Чарльз Мартин - Женщина без имени
– Я ничего не заметил.
– Об этом никто не знал.
– Что ж, многие дети имеют лишний вес, носят очки и вынуждены исправлять прикус.
Она кивнула.
– Да, и я этим воспользовалась, когда стала старше.
– Каким образом?
– Я ничем не выделялась и так долго была незаметной, что, когда я стала «заметной», меня никто не узнал. Ни один человек не сложил головоломку.
Мы подошли к высоким воротам. Кейти набрала код на электронном замке и медленно отворила створку. Электронные фонари мгновенно зажглись, вытянувшись вдоль дорожки, словно кости домино, карабкающиеся вверх по холму, очерчивая путь длиной в четверть мили среди деревьев к зданию настолько большому, что заставляло подумать либо о гостинице, либо о замке. Кейти скрестила руки на груди, согретая воспоминанием, о котором она не сказала.
Я пошел за ней вверх по дорожке. Ее шаги стали быстрее. Она говорила на ходу:
– На этой земле первая постройка появилась больше тысячи лет назад. Первое здание было деревянным. Позднее появилось каменное. – Кейти махнула рукой вправо, через покатую лужайку. – С помощью металлодетектора я нашла вон там, в грязи использованные магазины от американских автоматов. – Она ткнула пальцем в другом направлении, мимо дома. – А вон там нашла римскую монету.
Мы шли среди деревьев вверх по подъездной дорожке. Когда мы достигли вершины, она обвела рукой спиралевидное четырехэтажное здание передо мной, бассейн слева, сады на холме за домом и еще четыре здания, разбросанных по участку, освещенных с земли и с деревьев. Это было огромное поместье на холме. Ничего подобного я никогда не видел.
– Добро пожаловать в Шатофор. – Она повернулась ко мне. Перед нами расстилались несколько акров ухоженной лужайки. Внизу, в долине, раскинулся Ланже.
– Это твое?
Кейти оглядела здание, участок, кивнула и честно призналась:
– Это мой дом.
Мои брови взлетели вверх:
– Твоя семья владела им?
Она хмыкнула:
– Я этого не говорила. Я сказала: «Это мой дом».
Кейти указала на пересечение подъездной и пешеходной дорожек. Остатки трех стволов поднимались из мульчи вдоль пешеходной дорожки. Она откинула рукав, открывая локоть и показывая маленький шрам.
– Я упала с того дерева. Я держалась до тех пор, пока не показалась кость.
– Что ты там делала?
Кейти посмотрела на окно второго этажа над нами.
– Вылезала из окна своей спальни примерно в такое время ночи. – Она вцепилась в мою руку. – Идем.
Открыв боковую дверь, Кейти впустила меня в вестибюль, обшитый резными деревянными панелями. С одной стороны – большой камин. В глубине – просторная лестница. Над камином – портрет пожилой женщины. Зеленое бархатное платье. Бриллиантовое колье. Возможно, ей было далеко за семьдесят, когда она позировала для портрета. Кейти указала на портрет.
– Графиня. Она владела Шатофором, когда пришло гестапо и потребовало, чтобы она покинула замок. В то время над камином висел портрет ее мужа, немецкого графа, у которого вся грудь была в орденах. Она встала на лестнице в своем самом лучшем платье и указала на его портрет. Немецкий офицер отсалютовал портрету, развернулся, и Шатофор уцелел во время Второй мировой войны.
– Откуда ты об этом знаешь?
Кейти долго смотрела на портрет. Ее голос зазвучал мягче.
– Мне рассказала графиня.
Достав из ящика два фонарика, она посмотрела на часы.
– У нас есть несколько часов до того момента, когда прислуга обнаружит, что я здесь. Как насчет экскурсии?
– Прислуга?
Снова смех.
Идем.
Глава 21
Самой старой части замка было больше пятисот лет. Потолки в двадцать футов. Темные деревянные полы, каждая доска шириной в фут. Каменные стены на старом каменном фундаменте прикрыты либо деревянными панелями, либо обоями, либо бархатом, либо шелком. Камин в каждой комнате. В музыкальной комнате стены обшиты черным деревом, акустические панели сгруппированы вокруг «Стейнвея». Круглая лестница уходит вверх на четыре этажа и расположена чуть ближе к центру комнаты. Кейти провела рукой по перилам и посмотрела вверх.
– Обычно я съезжала по перилам, и у меня начинала кружиться голова.
В столовой за столом могло сесть по двенадцать человек с каждой стороны. Здесь сверкали хрусталь и фарфор.
