Рю Мураками - Дети из камеры хранения

— Дождь идет. Тебе зонтик дать?

От беременной пахло детской присыпкой.

— Не нужно, — сказал Хаси и погладил ее по толстой шее.

— Щекотно, — засмеялась беременная, словно ребенок. Она перевела взгляд на левую руку Хаси, в которой тот бережно сжимал что-то белое. — Это камень? — спросила она.

Спускаясь по лестнице, Хаси сказал:

— Нет, это человеческая кость.

ГЛАВА 11

Кику наблюдал за тем, как крокодил с хрустом разгрызает голову курицы и как кровь течет по его острым клыкам. В Уране поддерживалась температура плюс двадцать пять градусов. Увлажнители воздуха, размещенные в восьми местах, работали непрерывно. Комната была большой, татами в двадцать. Половину занимал бассейн, по его поверхности плавали водоросли, каких Хаси никогда не видел. Крохотные, словно пылинки, водоросли были покрыты прозрачным пушком, отражавшим свет. Казалось, эта зеленая жидкость кипит. Когда крокодил передвигался и поднимались волны, водоросли начинали светиться. Дно бассейна выложено глиной, под ней — плотная акриловая плита. В плите проделаны отверстия, а в них вставлены трубки, соединенные с очистительным устройством. Вокруг бассейна — не в кадках, а прямо на покрытом крупнозернистой землей полу — высажены каучуковое дерево, бугенвилия и мангровое дерево. На бетонных белых стенах неумело наляпаны картинки — якобы картинки древних людей с солнцем, птицами и леопардами. Под потолком горят двадцать инфракрасных ламп, очень яркие.

— Наверное, огромные счета за электричество, — сказал Кику.

Анэмонэ показала ему заводской электрогенератор, который занимал целую комнату.

— Раз уж ты пришел, давай подумаем вместе. Я хочу птицу купить. Какую, по-твоему, лучше?

— Большие попугаи красивые, но, наверное, лучше какую-нибудь птичку, чтобы зубы крокодилу чистила. В фильмах про животных такое часто показывают. Да и крокодилу понравится. В фильмах они выглядят очень довольными.

— Раз в неделю я чищу ему зубы отверткой, в такие минуты мы с ним общаемся. Если передать это занятие птице, мне будет как-то грустно.

Анэмонэ захотелось приготовить Кику его любимое блюдо. Узнав, что это омлет с рисом, она разочаровалась. Если бы ему нравилось то же, что и ей — суп-пюре, вареный в сое шпинат и икра сельди в сладком маринаде, — она могла бы приготовить, не заглядывая в книгу. А омлет с рисом Анэмонэ готовить не умела.

— Что это такое? — спросила она, честно признавшись, что не знает.

Кику, перелистывая журнал с фотографиями Анэмонэ, сказал, что это рис с кетчупом, завернутый в тонкий омлет.

— Что значит «рис с кетчупом»?

— Рис надо смешать с кетчупом.

— И ты это любишь?

— А если еще добавить суп мисо с ракушками асари, то просто супер. Хотя можно и один омлет с рисом. Конечно, не так шикарно.

Анэмонэ вымыла электрическую рисоварку, которой уже месяца три не пользовалась, и сварила рис. Вывалила его в салатницу, добавила кетчуп и перемешала. «Неужели такое блюдо и впрямь существует? Кажется, он надо мной смеется», — с беспокойством подумала Анэмонэ.

— Кику, рис уже совсем красный.

— Так и должно быть.

— Неужели только рис и кетчуп? Получился просто красный рис.

— Постой, а зеленый горошек ты положила?

— Но ты мне ничего не сказал! Ни слова о зеленом горошке.

Когда Кику вошел в кухню, Анэмонэ, почти в слезах, сжимала в руках салатницу, в которой был навален рис с кетчупом, как будто белый айсберг в кровавом море. В конце концов Кику предложил сварить еще спагетти, сверху положил рис с кетчупом и посыпал нарезанным омлетом. Поужинав, Кику лег на ковер и заснул. Должно быть, устал. Анэмонэ тихонько сняла с него носки и накрыла одеялом, но он так и не проснулся.

Анэмонэ спать не хотела и читала книгу. Время от времени Кику что-то говорил во сне, подергивая головой и ногами. «Милки, там опасно! Милки, туда нельзя!» — услышала Анэмонэ. Она выпила белого вина и погасила свет. Анэмонэ уже засыпала, как вдруг Кику с криком подскочил на полу. Он едва переводил дыхание и весь дрожал. В темноте Анэмонэ не видела выражения его лица. Наверное, испугался и никак не может успокоиться, поэтому и ходит по комнате. Анэмонэ решила, что ему привиделся кошмар. Если ты просыпаешься, проводя рукой по лбу, и говоришь: «Как хорошо, что это всего лишь сон!», и снова засыпаешь, значит, твой сон не был кошмаром. После настоящего кошмара ты сидишь на постели, глубоко дышишь, но сон, вылетев из головы, словно привидение, занимает всю комнату, привидений становится все больше, они прячутся за мебелью и занавесками и наблюдают за тобой. После такого кошмара заснуть невозможно. Кику подошел к ее кровати. Анэмонэ сделала вид, что спит. Кику прикоснулся рукой к щеке Анэмонэ. Анэмонэ открыла глаза и научила Кику заклинанию от страшных снов:

— Свинья справа, свинья слева, свинья справа, справа, справа, бабочка села на часы, — прошептала она.

— Свинья справа, свинья слева, свинья справа, справа, справа, бабочка села на часы, — повторил несколько раз Кику.

