Хироюки Ицуки - Капли великой реки
Я совершенно не собираюсь здесь критиковать содержание книги «Революция в мозгу». Конечно, в ней есть кое-что, к чему следует прислушаться. Но не будет натяжкой сказать, что в некоторых местах создаётся впечатление, будто автор остановился у порога, не затронув сердцевину проблемы. Например, что делать людям, когда они уже на самом краю и надеяться не на что или когда при всём желании не удаётся превозмочь себя и поверить в лучшее? Как принять факты, в которых каждый увидит лишь безмерную трагедию? Об этом книга не говорит.
Возможно, что тут мы уже вступаем в область религии. Врач по специальности, автор книги следует Декарту и не переходит черту, устраняясь от решения.
Например, как могут родители подростка Сакакибары[61] увидеть в совершённом им убийстве хоть что-то оптимистическое? И разве может его классный руководитель принять со знаком «плюс» эту трагедию?
А ещё раньше был другой случай, когда отец, регулярно избиваемый собственным сыном и услышавший от сотрудника службы психологической поддержки совет «набраться сил и терпеть, ибо в этом и проявляется родительская любовь», терпел-терпел, обливаясь слезами, да и прикончил в конце концов своё детище металлической бейсбольной битой. Мыслимо ли было навязывать отцу конструктивный взгляд на жестокие побои от сына? Думаю, что обычному человеку такое не под силу.
В действительности существует целый мир, в котором невозможно спастись лишь позитивным подходом. Ведь это правда, что в дополнение к позитиву существует большая и очень важная сфера жизни, которую можно именовать сферой негативного. Моё убеждение состоит в том, что по-настоящему позитивное отношение к миру возможно лишь с позиций негатива, когда находишься на самом дне.
Пусть и банально, но в этом есть истина: «Цветок вьюнка асагао раскрывается лишь в холодную тёмную ночь». Лишь люди, пребывающие во тьме и нуждающиеся в толике света, способны испытать глубокое волнение и сердечный трепет при виде одного лишь лучика. Радость, которую они чувствуют, когда забрезжит свет, похожа на божественное откровение.
Ведь человек, который круглый год проводит в сиянии искусственного освещения, не испытает ни изумления, ни трепета при виде солнечного лучика.
Мне кажется, что именно сейчас в нас понемногу начинает пробуждаться осознание того, что мы очутились во мраке. Именно теперь всем по-настоящему захотелось, чтобы в темноте явился луч и осветил нас, наш мир, дорогу, по которой мы идём. За годы, что прошли после пика, который мы перевалили спустя пятьдесят лет после окончания войны, мы растерялись, точно дети, заплутавшие на пепелище, и времена меняются, а мы все не найдём ни посоха, ни слова, ни лучика света, чтобы обрести опору.
Мне думается, что, для того чтобы выбраться из этого мрака, который продолжает сгущаться, мы прежде всего должны отбросить иллюзию, что сейчас наша страна живёт в мире.
МЫ ПЕРЕСТАЛИ ОЩУЩАТЬ ТЯЖЕСТЬ ЖИЗНЕННОГО БРЕМЕНИ
И всё же неужели нынешнее время действительно мирное?
Двадцать три тысячи сто четыре человека… В июне 1997 года Управление полиции огласило такое число суицидов за 1996 год. В течение трёх лет эта цифра ежегодно росла, так что можно ожидать, что и в 1998 году она снова вырастет.
После войны больше всего самоубийств было в середине 1980-х, когда ускоренно раздувался экономический пузырь. В 1986 году было зарегистрировано самое большое количество суицидов за всё послевоенное время — двадцать пять тысяч пятьсот двадцать четыре случая.
Затем, когда экономический пузырь лопнул, число суицидов сократилось и в 1991 году составило около девятнадцати тысяч человек. Но как только в правительстве и в Министерстве экономического планирования заговорили о постепенном улучшении экономической конъюнктуры, число самоубийств снова стало неуклонно расти. В 1996 году число суицидов опять превысило двадцать три тысячи.
Двадцать три тысячи сто четыре человека — это число людей, которые действительно погибли, покончив с собой. Что же касается тех, кто пытался это сделать, но очнулся в машине «скорой помощи» или был возвращён к жизни врачами в больнице, то обычно считают, что их в четыре раза больше. Таким образом, двадцать три тысячи человек — это только верхушка айсберга, а на самом деле ежегодно более ста тысяч человек пытаются покончить с собой. За два года — это двести тысяч, за три года — триста тысяч, а за пять лет — полмиллиона. Разве это не пугающие цифры?
