Наталья Нестерова - Портрет семьи (сборник)
У отца вдруг словно застыло лицо. Несколько секунд он походил на собственную фотографию, сделанную в момент большой растерянности. Отец и не подумал улыбнуться шутке, смотрел серьезно и строго.
— Факты! — потребовал Сергей. — Точные факты, которые привела Лика!
Когда Леша перечислил факты, снабжая каждый определениями «крейзи», «большой заскок», «малая шизофрения», отец вдруг закрыл лицо ладонями и с мукой произнес:
— Скотина!
— Кто? — возмутился Леша. — Я? Или мою жену, — повысил голос, — обзываешь?
— При чем здесь вы? — скривился отец. — Я скотина последняя.
— Расшифруй!
— Мама приходила ко мне. Призналась, что ждет ребенка, просила дать ему мою… нашу фамилию.
— Значит, это правда?
У Леши было чувство, как если после горячей сауны нырнуть в ледяную бочку. Он задохнулся и закашлялся.
— И просила-то, — продолжал отец, не обращая внимания на корчи Лешки, — о том, что ей принадлежит. Я в шутку все обернул, мы посмеялись… она мне носки заштопала…
— А мне ни слова не сказала.
— У тебя жена ребенка ждет… Кира очень гордая.
— Очень, — согласился Лешка.
— Твоей матери я доставил много горьких минут, но никогда не чувствовал себя таким мерзавцем, как сейчас.
— Папа! А это не ты? Это не моя родная сестричка по отцу и маме?
— Не по отцу.
— Тогда кто?
— Не имею понятия.
— Слушай… а вообще… разве мама в ее возрасте… физиологически… может?
— Выходит, может. Почему, собственно, нет?
— Всегда грела мысль, что меня вам принес аист.
— Еще про капусту вспомни! Молодой отец!
— Ты тоже хорош! Весь в своих эмпиреях, а мать беременна черт знает от кого!
— Я за подол ее должен был держать? Она меня бросила!
— Другая бы бросила на десять лет раньше!
— Не тебе судить!
У обоих ходили желваки, чесались кулаки. Они, похожие внешне, смотрели друг в друга как в зеркало. Зеркало показывало паникующего придурка.
— Хрень! — выругался Леша.
— Цылодобово! — согласился Сергей.
Несколько минут молчали, переваривая ситуацию, в которой особенно мерзким было то, что их, здоровых крепких мужиков, оставили, как нежных хлюпиков, на обочине. А дорогой человек, беспомощный и больной самой загадочной и потому еще более страшной женской болезнью, мучается один. Одна.
— Мама сказала, — прервал молчание Леша, — что поехала к двоюродному брату в Кемерово… нет, в Краматорск. Батя, где живет ее брат? Мы пытались найти концы, не вышло. Может, в старых телефонных книжках есть его координаты?
— А где у нас старые книжки?
— Не знаю! — рявкнул Леша. — Давай искать.
Они перевернули квартиру вверх дном. И прежде в ней не наблюдалось порядка, теперь же был разгром как после обыска, когда подушки и перины не вспарывали, но валили книги, папки, старые альбомы на пол. А старая книжка хранилась на полочке под телефонным столиком, туда догадались заглянуть в последнюю очередь.
Брат Киры жил в Кургане. Его телефон изменился, пришлось связываться с курганской платной телефонной службой, но она иногородних не обслуживала. Потом нашли московскую службу, которая предоставляла телефоны абонентов в других городах, но только в России.
— Курган — это Россия? — спросил Леша отца, не закрывая микрофон.
С географией у обоих было плохо.
— Россия, — заверила телефонистка. — Справка будет стоить двести рублей. Вы согласны?
— Мы на все согласны! — заверил Леша.
— Диктуйте свой телефон.
— Девушка! — воскликнул Леша. — Мне не требуется номер собственного телефона. Я его отлично знаю.
— У меня он тоже высветился, — спокойно ответили ему. — Это подтверждение для оплаты.
В Москве было десять вечера, когда они наконец получили заветный номер. В Кургане, очевидно, глубокая ночь. Потому что к телефону долго не подходили, а потом ответил спросонья хриплый голос:
— Але! Кто это?
— Вадик! — бодрым голосом ответил Сергей. — Москва на проводе! Сергей, муж Киры, помнишь?
— Ну-у, — протянул на том конце туго просыпающийся Вадик. — Вроде помню.
— Пригласи, пожалуйста, к телефону Киру.
— Какого Киру? Какого…
И дальше полилась брань, смысл которой заключался в том, что люди, хулиганящие поздней ночью по телефону, заслуживают быть изнасилованными этим телефоном.
Сергей отстранил трубку от уха и обернулся к Леше:
— Похоже, мамы там нет.
