Тони Дэвидсон - Культура шрамов
Они были озабочены тем, что я не трачу карманные деньги на конфеты и комиксы, не ухожу шляться с дружками по городской площади, чтобы раздобыть курево и спиртные напитки. Они были озабочены тем, что я запираюсь у себя в комнате в полном одиночестве или, того хуже, с Джози, девочкой в нежном возрасте, и читаю все эти ученые тексты.
Скажи, зачем тебе вообще понадобилось читать такие книги?
Они не понимали того, что я начал приводить в действие некий контрольный план, запустил неудержимо несущийся поезд, который уже никому не остановить. Я впервые испробовал, что такое наука, и остался доволен. В школе я вел наблюдение за десятью соучениками — пятью мальчиками и пятью девочками — и при каждом удобном случае тщательно отслеживал процесс их полового созревания. С мальчиками дело, разумеется, обстояло проще. На уроках физкультуры я украдкой присматривался к внешним изменениям, происходившим с пятерыми избранными мною объектами для наблюдения мужского пола. И за сравнительно короткий период я отметил, что у Джеймса (A1) выросли волосы под мышками, а спустя полгода после начала наблюдений его голос сделался скрипучим и грубым. Между тем Филип (A3) с начала наблюдений совсем мало изменился — он оставался по-прежнему маленьким, гладким, с тонким голоском и почти без признаков растительности на верхней губе. С девочками было сложнее — я же не мог зайти к ним в раздевалку, и накапливать данные приходилось, больше полагаясь на эмпирические догадки, чем на результаты близкого осмотра. Например, во время забегов или игры в волейбол я делал мысленные пометки, глядя на меняющиеся формы девичьих грудей или бедер; иногда же под тугими спортивными трусиками можно было различить очертания их лобковых треугольников. Мои взгляды перехватил один только учитель физкультуры.
Сэд, да ты прямо глаз с девчонок не сводишь.
После каждого сеанса наблюдений (а обычно в любой день хоть что-нибудь да приходилось отмечать) я возвращался домой и заносил результаты в таблицы — почти так, как это описано в книге Сандстрома, — в общие таблицы с указанием среднего возраста созревающих детей, куда вписывались мои собственные скромные примеры. Делал я и сопроводительные пометки — они оказывались бесценными позже, когда я пытался вспомнить точные обстоятельства, в которых проводились те или иные наблюдения. К тому же эти сопроводительные заметки, наряду с таблицами и схемами, помогали мне оценивать собственное продвижение по прямой полового созревания.
Увидев в душевой болтающиеся гениталии Ричарда (A4), я получил возможность сравнить и сопоставить их с собственными — и оценить то, что происходило со мной самим. Среди пятерых девочек, отобранных для наблюдений, у Джейн я замечал меньше всего признаков развития, а она казалась мне наиболее близкой по физическому типу к Джози: такая же маленькая, очень худенькая, со слабым намеком на груди и едва заметным выгибом в прямой линии бедер.
Все это чрезвычайно настораживало моих родителей. Может, они усматривали нечто большее в том, что большинство маститых лохов сочли бы просто очередной фазой развития — пусть немного необычной и, возможно, несколько аномальной в своих проявлениях, но все-таки не совсем уж необъяснимой — учитывая, что я был отпрыском двух медиков-профессионалов (мама работала больничным администратором). Полагаю, их тревожило вовсе не то, что я стану дрочить на какие-то холодные схемы роста лобковых волос или ломки голоса, а то, что подобное увлечение — первый и неотвратимый шаг на пути к карьере психолога (тогда как эта область не заслуживала в их глазах ни малейшего уважения).
Поэтому они не столько запрещали мне мои занятия, сколько гнали меня. Гнали из моей спальни, из спальни Джози, гнали прочь из дома, чтобы я поглядел, что делается на белом свете. Говорили, чтобы я шел в кино, в местное кафе, гулял со школьными товарищами. Хотелось бы мне, Кертис, хоть изредка видеть тебя с ровесниками. Но если бы они были хоть немного разумнее и не замыкались в своем узком мирке загубленных печенок и выездов на дом к больным-ленивцам, то поняли бы, что подобное давление со стороны людей другого поколения должно было возыметь совершенно противоположный эффект. Выходить-то из дома я выходил, но вовсе не с той целью, какую подразумевали родители. Я выходил гулять и вел наблюдение за своими двумя прицельными группами в различном окружении, утешаясь тем, что это прибавляет веса и привносит разнообразие в мое исследование.
