Карлос Сафон - Узник Неба

— Не будь я Фермином, если до конца недели не раздобуду вам первоклассного клиента — из тех, кто платит наличными и авансом.

Вот так и вышло, что Фермин Ромеро де Торрес получил временное пристанище в крошечной конторе адвоката Брианса. Засучив рукава, он принялся наводить чистоту и порядок, раскладывать досье, папки и незакрытые дела в хронологической последовательности. За пару дней благодаря ухищрениям Фермина площадь комнаты как будто увеличилась в три раза, и кабинет засверкал как начищенный потир. Большую часть времени Фермин проводил в конторе. Однако каждый день он выделял несколько часов на таинственные походы, из которых возвращался с трофеями — букетиками цветов, похищенными из фойе театра «Тиволи»; горсточкой кофе, который ему удалось раздобыть у официанта кафе на первом этаже; а главное, с отборными продуктами из «Кольмадо Килес», которые он записывал на счет конторы, откуда уволили Брианса, представляясь ее новым посыльным.

— Фермин, этот окорок внушает мне трепет, как он вам достался?

— А вы попробуйте еще кусочек ламанчского сыра, и жизнь покажется вам веселее.

По утрам Фермин просматривал все дела Брианса и переписывал начисто его заметки. Днем он садился на телефон и, руководствуясь небольшим списочком, принимался за поиск потенциально платежеспособных клиентов. Почуяв перспективу, он спешил закрепить успех и после звонка наносил визит домой. В целом из пятидесяти звонков торговцам, профессионалам и частным лицам квартала десять завершились личным посещением, в результате Брианс заполучил трех клиентов.

Первым была вдова, судившаяся со страховой компанией, не желавшей выплачивать компенсацию за смерть мужа. Компания аргументировала отказ тем, что сердечный приступ, настигший ее супруга после того, как он объелся королевскими креветками в «Семи дверях», являлся самоубийством, то есть случаем, не предусмотренным страховкой. Вторым был таксидермист, которому бывший тореро притащил быка Миура[38] весом в полтонны. Этот бык положил конец его выступлениям на арене. Однако после превращения быка в чучело матадор отказался забирать изделие и платить за него, поскольку, по его словам, стеклянные глаза, вставленные таксидермистом, придавали чучелу вид настолько устрашающий и демонический, что тореро опрометью выбежал из мастерской с криками: «Чур меня! Чур меня!» Третьим клиентом стал портной с Ронда Сан-Педро, которому какой-то дантист удалил пять коренных зубов без малейших признаков кариеса. Эти тяжбы не сулили больших барышей, но все трое оплатили издержки и заключили контракт.

— Фермин, я назначу вам постоянную зарплату.

— Даже не заикайтесь.

Фермин отказывался принимать вознаграждение за услуги за исключением небольших нерегулярных ссуд на то, чтобы сводить Росиито вечером в кино, на танцы в клуб «Ла Палома» или же в парк Тибидабо. В зале кривых зеркал девчонка оставила ему засос на шее, который вгонял его в краску еще целую неделю. В том же парке развлечений, воспользовавшись уединением в самолете из пробки, летавшем кругами в игрушечном небе Барселоны, Фермин вновь обрел практическое подтверждение своей мужской состоятельности и вспомнил вкус наслаждения после того, как бесконечно долго был отлучен от шалостей мимолетной любви.

Однажды, отведав прелестей Росиито на верхотуре чертова колеса, Фермин подумал, что вопреки ожиданиям жизнь его в последнее время складывается почти счастливо. И ему сделалось страшно, потому что он знал, что безмятежности скоро наступит конец и крупицы покоя и радости растворятся бесследно раньше, чем увянет юное тело Росиито и огонь молодости потухнет в ее глазах.

11

Тем же вечером Фермин сидел в кабинете, дожидаясь возвращения Брианса после изнурительного марафона по судам, канцеляриям, прокуратурам, тюрьмам, а также тысячи унижений, которые ему приходилось молча сносить, чтобы получить необходимую информацию. Было почти одиннадцать вечера, когда в коридоре послышались приближавшиеся шаги адвоката. Фермин открыл дверь, и Брианс вошел, тяжело переставляя ноги и с тяжестью на душе, измученный как никогда. Он обессиленно рухнул в углу и обхватил голову руками.

— Что случилось, Брианс?

— Я только что из крепости.

— Хорошие новости?

— Вальс отказался меня принять. Меня заставили ждать четыре часа, а потом велели убираться. У меня отобрали разрешение на посещения и пропуск на тюремную территорию.

— Вам дали увидеться с Мартином?

Брианс покачал головой:

— Его там больше нет.

Фермин смотрел на адвоката непонимающе. Брианс помолчал несколько мгновений, подыскивая слова.

