Владимир Ионов - …А родись счастливой
— Ой, даже не помню, где она у меня осталась.
…Дворжецкого они нашли в его крохотной — на два столика — гримёрной. Дверь была открыта, и они увидели, как он, морщась, отклеивал кудлатую накладную бородёнку. Артист тоже заметил их в зеркале, наскоро вытер лицо салфеткой и встал навстречу. Был он в длиной белой рубахе, подпоясанной верёвкой.
— Эзоп приветствует прекрасных дам! — с улыбкой поклонился он гостьям. — Чем раб обязан счастьем видеть вас, посланниц неба?
— Мы — посланницы не неба, а «Волны», есть такая телестудия, — пророкотала прокуренным голосом Серафима. — Вот у новой нашей ведущей, — показала она на Любу, — появилась идея пригласить нового актера Великогорской драмы в новую программу. Как вы на это смотрите?
— Хорошо смотрю, как на всё новое. Только мы, по-моему, старые знакомые с новой ведущей? Вы, насколько мне не изменяет память, Любовь… Соколова?
— Сокольникова…
— Простите.
Глава 28
— Люба, тебя к телефону! — услышала она голос Серафимы из-за стекла, отделяющего студию от режиссёрского пульта.
— Спроси, кто там? Мне не охота отрываться от записи, — ответила Люба, занятая разбором правки в тексте ведущей.
— Спрашивала. Говорит: «старший сын». Сколько их у тебя накопилось?
— Скажи, некогда мне, мы же передачу пишем…
— Говорила. Отвечает: «Вопрос жизни и смерти». Не дай умереть человеку. Беги скорей.
Чертыхнувшись, Люба, не ожидая ничего хорошего, поднялась к пульту. Который уже раз он названивает ей по телефону с предложениями «посмотреть с ним любопытное кино». Отшивала. А теперь — «вопрос жизни или смерти». С Альбиной Фёдоровной что-то или с Васяткой?
— Слушаю, — сказала она сдержанно в трубку.
— Ты, мать, совсем, как не родная… Я на проходной стою. Выйди, хоть посмотреть на тебя не в ящике. А то ты всё по артистам шастаешь…
— Говори, что у вас случилось. Мне некогда, — оборвала его Люба.
— Деловая стала… Меня тоже не с помойки принесли… Кстати, не хочешь пригласить в свою «гостиную»? Как-никак — один из первых успешных кооператоров в городе, — вальяжно продолжал Игорь.
— Как-нибудь в другой раз. Говори, что случилось? Или до свидания! У меня студия стоит.
— У меня тоже давно стоит! — сказал он шёпотом.
Люба бросила трубку.
— Пасюк несчастный! Если ещё позвонит, пошли его куда-нибудь или скажи: нет меня. И давай записывать дальше.
— Только ты успокойся сначала, а то пятнами пошла. Кто он тебе? Какой ещё сын? Сколько ему?
— Старше меня на год или на два. Старший сын Анатолия. Пасынок. Хам, каких мало.
— Не заметила. Наоборот: «Будьте любезны Любовь Андреевну…», — попыталась воспроизвести его голос Серафима. — Такой вежливый… Чем он тебя так возбудил?
— Долго объяснять… И противно. Ну, чего, пишем дальше или идём по чашке кофе? — нетерпеливо спросила Люба.
— Пойдём. А то ты вздёрнутая сейчас. Потом допишем, — согласилась Серафима.
Они пробежали через двор в столовую областной студии, и Люба остановилась в дверях просторного зала.
— Я — к себе! — сказала она тихо. — Вон он у стойки буфета со Сметаниным. Не хочу с ним встречаться. — И повернула обратно.
Серафима достала неизбывную «Приму», вставила сигарету в длинный тонкий мундштук, и какой-то особо вальяжной походкой понесла своё тощее тело к буфету.
— Огоньку, молодые люди, не найдётся? — обратилась она к Сметанину, окидывая взглядом стоящего рядом Игоря.
Георгий щёлкнул зажигалкой и, учуяв забористый запах «Примы», спросил:
— А днём у нас тут разве курят?
— У вас — не знаю, а у нас — бывает, — ответила Серафима с подчёркнуто независимым видом, какой случается у женщин, когда они хотят «показаться» мужчинам.
— Бывает, бывает у вас… Слушай, а очень прилично вытащили вы старика Дворжецкого. Мои лоханулись почему-то.
— Мы крепче лоханулись: сына внуком назвали… Хорошо, старик с юмором…
— И это тоже — блеск, как у вас получилось. Эта ваша новая ведущая… Вы где её отрыли?
— Кольчугина из Москвы привезла. А что, верно хороша? — спросила Серафима, пустив кольцо дыма между мужчинами. — Между прочим, она почти местная…
— Да я же говорил тебе. Это бывшая батина жена. Мачеха моя! — вздёрнулся Игорь.
— А чего ты ко мне её не привёл?