Однажды в автобусе по дороге в школу я заметил, что Б1 смущается, когда среди других девчонок заходит разговор о французских поцелуях и любовных укусах. А как-то раз на подростковой вечеринке я увидел, что у А2 (он был в тугих джинсах) возникла эрекция, когда он танцевал с Б2. Одиннадцать сантиметров — отметил я мысленно, чтобы затем старательно занести в тетради, которые после того, как родители обнаружили их существование, были спрятаны не у меня, а в комнате Джози. Там их никогда не стали бы искать.
* * *Понедельник, вечер. Сегодня пришла еще одна посылка — от Питерсона. Толстый бумажный конверт, но, как ни странно, внутри — никаких видео— или аудиоматериалов. Просто длинное письмо, написанное доверительным тоном. Видимо, Питерсон почувствовал, что, хоть мы ни разу с ним и не встречались лично, наш обоюдный интерес к психосексуальным исследованиям и внутрисемейной сексуальности, наше презрение к шаблонным научным методам и отвращение к шаблонной премудрости, опирающейся на эти шаблонные методы, по-настоящему сблизило нас.
Сдается мне, Сэд, что ты — ПФ. Передо мной мысленно встает такая картинка: мы оба — на психосексуальном веб-сайте, исследуем внутрисемейную сексуальность в Интернете, плывем, словно два серфингиста, по мутным пенистым водам, стараясь избежать падения, уклоняясь от охренительно-высоченной волны, которая грозит подмять нас под себя. Тебе этого и не вообразить, но ты понимаешь, о чем я говорю. Ты и я, Сэд, мы — два сапога пара. Ну, конечно, еще Якоби в Чикаго, может, еще Пети в Париже, — мы и составляем эту группу, которую все терпеть не могут. Здесь меня считают изгоем, мы тут все в институте — изгои хреновы, и, скорее всего, в следующем году нам уж точно никто не выделит денег. Не веришь? Раз мы — хреновы изгои, то зачем им тратить на нас свои хреновы деньги, а? Мы вроде как пираньи, только и ждем, как бы вцепиться зубами в эти кожаные кушетки с их жирными гребаными кошельками. Тут у нас не секретные, а секс-ретные материалы, и никто не хочет в них верить.
Я тут приложил для тебя кое-какие заметки, приятель: так, несколько слов о некоторых шизоидных экземплярах, что в последнее время проходили через наши вращающиеся двери: ведь ни один уважающий себя Психосексуальный институт не стал бы заводить две разные двери, помеченные словами «Вход» и «Выход». А вот вращающиеся двери — это то, что надо. Р.-Д.Лэнг жив-здоров и обитает на Манхэттене. Но вот мне пришла сейчас в голову одна мысль — а что, если нам затеять что-нибудь вместе, приятель, проделать какое-нибудь двойное исследование? Я познакомлю тебя со своим, а ты меня — со своим. Ну, понимаешь, что я имею в виду — какое-нибудь эдакое трансатлантическое исследование, которое разбивает лед, подрывает основы, — и никаких кушеток! Ты пораскинь мозгами. Знаешь, Сэд, ведь психотерапевты — как татуировщики, всем нам доставляет удовольствие попрактиковаться друг на друге, и ты — на очереди. Ладно, не бери в голову.
Заметки Питерсона основаны на ряде бесед с так называемыми патологическими фантазерами (ПФ), которые кочевали с кушетки на кушетку, пока не оказывались в институте. Мыслевидцы — так он называл этих чудаков и чудачек, обладавших невероятно мощными способностями вести воображаемую жизнь, размывая при этом всякие границы фантазии и реальности. Конечно, в руках большинства рядовых психотерапевтов все это оборачивается банальнейшей скукой: заявляется в кабинет к психотерапевту какой-нибудь псевдоизвращенец, чтобы по дешевке пройти сеанс «вправления», и принимается пускать слюни про то, что он мечтает трахнуть сестру своей подружки, а когда занимается сексом, то не может выбросить из головы ее лицо, ее задницу. Все это и гроша медного не стоит — так бы я отозвался на подобную дребедень, однако Питерсон, на то он и Питерсон, взявшись за дело, так мелко не плавал, — уж он-то был опытным ловцом амбулаторных душ. Раскопал самые яркие случаи и все их забрал себе. Вот это ученый так ученый! Люди, с которыми он беседовал, в самом деле воспринимали действительность с чудовищными искажениями, деформировали ее сильнее, чем то способен сделать десятичасовой трип под кислотой, и приплетают к собственной личности такой шлейф уклончивых маневров, что для них грезы наяву делаются явственнее прогулки по парку среди бела дня.
