друга с полуслова и смеются от радости.
– Лучше всего жить с женщиной, а с мужчинами только спать, – заключает одна из них и всхлипывает от смеха, уткнувшись носом в салфетку.
Я тоже принимаюсь смеяться, укрывшись за книжечкой меню. Ты негодующе смотришь на меня.
– Ты тоже так считаешь?
– Считала…
– Какая дурацкая идея! Ты меня разочаровала. У меня даже аппетит пропал.
Ты бросаешь меню, и сидишь с отсутствующим видом, мрачный и злой. Я замолкаю, чтобы не доводить дело до взаимных обвинений. Мы заказываем молча. Я блуждаю взглядом по залу, натыкаюсь на одинокого мужчину. Он улыбается и пожирает меня глазами. Я улыбаюсь в ответ. Он отрывает кусок бумажной салфетки и что-то царапает. Я жду с бьющимся сердцем. Закончив писать, он поднимает свое произведение над головой, и я читаю: «Спасибо, что вы такая красивая». Я снова улыбаюсь и отвожу взгляд.
Твоя тарелка усеяна шариками из хлебного мякиша. Ты теребишь вилку, кладешь ее на место, снова берешь в руку и вычерчиваешь на скатерти узор, напоминающий тюремную решетку. На моих губах застыла улыбка, предназначенная другому, и я обращаю ее к тебе, беру тебя за руку, сжимаю твою ладонь в своей. Ты, наконец, успокаиваешься, произносишь, улыбаясь:
– Я сглупил…
– Это уж точно.
На столе появляются тарелки с дымящимися мидиями. Мы закатываем рукава, разворачиваем большие белые салфетки и запускаем пальцы в горячую подливку. Наши бокалы наполняются белым вином. Ты хочешь научить меня есть мидии, показываешь, как это лучше делать. Я не смею признаться, что уже ела их до знакомства с тобой, и делаю вид, что слушаю. Я послушно повторяю твои движения, и ты довольно киваешь. Потом, забывшись, я снова запускаю пальцы в горячую подливку, пытаюсь нащупать бело-оранжевого моллюска, чтобы схватить и растерзать его. Ты ловишь меня на месте преступления и смотришь недобрым взглядом. Я пожимаю плечами:
– Мне так больше нравится, когда соус стекает с пальцев…
Ты не разделяешь моей веселости. Я вздыхаю:
– Перестань, прошу тебя. Почему все и всегда должно быть идеальным? Расслабься….
– Да, я хочу, чтобы все и всегда было идеальным. Мы с тобой должны быть выше, чем все остальные, выше чем банальные рассуждения и жирные пальцы…
– Я никогда не смогу стать идеальной… Это так невесело!
– Вот увидишь, со мной у тебя получится.
Одинокий мужчина не спускает с меня глаз. Он ждет, пытается поймать мой взгляд, выслеживает меня, словно пробует на язык. Я постоянно ощущаю его пристальное внимание. Он ласкает меня взглядом, томно вкушает меня. Ситуация его забавляет. Я расслабляюсь, окунаюсь в его глаза. У него чувственный рот, глаза игриво прищурены. Он тоже ест пальцами, отвратительно размахивая своими дерзкими ручищами. Он закатал рукава бирюзового свитера и измазался в подливке по самые локти. Он слизывает соус, неотрывно глядя на меня. Я краснею и отвожу глаза.
Но ты уже почуял неладное и раздраженно спрашиваешь:
– Тебе не нравится? Что-нибудь случилось?
– Ничего…
– Я вижу, что ты не такая как всегда, что ты что-то такое заметила.
– Да нет же, все в порядке, правда.
Я отвечаю слишком быстро, и ты резко оборачиваешься, ловишь пристальный взгляд незнакомца, вскакиваешь и гневно хватаешь меня за руку. Ты кидаешь на стол двести франков и тянешь меня к выходу. Я пытаюсь вырваться, протестую:
– Мы не закончили.
Ты сжимаешь меня так сильно, что сопротивляться бесполезно.
Мы выходим на тротуар, ты подталкиваешь меня к машине, открываешь дверцу и буквально швыряешь меня внутрь, а сам садишься за руль и трогаешься, все так же стиснув зубы. Ты мчишься на полной скорости, не тормозя на поворотах. Мы все глубже погружаемся в черный загородный пейзаж. Деревья угрожающе склоняются над дорогой, свистя на ветру. Вдруг ты резко тормозишь, открываешь дверцу и выбрасываешь меня в ночь. Я падаю на дорогу, вскакиваю на ноги.
Меня трясет от холода. Я складываю руки на груди, чтобы хоть немного согреться, вперив взгляд в задние огни твоей машины, исчезающие вдалеке. Усевшись на придорожный столбик, я проклинаю этот пронизывающий ветер и твою жестокость. Я жду. Я знаю, что ты за мной вернешься.
В ту ночь мы спали отдельно.
Ты устроился на диванчике в гостиной.
Наутро ты принес мне завтрак в постель. На подносе были рогалики, чашка кофе, свежевыжатый апельсиновый сок и красная роза.
Я оттолкнула поднос ногой.
Ты печально на меня посмотрел.
Я с головой накрылась одеялом, чтобы не разговаривать с тобой.
Я слышала как ты выходишь из спальни, как хлопает входная дверь.
Я бросилась к телефону, набрала номер младшего братика. «Забери меня отсюда, – умоляла я, пожалуйста, забери. Мне так страшно, мне так страшно с ним оставаться».
В моем голосе слышались рыдания. Брат сказал: «Сиди на месте. Я скоро буду».
Я рассказала ему как найти дом. Он все записал и повторил: «Сиди на месте. Я скоро буду».
Я снова забралась с головой под одеяло и стала ждать.
Потом вернулся ты и принес сто цветочных букетов. Ты расставил их по всей комнате. Они были разноцветные: некоторые – в горшках, другие – в охапках. Ты занял все стаканы, все емкости в доме, проложил к моей кровати целую дорожку из цветов – красных, белых, желтых, голубых.
Ты сел на край постели, склонил голову и произнес: «Прости меня, я больше так не буду. Я еще никогда не любил так сильно, мне трудно держать себя в руках. Я не понимаю, что на меня нашло».