— Когда я уходил, вслед за мной выскользнул Ханурик и поделился тем, что знал. Гром грянул две недели назад. Мартин писал, как одержимый, день и ночь, почти не прерываясь даже на сон. Вальс почуял неладное и приказал Ханурику изъять уже написанные страницы. Потребовались усилия трех человек, чтобы связать Мартина и отнять у него манускрипт. Он исписал больше пятисот страниц меньше чем за два месяца.

Ханурик передал рукопись коменданту. Начав ее читать, Вальс разъярился.

— Полагаю, он ожидал увидеть нечто совершенно иное.

Брианс кивнул.

— Вальс читал рукопись ночь напролет, а наутро поднялся в башню в сопровождении четырех солдат. Он распорядился сковать Мартина по рукам и ногам, а потом вошел в камеру. Ханурик подслушивал через прорезь в двери и уловил часть разговора. Вальс неистовствовал. Он с ходу заявил Мартину, что очень разочарован его поступком, ибо дал ему ростки шедевра, а тот, пренебрегая инструкциями, сочинил какую-то бессмысленную чушь. «Не такой книги я ожидал от вас, Мартин», — твердил Вальс.

— А что ответил Мартин?

— Ничего. Он игнорировал коменданта, словно его и не было рядом. Такое пренебрежение вывело Вальса из себя. Ханурик слышал, как на Мартина посыпались пощечины и удары, но тот не издал ни единого звука. Дальше, по словам Ханурика, утомившись избивать и оскорблять Мартина, не удостоившего его ни словом, Вальс вынул из кармана письмо. Его прислал сеньор Семпере несколько месяцев назад, но тогда почту конфисковали. В конверт было вложено еще одно, прощальное письмо Исабеллы, которое она написала Мартину на смертном одре…

— Сукин сын…

— Вальс оставил Мартина наедине с этими посланиями, великолепно понимая, что самым худшим наказанием для него явится известие о смерти Исабеллы… По свидетельству Ханурика, прочитав письма после ухода Вальса, Мартин закричал, после чего целую ночь выл и бился в стены головой и колотил в дверь кулаками…

Брианс вдруг посмотрел на него, и Фермин, увидев выражение его глаз, присел рядом, положив руку на плечо молодого человека.

— Вам плохо, Брианс?

— Я его адвокат, — ответил Брианс дрожащим голосом. — Предполагается, что я должен был защищать его и вытащить оттуда…

— Вы сделали все, что в человеческих силах, Брианс. И Мартин знает об этом.

Брианс сокрушенно качнул головой.

— Я еще не закончил, — промолвил он. — Из рассказа Ханурика следует, что Вальс приказал не давать больше заключенному бумагу и чернила, поэтому Мартин начал писать на обороте страниц манускрипта, брошенного комендантом ему в лицо. Вместо чернил он использовал свою кровь, делая надрезы на руках и предплечьях… Ханурик пробовал поговорить с ним, успокоить… Но Мартин уже не хотел брать у него ни сигарет, ни кусочков сахара, который так любил, и даже не замечал его присутствия. Ханурик считает, что, получив весть о смерти Исабеллы, Мартин окончательно рехнулся и жил в аду, созданном его воображением… По ночам он громко кричал, и его вопли разносились по всем закоулкам крепости. Среди посетителей, арестантов и тюремного персонала поползли слухи. Вальс занервничал. Наконец однажды ночью он приказал двум своим конвоирам отвезти писателя…

Фермин проглотил комок в горле.

— Куда?

— Ханурик не уверен до конца, но, судя по тому, что ему удалось услышать, он думает, что Мартина отвезли в заброшенный особняк около парка Гуэль… Похоже, там во время войны убивали людей и хоронили тела в саду… Вернувшись, конвоиры доложили Вальсу, что приказ выполнен. Но Ханурик мне признался, что той же ночью слышал, о чем они говорили между собой, и что они явно были не в себе. В заброшенном доме что-то случилось. Выходило, что там побывал кто-то еще.

— Кто же?

Брианс передернул плечами.

— Значит, Давид Мартин жив?

— Я не знаю, Фермин. Это неизвестно.

12

Фермин закончил свой рассказ тихим, срывающимся голосом, в глазах его застыла боль. Воссоздание картины прошлого из этих тягостных и болезненных воспоминаний стоило ему невероятного напряжения и душевных сил. Совершенно опустошенный, он едва держался на стуле. Я налил ему остатки вина в бокал и смотрел с сочувствием, как он вытирал руками слезы. Я протянул ему салфетку, но Фермин не обратил на нее внимания. Остальные клиенты «Кан льюис» давно разошлись по домам, и по моим подсчетам время перевалило за полночь, но нас не захотели беспокоить, оставив одних в зале ресторана. Фермин в изнеможении смотрел на меня, словно рассказ о давних трагических событиях, о которых он молчал столько лет, отнял у него саму волю к жизни.