Кейти ткнула пальцем:
– Это фаянс. Его делают здесь с 1880-х и до настоящего времени. Самый желанный – это коричневый с красным. Цвета взяты у почвы. – Она покачала головой. – Нигде в мире больше нет такого. – Мы поднялись на второй этаж. – В пору расцвета в замке было шестьдесят четыре комнаты. – Кейти принялась открывать двери по очереди. – Мне они показались маленькими, и я превратила их в тринадцать апартаментов.
– Почему тринадцать?
– Это было предопределено расположением комнат и архитектурой.
– Ты когда-нибудь принимала здесь гостей?
Кейти покачала головой:
– Нет, только я и мои воспоминания.
Для каждой комнаты своя цветовая гамма. Синяя, красная, в полоску и с аэропланами. Кейти отвела меня на третий этаж и показала угловую комнату в дальнем конце коридора. Она распахнула дверь.
– Ты можешь спать в любой комнате, но я подумала, что эта должна тебе понравиться.
Комната оказалась огромной. Очень широкая кровать. Две зоны для отдыха. В ванную комнату вел небольшой коридорчик, и она была больше тех комнат, в которых мне доводилось спать. Я подошел к окнам. Из них открывался вид на сад на холме, часть замка Ланже и весь город. Кейти открыла два противоположных окна, позволяя воздуху циркулировать.
– Я подумала, что бриз, возможно, напомнит тебе лодку.
Казалось, моя лодка осталась на краю света. Я попытался пошутить:
– А у меня есть лодка?
Кейти улыбнулась, и я сказал:
– Спасибо. Мне здесь будет замечательно.
Она подошла к картине на стене. Старуха, беззубая, морщинистая, скрюченные пальцы, грязный фартук, в глазах смех. Кейти сделала шаг назад, любуясь картиной.
– Разве она не прекрасна?
– Это действительно Рембрандт?
Кейти обвела рукой комнату. На стенах висели восемь картин, слегка освещенные специальным, направленным сверху светом.
– Некоторые из них.
– Тебе принадлежат картины Рембрандта?
Она пожала плечами:
– И Гогена.
– Прости, его я не знаю.
– Он тот самый парень, с которым Ван Гог поссорился как раз перед тем, как отрезать себе ухо.
– Закадычный друг, да?
– Если не считать приступов депрессии и изредка появляющейся тяги к самоубийству, он, вероятно, был отличным другом.
– Почему эти?
Кейти прошла мимо каждой картины, сложив руки за спиной.
– Причин две: в ту эпоху, когда художники творили реальность, рисуя людей такими, какими они хотели быть, эти писали их такими, какими они были. С язвами и прочим. Французы называют это «d’un beau affreux».
– Что это значит?
– Красивый-уродливый. – Она вернулась к беззубой старухе. – Эти художники каким-то образом находили в людях красоту, с которой те родились, и заставляли ее литься с холста. – Кейти провела пальцем по раме. – Это мое напоминание.
Стили были совершенно разными. Один – с большим количеством подробностей, чем ближе к картине, тем она лучше. Другой – более свободный, и чем дальше от полотна, тем понятнее картина.
– Напоминание о чем?
– Гоген говорил об этом так: «Уродство может быть красивым». Стоит писать то, какие мы есть. – Она кивнула. – Мы достаточно хороши еще до того, как мы пытаемся ими быть. До того как откроем глаза. – Кейти посмотрела на картину долгим взглядом. – Никто никогда не писал моего портрета. Меня часто об этом просили. Предлагали много денег, но я не согласилась. – Она одобрительно кивнула. – Но этим ребятам я бы согласилась позировать.
– А какая вторая причина?
Кейти помолчала, посмотрела вверх.
– Каким бы странным ни был художник, всегда есть шанс на то, что он создаст произведение искусства, которое люди, подобные нам, повесят на стену и будут обсуждать и после его смерти. Сумма важнее, чем слагаемое. И один случай не составляет жизнь. – Кейти потерла лицо обеими руками, постаралась скрыть зевок. – Все, я сломалась. Иду спать. Увидимся утром.
Я посмотрел на сады, на другие здания. Мне было весело.
– А как насчет остального?
– Как-нибудь в другой раз. Я увижу тебя за завтраком?
– Конечно.
Кейти дошла до площадки наверху лестницы, повернула ручку, которая выглядела так, словно была частью занавеса, и перед ней распахнулась дверь, которой я не заметил. Она была полностью скрыта большой картиной с видом замка. За дверью оказалась узкая винтовая деревянная лестница, ведущая, следовало думать, на четвертый этаж. Кейти поставила ногу на ступеньку и произнесла:
