Алексей Колышевский - Секта-2
– Ну что, Настенька, настало время нам с тобой попрощаться. Ты, конечно, заходи, когда вздумается, я буду только рада, но это если тебе просто захочется меня увидеть, чайку там попить или о жизни поболтать. Жизнь, Настя, у нас такая… – Рита задумалась, вспомнила что-то, и легкая тень пробежала по ее лицу, – женская, одним словом. И я тебе напоследок совет дать хочу. Можно?
Настя кивнула. Ей все равно, пусть советует, что хочет. И заходить сюда она не собирается, до того надоели ей все эти бесконечные расспросы и тесты. И от убогого этого кабинетика, от тяжелого запаха сандаловых, с карамельным отливом Ритиных духов, которым было пропитано тут все, вплоть до последнего гвоздика в плинтусе, Настю давно уже мутило, словно от чего-то тошнотворного, до невероятности надоевшего. Поскорей бы вон отсюда, вон навсегда!
– А совет вот какой, – медленно выговорила Маргарита Константиновна, пристально глядя на девушку, сидящую к ней вполоборота. – Ты больше на кладбище никогда не ходи.
– Почему это? – Настя едва заметно вздрогнула, вся было с вызовом выпрямилась, но тут же взяла себя в руки и даже улыбнулась. – Хотя вы, конечно, правы, мне там делать нечего.
– Вот и умница, – с явным облегчением изрекла психотерапевт и шлепнула в историю болезни штамп о выздоровлении, – ступай себе с Богом, Настенька. Я тебе желаю счастья, и все у тебя будет хорошо. Уж ты мне поверь: я много чего наперед вижу, не просто так, ради красного словца говорю.
Настя встала, взяла протянутый ей врачебный формуляр, не глядя, запихала его в сумку, молча развернулась и направилась к выходу. Уже у самой двери, повернувшись, сказала такое, отчего все усилия и надежды Маргариты Константиновны пошли прахом:
– Мне там нечего делать, потому что у меня на кладбище никого нету. Некого мне там навещать, потому что муж мой жив. Ходит где-то, прячется. Вы думаете, я с приветом? Чокнутая? Продолжайте так и думать, вы ведь ни черта не видите дальше своей конуры. А заходить мне к вам незачем, девочка вы моя, – с мстительной издевкой передразнила Настя «докторицу».
Хлопнула дверь, и Маргарита Константиновна долго еще сидела, в растерянности предаваясь бессмысленному занятию: она гоняла по столу карандаш. Ей нравился звук, который издавали его маленькие грани, постукивая по стеклу, лежащему поверх стола. Про себя она отчего-то называла этот звук «гофрированным» и аккомпанировала карандашу, издавая при помощи языка нежное тарахтение, как, бывало, делает малыш, играющий в машинку.
IIНастин автомобиль, маленькую девчачью «букашку», заперла большая, черная, солидная машинища – еще не лимузин, но на такой ездят уже только с шофером. Разглядеть, кто там внутри, из-за сильно затемненных стекол было невозможно. Мотор у машины работал чуть слышно, и во влажном воздухе видно было, как выдыхают ядовитый дымок четыре одетые в сияющий никель трубы глушителя.
«Отъедут. Увидят, что я сажусь, и отъедут», – подумала Настя и выбросила черную машину из головы. Произведя весь необходимый ритуал усаживания, состоящий из заглядывания в зеркало заднего вида не менее шести раз с целью увидеть то, чего никак не могло быть, а именно каких-нибудь фатальных дефектов в виде прыщика, морщинки, предательски подплывшей туши – словом, всего, чего положено панически бояться всякой приличной женщине, – Настя наконец завела мотор и включила нужную передачу. Однако тут же пришлось и выключить ее, и надавить на клаксон – черный, ленивый, словно отдыхающий кит, автомобиль, похоже, и не думал двигаться с места. Настя нахмурилась, упрямо выпятила подбородок и посигналила еще раз – результата почти никакого, если не считать того, что фары чужого автомобиля вспыхнули холодным голубоватым светом. «Заснул он, что ли?» Настя хотела в очередной раз надавить на клаксон и держать его так долго, насколько это будет возможно, но передумала, решив, что такое поведение подойдет как раз истеричной пациентке Риты Константиновны. Она просто вышла из машины и, вся излучая миролюбие и добрую волю, что в подобных ситуациях многими самоуверенными типами воспринимается как заискивание, подошла к неизвестным нахалам, скрывавшимся в уютных недрах черного чудовища. Никакой реакции на ее приближение не последовало, и, лишь когда Настя, совершенно осмелев, постучала в затемненное стекло, все пришло в движение, и ситуация, до того набухавшая, словно флюс, внезапно начала развертываться – не так, впрочем, как развертывается молниеносной змеей часовая пружина, выскобленная из своего гнезда, а неторопливо, с ленцой, с солидностью, присущей всему, что может быть связано с автомобилями, у которых есть четыре выхлопные трубы и ездить на которых полагается лишь при наличии шофера.
Заднее стекло с приятным жужжанием поехало вниз, и показался в темном проеме смутно знакомый человек. Где и когда она его видела, Настя вспомнить не успела, потому что человек ее опередил.
– На похоронах мы с вами виделись, дорогая, – с легкой фамильярностью изрек он и приоткрыл дверь. – Присаживайтесь, в ногах правды нет.
Настя поначалу оторопела, испугалась, а затем тихо взбесилась от такой бесцеремонности. Да, она его вспомнила – тот самый крючконосый из бесчисленной, одинаковой чиновничьей свиты. Кажется, во время похорон он был не простым статистом. Не потому ли именно к нему она тогда решила обратиться? Да-да, определенно ей в тот момент показалось, что он выступал в какой-то ответственной роли, был кем-то вроде организатора – не стоял на одном месте и выглядел крайне озабоченным всем происходящим.
– С какой стати я должна к вам садиться? Привыкли, что вам беспрекословно подчиняются? Не дает покоя обманчивая уверенность человека, перед которым стелются специально подготовленые региональными царьками шлюхи? Я вам не шлюха, и здесь не баня в курортной зоне для слуг народа. Убирайте машину с дороги, а не уберете, так я свою брошу прямо здесь и пойду пешком, слава богу, ноги у меня пока ходят.
Крючконосый повел себя не то чтобы неожиданно, скорее его реакция оказалась наименее ожидаемой из всех. Он не стал хамить, скалиться, не побагровел от ярости. Он просто очень спокойно и даже обаятельно улыбнулся:
– Милая девушка Настя, ну кто вам сказал, с чего вы взяли, что я именно такой вот паразит, каким, наверное, кажусь? Да, привык, да, стелются, но не так уж все и скверно, не так уж надрывно, как вы тут пытаетесь рисовать на асфальте. Я вас действительно ждал, и вовсе не для того, чтобы с вами затеять шуры-муры, поверьте. Я для этого слишком ленив и слишком занят.
– А чего больше-то? Лени или… – все еще насмешливо, но уже с ноткой миролюбия спросила Настя.
– А поровну, – хохотнул он. – Значит, вы так и будете стоять? Меж тем я-то себя ощущаю хамом, если не трамвайным, то, уж во всяком случае, невольным. Сидеть в присутствии женщины – это экстремальный моветон для офицера.
– Это уж вы сами решайте насчет хамства, а только в машину я к вам не сяду. Арестовывать меня не за что, да и время сейчас не то.
– Ну, если гора не идет к Магомету… – И с этими словами крючконосый вылез из машины, наклонился и сказал шоферу что-то короткое и убедительное. Автомобиль отплыл назад, и Настя оказалась с этим человеком, можно сказать, наедине, так как двор был безлюдным и городская суета здесь все еще уступала место милой, хотя и постепенно исчезающей застенчивости двориков старой Москвы. – Будем просто вот так стоять? Или, может, хоть пройдемся немного? Я вас ждал полтора часа и засиделся, признаться, – добряком прогудел Настин визави. Он явно хотел казаться лучше, чем был на самом деле. Оставалось лишь выяснить, с какой целью ему понадобилось так притворяться. Видно же, что мужик он резкий, быстрый, не терпящий пререканий и – сто к одному! – бывший военный или чекист. А может, и не бывший…
– Мне и здесь удобно. Выкладывайте, зачем я вам понадобилась. Если это что-то связанное с моей жизнью в Англии и работой для Би-би-си, то я родину не продавала, и как раз по этой причине больше я в британской журналистике не работаю. Мне вообще всякая журналистика осточертела, я больше не хочу этим заниматься. – Настя спохватилась, что слишком уж откровенно она распелась перед этим неизвестным, и прикусила язык.
– Вот как? А почему? – слегка разочарованно протянул он. – На мой взгляд, интересная профессия, исследовательская. Постоянно новые люди, новые впечатления… По глазам вижу, что вы со мной не очень-то согласны.
– Ну почему же… – В уме Настя все еще взвешивала, стоит ли продолжать этот разговор или все же лучше извиниться и попытаться уехать. Вел себя незнакомец безукоризненно, опасений как-то не вызывал, и поэтому с бегством она решила не торопиться. – Я согласна, вернее, я вас понимаю. Это типичная точка зрения человека, который журналистикой никогда не занимался. А мне надоело работать ради одного дня. Надоело, когда твой труд выглядит лишь очередной строкой в ежедневных новостях. Или о твоем репортаже, который готовился, быть может, полгода и с риском для жизни, посудачат – максимум – на кухне, одним глазом глядя в телевизор под куриные крылышки и какой-нибудь дурацкий оливье с колбасой, – выпалила она, особенно ожесточенно произнеся слово «колбаса». – И потом, ведь имена в журналистике забываются еще быстрее номеров на придорожных столбах, если на эти номера вообще хоть кто-то обращает внимания, кроме профессионалов вроде вас.
