Гийом Мюссо - Бумажная девушка

Признаю, слава не особенно вскружила ей голову, но все же человек редко меняется в лучшую сторону, когда на него обрушивается известность. Она может лишь растревожить раны, уже нанесенные нарциссизмом.

Мне это было прекрасно известно. Более того, я знал, что Аврора с ужасом ждет того времени, когда ее красота увянет, а талант сойдет на нет, и тогда она лишится двух магических даров, которые получила свыше и которые отличают ее от простых смертных. Я знал, что ее уверенность в себе — всего лишь работа на публику, а за образом самовлюбленной пианистки скрывается женщина с огромным количеством комплексов, неспособная обрести гармонию с собой и спасающаяся от своих страхов в гиперактивности. Она колесила по миру, составляя программу концертов на три года вперед, завязывала короткие романы и внезапно разрывала отношения. До самого конца я верил, что могу стать ее пристанью, а она — моей. Но для этого нужно доверие, а она по привычке заставляла ревновать, впутывая меня в двусмысленные ситуации, что не способствовало созданию искренних отношений. В результате мы потерпели крушение. Живи мы на необитаемом острове, нам было бы проще обрести счастье, но жизнь не необитаемый остров. Ее друзьям, парижским, нью-йоркским и берлинским псевдоинтеллектуалам, пришлись не по вкусу мои простые, доступные каждому романы, а Мило и Кароль считали Аврору высокомерной самовлюбленной снобкой.

Гроза не утихала, потоки воды так и бежали по стеклам. В утонченных декорациях Бурбон-стрит-бара прозвучали последние аккорды «А Case of You»,[62] и мягкий блюзовый голос затих.

Раздались аплодисменты. Аврора сделала глоток бордо из стоявшего на пианино бокала, кивком головы поблагодарила слушателей и закрыла инструмент, давая понять, что концерт окончен.

— Неплохо. Думаю, Нора Джонс расстроится, узнав, что ты решила петь, — сказал я, подходя к ней.

Она с вызовом протянула мне бокал:

— Посмотрим, не потерял ли ты нюх.

Я прикоснулся к стеклу в том месте, откуда пила она, и сделал глоток. Аврора учила меня разбираться в сортах вина, но мы расстались раньше, чем я освоил базовые знания.

— Э-э-э… «Шато-латур», 1982, — ляпнул я наугад.

Она улыбнулась, чувствуя мою неуверенность, и поправила:

— «Шато-марго», 1990.

— Знаешь, я предпочитаю кока-колу лайт, там не надо помнить удачные года.

Аврора рассмеялась, как раньше, когда мы любили друг друга, и медленно повела головой — она всегда так делала, когда хотела понравиться. Из-под заколки выбилась золотистая прядь.

— Как поживаешь?

— Хорошо. Зато ты выглядишь так, словно явился прямиком из раннего палеолита, — заметила она, имея в виду мою бороду. — Как губа? Зашили?

Я в недоумении нахмурился:

— В смысле?

— Ну, врачу удалось пришить кусок губы, который отхватила эта блондинка? Кстати, кто она? Твоя новая подружка?

Я уклонился от ответа, попросив бармена налить «то же самое, что у мисс».

Но Аврора не отставала:

— Красивая девушка. Ей, может, не хватает изящества, но она очень красивая. В любом случае отношения у вас бурные, сразу видно…

Тут я пошел в контратаку:

— А как у тебя дела со спортсменом? Он, наверное, не блещет умом, зато неотразим. Вы хорошо смотритесь вместе. И потом, в газетах пишут, что у вас все серьезно.

— С каких это пор ты читаешь желтую прессу? Они столько глупостей говорили о нас с тобой — я думала, после этого ты не купишься на их россказни. А насчет большой любви… Ты же знаешь, я в нее никогда не верила.

— Даже со мной?

Сделав еще один глоток, она встала с табурета и подошла к окну.

— Я никогда не влюблялась до беспамятства, ты стал исключением. Мои романы были приятными, но я всегда обходилась малой кровью.

Вот одна из причин нашей неудачи. Я нуждался в любви, как в кислороде. Это было единственное, что придавало жизни смысл, наполняло ее сиянием и красотой. Аврора, хоть и признавала волшебство этого чувства, считала его обманом и иллюзией.

Глядя на меня отсутствующим взглядом, она снова заговорила:

— Любые отношения начинаются и заканчиваются, такова жизнь. Однажды утром один остается, а другой уходит, и никто не знает почему. Мы все балансируем на краю пропасти. Я не доверяю чувствам. Они слишком изменчивые, слишком хрупкие, слишком непостоянные. Ты считаешь их прочными, а ведь достаточно одного взгляда, одной обольстительной улыбки, и от них не останется и следа. Я занимаюсь музыкой — она всегда будет частью моей жизни. Я люблю книги — это тоже величина постоянная. И потом… я не знаю людей, которые бы любили друг друга всю жизнь.