Анэмонэ показала Кику, чтобы ложился рядом с ней. Кику утер пот, но по-прежнему дрожал. Пружины кровати провалились, матрас наклонился, и Анэмонэ скатилась к Кику. Мышцы Кику были такие же твердые, как кожа крокодила. Дрожь Кику передалась и Анэмонэ. У нее пересохло в горле.

— Я был на острове. Маленький остров, где я рос. Мой брат убивал на морском берегу крабов. Разбивал их камнем. А потом смеялся. Я сказал ему, чтобы он перестал. Он покачал головой и со смехом продолжил свое занятие. Я повторил, чтобы он не убивал крабов. Брат не остановился. Я рассердился и громко на него закричал. Он стал извиняться и заплакал. Громко заплакал, во весь голос. От крабов шла скверная вонь. Тут я заметил, что брат обманул меня и плачет понарошку. Я его легонько пнул, совсем легонько. И тут он по-настоящему разревелся, упал на землю и стал просить прощения.

Со слезами он спросил меня, почему нельзя убивать крабов. «Убивать можно, нельзя убивать и при этом смеяться», — сказал я. «А можно убивать и при этом плакать?» — спросил брат. Я кивнул. Хаси со слезами на глазах продолжал убивать крабов. Его плач становился все громче и громче, пока не стал разноситься по всему острову, словно сирена. Я посмотрел на Хаси и увидел, что его лицо смеется. Лицо смеется, но сам он при этом громко плачет. Мне стало не по себе. Я испугался и изо всех сил его ударил. Меня колотило от страха. Я схватил камень, которым Хаси убивал крабов, и ударил его. Лицо Хаси распухло, но выражение осталось прежним, он смеялся. «Только-то и всего?» — закричал он. Я побежал по берегу, Хаси за мной. Хаси превратился в младенца, распухшего, как гигантский воздушный шар, и навалился на меня. Дыхание пресеклось. Было очень тяжело.

Кику выпалил все на одном дыхании. Анэмонэ хотела что-то ему ответить, но он зажал ей рот рукой.

— Прошу тебя, ничего не говори. Я подумал: ведь наверняка существует еще много разных способов жить. Если бы все понемногу учились терпению, возможно, все было бы гораздо лучше.

Анэмонэ легонько укусила Кику за пальцы.

— Что значит терпение? — прошептала она. — Кику, возьми себя в руки. Что ты такое говоришь? Не знаю, о чем ты, но ты заблуждаешься. Я больше всего ненавижу, когда надо терпеть. Все слишком терпеливы. Не понимаю я этого, наверное, потому что еще не взрослая. Я только и делала, что терпела, а ты — разве нет? Кику, у тебя в голове сплошной туман. Мы в детстве слишком много терпели.

Анэмонэ разволновалась, широко открыла глаза и отодвинула его руку от своего рта. Глаза Кику привыкли к темноте, и он разглядел, как подрагивает ее белая шея. На щеках Анэмонэ остались красные следы от его пальцев. Он вспомнил тот вечер, когда они стояли рядом с проволочной оградой и следы от его пальцев осветил прожектор. Кику включил лампу у изголовья. Анэмонэ крепко зажмурила глаза и свернулась калачиком. Сквозь кожу век просвечивали голубые сосуды. Кику схватил мочку ее уха, с силой сжал и, когда Анэмонэ вскрикнула, отпустил. Мочка стала красной. Анэмонэ попыталась отодвинуться, но он сел на нее, локтем придавил ее плечо и обеими руками сжал лицо. Он наблюдал за тем, как красная мочка постепенно бледнеет. Потом кончиком пальца нажал на острый подбородок, шею, грудь, так что получилась красная дорожка. Кику хотелось, чтобы все тело Анэмонэ, от границы лба и волос до ногтей на ногах, стало красным. После чего ткнуть ей в бок шпильку, и тогда девушка исчезла бы, оставив в ладонях нечто вязкое и скользкое, как кетчуп. Кику откинул подол ее ночной рубашки. Анэмонэ перевернулась на живот, спрятала ноги под рубашку и замотала головой. Кику схватил ее за волосы и приподнял голову, чтобы взглянуть на ее лицо. «Что делать, если она заплачет?» — подумал он. Но Анэмонэ лишь крепко стиснула зубы. Он хотел разорвать ворот ее рубашки, но ткань оказалась плотной и лишь давила на пальцы. По спине и лицу Кику катился пот и капал на Анэмонэ. Рубашка Анэмонэ намокла, стала видна кожа. Кику надкусил подол рубашки и одним движением разорвал шелковую ткань. Когда он коснулся ее ноги зубами, Анэмонэ изогнула спину и выставила зад. Кику ухватил ее за ягодицы, перевернул на спину и стащил смятые трусики. Анэмонэ закрыла глаза и лежала неподвижно. Кику снимал с себя одежду и пытался унять дрожь. Чем больше он торопился, тем сильнее дрожал, кровать ходила под ним ходуном, пружины скрипели. Его ноги запутались в брюках. В этот момент Анэмонэ открыла глаза и улыбнулась. Она слизнула пот с груди Кику, придвинулась к нему, обняла за шею и тихонько засмеялась. Кику не смог удержать обоих на руках, и они повалились на кровать. Ткнувшись носами, оба одновременно воскликнули «Ай!» и рассмеялись. Кику стряхнул с ног брюки. Он раздумывал, нужно ли снять и трусы. Как это бывает с женщинами, он пока не знал. Наверное, лучше снять. Вероятно, следует снять все. Хотя когда ходишь по нужде, трусы ведь не снимаешь.