Согласно «Белой книге народного благосостояния» за 1988 год, цифра погибших в предыдущем году в транспортных происшествиях составила десять тысяч триста сорок четыре человека, и представитель правительства прокомментировал это следующим образом: «Это приходится называть не иначе как транспортной войной. По отношению к ней должны быть предприняты особые меры».
Но если цифра в десять тысяч погибших заставляет говорить о «войне», то, очевидно, более двадцати трёх тысяч погибших в результате суицида тоже являются жертвами войны. Эту войну можно назвать «войной в сердцах».
После окончания Второй мировой войны, со второй половины 1940-х годов и в продолжение 1960-х, происходила эскалация холодной войны. Но и под холодной войной была подведена черта в результате крушения Берлинской стены и распада Советского Союза. После этого по всему миру, подобно неожиданно вскакивающим прыщам, стали возникать этнические и религиозные конфликты. Эти войны называли гражданскими. Теперь, когда гражданские войны наконец-то завершились, не стоим ли мы на пороге «внутренних войн» и не станут ли нынешние времена эпохой «войны в сердцах»? Эта мысль меня не оставляет.
Мода на самоубийства — это тенденция общемировая, но проблема в том, что ежегодно более двадцати трёх тысяч суицидов совершаются не в регионах, оказавшихся средоточием нищеты и военного противостояния, а в такой стране, как Япония, достигшей материального благосостояния, имеющей развитую систему социального обеспечения, лидирующей в мировой экономике.
В настоящее время самоубийство занимает, кажется, седьмое место в списке основных причин смерти японцев. На восьмом месте находятся заболевания печени, так что с самоубийцами мы сталкиваемся даже чаще, чем с печёночными больными. Если же говорить о возрастных категориях, то те, кому от тридцати до тридцати четырёх лет, составляют двадцать два и шесть десятых процента самоубийц, для этой возрастной категории суицид является первоочередной причиной смерти, а ведь эти люди в бизнесе на передовой линии. Таким образом, среди умерших людей этого возраста каждый пятый уходит из жизни добровольно. Нет-нет, речь не идёт о чём-то, что нас не касается. Приходится признать, что в эту «внутреннюю войну» втянуты и близкие кого-то из нашего окружения, и мы сами.
Если говорить о числе погибших среди гражданского населения за пятнадцать военных лет, начиная с оккупации Маньчжурии, после которой был ввод войск в Шанхай, война в Китае, военный конфликт на Халхин-Голе, а затем и Тихоокеанская война, то, несмотря на разные оценки потерь среди невоенных граждан Японии, даже если приплюсовать самое большое число жертв после Хиросимы и Нагасаки, после сражения за Окинаву и после массированных бомбардировок Токио, получится менее одного миллиона человек. Некоторые оценки дают цифру в шестьсот семьдесят две тысячи погибших мирных граждан.
Однако в сегодняшней Японии, где не свистят пули автоматов и нет воздушных налётов, ежегодно погибает более двадцати трёх тысяч человек, а сто тысяч человек совершают попытку самоубийства. Если говорить только о погибших, то через тридцать лет их может быть уже более семисот тысяч. А поскольку говорят, что в десять раз более числа погибших количество тех людей, которые желали бы покончить с собой, но не решаются переступить черту из-за страха смерти, мучений или же ради близких, остаётся лишь поражаться, как обширно подножие этой горы. Поистине, идёт незримая война — иначе не скажешь.
Что значит совершить самоубийство? Это значит, желая бежать от мучений жизни, разом перекинуться на сторону смерти. Не потому ли это совершается с такой лёгкостью, что ослабело ощущение ценности человеческой жизни, непосредственность переживания своего собственного существования как редкого дара?
Если иными словами выразить ослабленное ощущение неповторимости своей жизни, её весомости, то, возможно, подойдёт как раз вот эта формула: «Моё существование прозрачно и незаметно для других».
Все хорошо помнят, что к откровениям подростка Сакакибары большинство людей отнеслось критически, мол, это «записи отрывочных и незрелых мыслей», «подражание комиксу-боевику».
Однако, будь это даже нечто отрывочное и копирующее жестокие комиксы, я, как профессиональный литератор, прочёл это с ощущением, что формула «Я существую так, словно я прозрачен и невидим» полна неколебимой убеждённости. Я почувствовал, что в ней таится непосредственное восприятие нашего времени. Оттого, что об этом поведал подросток, которому всего лишь четырнадцать лет, на людей повеяло холодком, все были несказанно потрясены. Вероятно, у людей было такое чувство, что их поставили перед истиной, от которой хотелось бы отвести взгляд.