Леша выхватил трубку:
— Дядя Вадик! Подождите! Не ругайтесь! Это Алексей, сын Киры Анатольевны. Мы только ищем маму. Что-что? Чью мать? Дядюшка, да вы грубиян! Сам козел! — Леша швырнул трубку на рычаг. — На маму посмотреть, — буркнул он, — так леди и аристократка. А вышли мы все из народа, дети семьи трудовой… Папа, ее там, в Караганде, тьфу ты, в Кургане, нет. Где она может быть? Думай!
Старую телефонную книжку отработали вдоль и поперек. Они звонили давно забытым приятелям в Ленинградской области, будили тети-Любиных родственников на Херсонщине и дяди Антона на Брянщине, всполошили бывшую мамину одноклассницу в Израиле, разбудили Алису в Лондоне.
Подала надежду старая соседка, переехавшая к дочери в Подмосковье, которая отвечала утвердительно, но потом, когда трубку взяла дочь, выяснилось, что у бабушки глубокий маразм.
Они обзвонили полпланеты и бывшее пространство СССР. Оказывается, даже у такого малообщительного человека, как мама, за четверть века накапливается куча знакомых.
Мужской ум устроен сложно. Тот, кто должен был стоять во главе списка, — ближайшая подруга мамы тетя Люба, — оказался в самом конце.
— Любаня, извини, что разбудил. — У Сергея едва ворочался язык. — У тебя Киры нет? Что значит «где»?
В соседней комнате. Нет? Люба! Она пропала сквозь землю!
От усталости и нервного напряжения Сергей стал выражаться в духе самой Любы. Раньше он безуспешно пытался ей подражать, а теперь получалось само собой:
— Под видом предлога скрылась в неизвестном направлении. Не пьяный я! Как выражаюсь? Себя бы послушала! Даю трубку Лешке.
— Тетя Люба! — строго спросил Лешка. — Вы знали, что моя мама в положении? В смысле — ждет ребенка?
Второй раз за вечер Леша услышал горький и протяжный стон:
— Своло-о-очь!
— Понимаю это как самокритику? — спросил Леша.
— Да, мальчик мой! — хлюпала носом тетя Люба. — Ведь она мне звонила! Ведь призналась! Ты знаешь, каково твоей матери признаться! А я! Ох, сволочь! Ох, подружка подколодная! Это, Лешенька, от зависти. От мерзкой бабьей зависти!
— В смысле? — смущенно крякнул Леша. — Вы тоже… как бы хотели бы?..
— А вот это не твоего ума дело!
— Тетя Люба! Объясните мне, неумному, что делать, когда мама надумала рожать и при этом скрылась в неизвестном направлении?
— Лешенька, не горячись! Климакс — очень тяжелый период, по себе знаю.
— Тетя Люба, желаю вам здоровья! Но время ли его сейчас обсуждать?
— Я про климакс у твоей мамы. Она мне звонила, рассказывала, как у нее протекает…
— Стоп! — перебил Леша. — Тетя Люба! Вы путаетесь в показаниях. Даже мне известно, что при климаксе не рожают, а совсем наоборот. Вы утверждаете, что мама вам звонила и делилась беременностью в климаксе? У меня башню срывает, в смысле — голова кругом. Тетя Люба! Это все равно что сказать, будто солнце светит ночью.
— Ночью светит луна.
— Спасибо за подсказку! Тетя Люба! Что с моей мамой и где она?
— Не знаю, — честно призналась любимая мамина подруга.
— Так! По количеству голосов побеждает беременность. Климакс отменяем.
Сергей слушал их разговор, не выдержал:
— Что за ерунду вы несете? Луна! Климакс! Дай мне трубку!
Леша трубку не отдал, сказал в микрофон:
— Папа тоже за беременность мамы.
— Его рук, то есть… не рук дело?
— Не его.
— А чье?
— Ответ на этот вопрос всех остро интересует, но он не главный. Принципиально важно выяснить, куда мама сбежала.
— Ко мне не бросилась! — с упреком произнесла тетя Люба.
— Еще варианты? Поставьте себя на ее место! — требовал Леша. — Куда бы вы рванули в такой ситуации?
— В Швейцарию.
— Тетя Люба! — осуждающе воскликнул Леша. — Поставьте себя на РЕАЛЬНОЕ мамино место!
— Моим в Херсон звонили?
— Звонили. А также в Брянскую область, по всем долям и весям, разбудили массу народа. Мамы нигде нет.
Сергей подумал о телефонном счете на громадную сумму, который не замедлит нарисоваться.
Можно было бы не платить, телефон — не первая необходимость. Но автоматически исчезнет Интернет, а это уже серьезная потеря. Одернул себя мысленно: занимается крохоборством, когда с Кирой неблагополучно! Придется написать статью об эротических пристрастиях русских поэтесс Серебряного века. Давно просят и гонорар сулят большой — триста долларов. За демонстрацию чужого грязного белья хорошо платят, даже если этому белью сто лет.