— Да она смоталась из деревни. Я не знал — куда. Видишь, в Москве объявилась… А вы, простите, с ней работаете? Это к вам я звонил? — спросил он Серафиму, уворачиваясь от дыма её сигареты.
— Не помню, а что?
— Да вот только что, минут пять назад…
— У нас много звонков. А что вы хотели?
— Много чего. Хотел домой пригласить, в деревню к отцу съездить… На могилку, как говорят…
— Скажу, если увижу… Телефончик свой оставьте…
— Да она знает.
— А вдруг забыла? Память-то наша — девичья, — смягчая голос, начала кокетничать Серафима.
— Э, вон за тот столик давайте, — сказал Георгий. — Кофе сейчас девчонки принесут. А вы коллегу свою не позовёте? Поговорили бы…
— Коллега передачу пишет. А что ей передать? И от которого из вас? — спросила Серафима, лавируя к свободному столику.
— Чего пасынок хочет — не знаю. А я мог бы пригласить вас парой к себе. Всё-таки у нас больше возможностей… И перспектива… Кто знает, чего там с частными студиями будет дальше?
— Не каркай, Жора на счёт частных, — сказал Игорь и протянул Серафиме визитку.
— Во как! Кооператив «Око», председатель Игорь Анатольевич Сокольников! — вслух прочитала Серафима. — И над чем или кем бдит ваше «Око»?
— Держим видеосалон. Собираем и реализуем персональные компьютеры, — сообщил Игорь.
— Серьёзно! Передам мачехе. Пусть восхитится.
Серафима нашла Любу там же в студии, подсела рядом, опахнув её смесью запахов кофе и крепкого табака, отобрала текст, отложила его в сторону.
— А пасынок-то у тебя кооператив держит, — подсунула Любе визитку. — Видеосалон… Компьютеры… Попроси нам один, а то ведь Надежда не разорится.
— Проси сама.
— Он говорит, что хотел бы пригласить тебя съездить на могилку… Это в Заречье, где твой этот… Донжуан живёт? А что, слушай… Давай махнём туда! Весна, в полном разгаре страда деревенская. Актуально! Через пару недель, а? Сдадим эти программы и на недельку подышать свежестью!.. Скажи Надежде. Думаю, ей это в жилу…
— Ей — может быть. А Митричу? Ты представляешь, что такое весенний сев?
— Да уж как-нибудь!.. Пасынка твоего прихватим… Отдохнём…
— Без меня, ладно?! — оборвала Люба. — Или без него. Мне он и на дух не нужен, а ты, извини, не в его вкусе.
— Завелась… Остынь! Давай допишем, чего там у тебя?… И скажи всё-таки Надежде про колхоз, пусть ставит в программу…
Дни пролетели в бурных спорах с Серафимой в монтажной, в её ругани с операторами и звукорежиссёром, в счастливом душевном трепете от результата всей этой творческой кутерьмы. Так, наверно, земля встречает весеннюю ломку и чувствует себя после первой майской грозы, когда серость послезимья вдруг превращается в туман бледной зелени быстро набирающей соки и цвет полновластной весны.
Машина шла неровно, то разгоняясь, то тормозя на весенних вздутиях дороги. Группу мотало по железному кузову студийной «буханки». Оператор изо всех сил прижимал к себе кофр видеокамеры, Серафима с Любой держали его с двух сторон, чтобы не перебросило на противоположную жёсткую лавку.
— Мамочки родные! Говорила тебе: давай зарядим твоего кооператора подкинуть нас на его машине, — ворчала Серафима. — Ну, Кольчуга железная! «Военная санитарка»! Как на таком рыдване раненых солдатиков возят?!
Люба сносила ухабы молча, хотя ей тоже порядком уже набило бока. Но не пасынка же было просить везти их в командировку, как того хотела Серафима.
— А давайте остановимся, — попросил и оператор, которому надоела болтанка между двумя дамами. — Отдохнем малость. Я подсниму чего-нибудь…
— Голуба, далеко ещё ехать? — спросила Серафима.
— Не помню, и не знаю, здесь же ничего не видно.
— На упрямых не только воду возят, их ещё и по бокам колотят, — ворчала Серафима. — А беспамятных и по кумполу бьют…
— Надо было позже ехать, когда дороги просохнут. Кто тебя торопил-то? — спросила Люба.
— Жизнь, голуба! Она уходит! Стой! — Серафима стукнула кулаком в переборку между кузовом и кабиной шофёра. — Растрясло. Мальчики — налево, девочки — направо!
Шофёр ещё прокатил «буханку» сколько-то метров, потом резко вильнул и остановился, и команда вывалилась из железного кузова прямо в молодую рощу, вплотную подступившую к дороге. Это были берёзы вперемежку с ивняком, давно уже выкинувшим пушистые барашки почек, тронутых желтизной пыльцы. Люба с Серафимой пошли тропкой вглубь рощи, парни устроились за кузовом «буханки». Стояла оглушительная тишина, сквозь которую пробивалось нетерпеливое тренькание какой-то птицы, и время от времени слышался слабый отзыв другой пичуги.