— Это потому, что ты общаешься с творческими личностями, самовлюбленными существами, которым ничего не стоит разорвать отношения.

Аврора задумалась, неспешно вышла на террасу и поставила бокал на парапет.

— Мы с тобой не пошли дальше радостей начала влюбленности. Нам не хватило упорства…

— Тебе не хватило упорства, из-за тебя наши отношения зашли в тупик, — с жаром возразил я.

В небе сверкнула последняя молния, и гроза стихла так же быстро, как началась.

— Я хотел прожить с тобой всю жизнь. Мне кажется, любовь — это не что иное, как желание всегда быть вместе, когда любимый человек становится источником твоего вдохновения.

Тучи постепенно расходились, над головой показался кусочек голубого неба.

Я не сдавался:

— Мне хотелось серьезных отношений. Я был готов взять на себя обязательства, пройти через любые испытания вместе с тобой. Да, это непросто, такие вещи всегда даются с трудом, но я представлял, как день за днем мы преодолеваем препятствия, которые ставит перед нами жизнь.

В баре кто-то снова сел за пианино. До нас донеслась задушевная, чувственная мелодия из «India Song».[63]

Я издалека увидел направляющегося к нам с доской для серфинга Рафаэля Барроса. Мне не хотелось встречаться с ним. Я повернул к деревянной лестнице и стал спускаться, но Аврора удержала меня, взяв за руку.

— Том, я все это знаю. Знаю, что ничего не дается просто так, что нужно верить людям…

В ее голосе слышалось что-то трогательное и хрупкое, словно она при мне сбрасывала личину роковой женщины.

— Чтобы заслужить любовь, надо вложить в это всю свою душу, не бояться рискнуть и потерпеть поражение… я была не готова, да и сейчас…

Я вырвал руку и прошел оставшиеся несколько ступенек. Она крикнула вслед:

— …прости, что не оправдала твоих надежд.

23

Одиночество (Одиночества)

Одиночество — это основа человеческого бытия. Человек — единственное существо, которое чувствует себя одиноко и ищет другого.

Муниципалитет Ла-Пас

Вторая половина дня

С рюкзаком на спине Кароль прыгала с уступа на уступ по изрезанному морем побережью.

Она остановилась и взглянула на небо. Ливень шел всего десять минут, но успел промочить ее до нитки. Одежда прилипла к телу, по лицу стекала вода, теплые струйки щекотали тело под футболкой.

«Вот дура!» — подумала Кароль, выжимая волосы. Взять дорожную аптечку и еду, но забыть полотенце и сменную одежду!

Тучи разошлись, мягкое осеннее солнце осветило побережье, но его лучи почти не грели. Чтобы окончательно не замерзнуть, Кароль отправилась дальше. Она шла быстрым шагом, любуясь живописными бухточками, которые открывались за каждой скалой, и покрытыми кактусами горами, возвышавшимися вдалеке.

Она спускалась к морю по крутой тропинке, как вдруг на повороте перед ней вынырнул мужчина. Кароль попыталась обойти его, но зацепилась ногой за торчавший из земли корень. Вскрикнув, она картинно упала прямо в объятия незнакомца.

— Кароль, это я! — успокоил ее Мило, прижимая к себе.

— Что ты здесь делаешь? Следишь за мной? Ты псих! — крикнула она, отталкивая его.

— Ну вот, сразу обвинения…

— И хватит смотреть на меня голодными глазами.

Кароль внезапно заметила, что одежда прилипла к телу, подчеркивая ее формы.

— У меня есть полотенце и сухая одежда, — сказал Мило, роясь в сумке.

Кароль выхватила пакет и исчезла за пинией.

— Не смей подглядывать, старый извращенец. Я не Кассиопея и не Орион!

— Знаешь, тебя не так просто разглядеть за этой ширмой.

Кароль сняла мокрые шорты и футболку и кинула их Мило.

— Что ты здесь делаешь?

— Хотел побыть с тобой. И кое о чем спросить.

— Ну? Готовлюсь к худшему.

— Ты сказала, что «Трилогия ангелов» спасла тебе жизнь. Что это значит?

Она немного помолчала, а потом сурово ответила:

— Когда ты хоть чуточку поумнеешь, может, и расскажу.

Странно. Мило ни разу не видел ее в таком настроении, но все же попытался продолжить разговор: