Марк Харитонов - Джокер, или заглавие в конце
Где-то поблизости зазвучал электронный призыв, из кухни на него заспешила Лиана, вытирая на ходу полотенцем руки, отыскала сумочку, приложила к уху мобильник. Повторяющийся кадр фильма: героиня слушает недоступное зрителю, кивает, а слышать и не обязательно, можно понять до озвучивания, о чем речь: свита под окнами напоминала ей, что уже поздно, пора домой. Ничего не поделаешь, — она одарила нас сиянием всегдашней улыбки, застегивая сумочку.
Тут же стал подниматься и Монин, ему тоже было пора. А как же без чая, подоспела из кухни Наташа, такой вкусный мед, зачем сразу всех поднимать? — поглядывала с укоризной на девушку. Ладно, та решала для себя не сама, но вы-то куда, Евгений Львович? Разумеется, она звала всех остаться искренне, я ее знал, но для меня это было, пожалуй, слишком. Как будто так важно было попробовать мед, нельзя было без этого уходить. Нехорошо, конечно, было так думать, но я не без тревоги оглянулся на Монина: что он ответит? Облегчением было услышать, что и ректор не мог оставаться.
Начался ритуал беспорядочного, растянутого прощания, постепенное, по частям, перетекание из комнаты в прихожую. Евгений Львович нахваливал Наташе ее необыкновенный салат. Приходите с женой, отвечала она, я ей расскажу рецепт. У меня нет жены, смутился Монин. Наташа принялась извиняться. Умерла? Три года назад, до этого долго болела. Как же вы теперь?.. Подошедшие студенты помешали продолжить, не при них же было вдаваться в обстоятельства ректорской жизни. Но как же она это умеет, оценил я, мимоходом разговорить, узнать, уловить такое, о чем я даже не подозревал. И все-таки не сейчас, не сейчас.
Подступила прощаться Лиана, ей, оказывается, у нас понравилось, так мило. В небольших квартирах есть свое очарование, сами когда-то жили в такой, она уже отвыкла. Вообще мне в Москве еще непривычно, нет моря. Я не могу без моря. И улыбалась одновременно обоим — для меня уже не студентка, об этом пора было забыть, оставалась лишь разница в возрасте. Рыжий топтался рядом, растерянный, вконец одуревший — как будто перед ним в реальности осуществлялась, разворачивалась сама собой программа, сработавшая в невообразимом компьютере, и он еще не совсем верил, что такое бывает на самом деле.
Пора было наконец ставить точку, я уже приготовился открывать перед гостями дверь, когда студент вдруг вспомнил: а зачет? Я даже не сразу понял, о чем он, успел забыть.
— А. — сказал, улыбнувшись, и тронул пальцами лоб. — Давайте вашу зачетку, поставлю.
Запоздало покосился на Евгения Львовича: ректор, что ни говори, стоял рядом. Но про это я ведь ему так ничего и не рассказал — что он мог возразить?
— А вы что, уже прочли? — засомневался Тольц.
— Заглянул бегло. — Я замялся. Не хватало ему еще ставить меня в неловкое положение. — Вы, насколько я понял, ищете что-то в области, общей для поэзии и науки… мы ведь об этом успели поговорить раньше? — Я опять обращался к студенту на «вы», само собой получилось. — Тень предмета, которого не существует, порождает предмет… я, кажется, верно запомнил? Видите? Звучит как поэтическая строка, немного странно для реферата по математике. Или по информатике? — Я чувствовал, что без надобности влезаю в подробности, совсем уже ни к чему.
— Но это же не я сочинил, то, что вы цитируете, — сказал Тольц. — Это все выдала Кассандра. то есть компьютер. Если бы я не отключил принтер, она бы печатала километрами, у меня бумаги бы не хватило. Столько загрузил в нее за полгода. А вчера вспомнил вашу подсказку, о стихах, ввел строчку — у нее такое пошло! Я все еще не успел посмотреть. Говорят, у компьютера не может быть чувства юмора, да? Я сначала подумал, что издевается. Но у меня же сказано все на первой странице, остальное читать не обязательно. Главное я хотел объяснить вам устно.
— На первой странице? — переспросил я.
— Ну да. Где реферат? Дайте, пожалуйста, я вам покажу.
Я, видимо, стал оглядываться, словно не мог сразу вспомнить, где и что следовало искать. Хорошо, что Наташа раньше меня поняла мое состояние. Должно быть, подумала, что я просто подвыпил, не стоило показывать это перед студентами. Не ходи, остановила меня, постой с гостями, я сама принесу.
Мы вчетвером остались в прихожей. Смутные лица смотрели на меня откуда-то сверху. Чувство тесноты. Мысль: сюда надо бы лампу поярче. Сознание, что происходит что-то не совсем правильное, может произойти. Отказать студенту было нельзя. Ему это было нужно. Нужно было что-то доказать, не передо мной — перед ней. Помнил ли он, что с ним было, понимал ли, что его ждет?
Вернулась Наташа с листками, передала мне. Я заглянул в начало. Предмет не определен правила неизвестны… заглавие в конце. Нет, пусть смотрит сам.
— Предмет не определен правила неизвестны. — прочел теперь вслух Тольц. — Но это же не первая страница. Где первая, куда она девалась?
Я чувствовал, как взгляды перемещаются опять на меня.
— Это все, — сказал я. — Все, что вы мне принесли. Там в конце два листа слиплись, — добавил я. — Вы так принесли. в таком виде.
Понимание дошло до нас, видимо, одновременно. Тольц перевернул листы.
— Извините, — спохватился виновато, — я, наверное, нечаянно переложил страницы, не заметил. Первая просто оказалась в конце. Извините. черт, действительно слиплось. — Он стал отколупывать ногтем, получалось не сразу. — Вот же.
Отлепил наконец последнюю страницу, немного все же отодрав бумагу вместе с буквами, переложил в начало, стал читать вслух. Лампа, стены, смутные лица, все плыло вокруг вместе с его голосом. Наташа крепко держала меня под руку, до меня доходили неполные клочки фраз. Компьютер не может создать новую идею, но может выстроить и обновить… когда на выходе получаешь результат, который на входе отсутствовал… возможность проследить, понять… вокруг разрастается пространство непредсказуемого… незавершенность открывает область свободы…
Мне еще удавалось следить за собой, хватало соображения молча кивать. Все, сказал, все. Очень интересно. Устно добавите, что надо, потом, охотно послушаю, сейчас не совсем подходящая обстановка. Получилось, кажется, связно, я даже сумел улыбнуться. Больше говорить не стоило, слова бы меня выдали. Показал движением руки: давайте. Давайте вашу зачетку. А ручка? Где была моя ручка?
Монин среагировал первым, вложил мне в пальцы свою. Кажется, он тоже вслед за Наташей понял, что со мной что-то происходило. Тольц полез в карман, чтобы достать зачетку…
Как будто разворачивалось своим чередом бредовое видение: в руке у студента оказалась пластиковая пробирка или флакон. я его узнал, хотя никогда не видел. Роман поднял недоумевающий взгляд, перевел его с одного на другого. Лиана сама взяла флакон из его пальцев, посмотрела, наморщив непонимающе нос, передала Монину. Тот, чуть приподняв, показал его мне, но передавать не стал. Пузырек прозрачно отсвечивал, почти пустой, только на дне что-то виднелось. Шарики, пилюли, какой-то остаток? С расстояния в таком свете было не разглядеть. Как это следовало понимать? Значит, эта штуковина там, в кармане, все время и оставалась? Подтверждалось все-таки не лучшее подозрение?
— Ладно, с этим будем разбираться потом, — опередил меня ректор. Он тоже почувствовал что-то неладное, не стоило продолжать при студентах. — Не на ходу же.
И положил пузырек в карман своего пиджака. Да, смутно оценил я, так безопасней. Мало ли что? Милиция могла подстерегать у подъезда, могли задержать по дороге. В мыслях была полная неразбериха. Передо мной все- таки возникла зачетка, я поставил в ней свою закорючку, вернул стило ректору. Понимал ли он больше меня? Поискал руку Натальи, чтоб поцеловать, та его опередила, просто чмокнула в щеку. Все-таки и она, видимо, захмелела немного.
Студент уже вызвал лифт. Звук шагов на лестнице заставил меня оглянуться. Сверху спускался кто-то, должно быть, из верхних соседей. Обнаружил, что лифт уже вызван, не захотел ждать, пока придется вызывать еще раз самому. Красная куртка, бритый череп. Я напряженно соображал, кто это, где я его мог видеть сегодня. Зачем он в темных очках? Вечером при электрическом свете, в таких очках совсем плохо видно. Мне было плохо видно. Нет, не очки, это тень козырька падала на глаза, я уже готов был его узнать, забыл только имя. Втиснулся к троим в тесную кабину, прижался к спине студента, рукой к нижнему карману безрукавки. молния, как всегда, расстегнута. Надо было им сказать. предупредить, и не было голоса, не мог даже вскрикнуть.
Створки сошлись, мы с Наташей махали вслед спускающейся кабине, а может, махала только она. Лифт опускался в провал, все глубже, все глубже, переплетения реек накренились, стали изгибаться, лампа уходила куда- то вбок, туда, где возле коврика перед дверьми проявлялось вновь пятно крови. Наконец-то в ванну. к щеке прильнула щека. Голос в ухо: «Что с тобой? Ты где?» Прижалась, чтобы надежней друг за друга держаться, и мы оба с ней понеслись в ясное освобождающее сияние.
