Кэйтлин Свит - Узор из шрамов

Кэйтлин Свит

Узор из шрамов

Моей решительной и любящей сестре Саре, которая невероятным образом всегда оказывается права.

Книга первая

Глава 1

В нижнем городе и во дворце эту историю всегда рассказывали так (а я знаю, потому что жила и там, и там): когда Телдару, нынешнему провидцу короля Халдрина, было пять лет, могущественный и глубоко ненавидимый лорд велел ему принести кувшин вина. Мальчик исполнил поручение, ибо он был ребенком, сыном хозяина таверны, и не мог отказаться. Лорд был уже пьян, но залпом проглотил почти все вино. Нетвердой рукой он поставил кувшин, тот качнулся и упал со стола. «Негодник! — закричал он Телдару, который все еще стоял рядом. — Ты принес мне плохой кубок. Посмотри, что за бардак; только провидец сможет в этом разобраться…» Мужчина прищурился, разглядывая темные брызги на дереве, и перевел взгляд на мальчика. «Исправь свою неуклюжесть, — проговорил он. — Развлеки меня. Прочти в этом узоре мое будущее, и я не велю тебя выпороть».

Телдару привстал на цыпочки и вгляделся в поверхность стола. Он нахмурился. «Я вижу волну прибоя, — высоким отчетливым голосом объявил он всем, кто толпился вокруг, и в таверне воцарилось молчание, — а под ней стоишь ты. У тебя неподвижное фиолетовое лицо». Говорили также, будто полуденное солнце, светившее в окна таверны, накрыла тень, и раздался крик совы, как перед наступлением ночи. Некоторые утверждали, что в этих внезапных сумерках были видны звезды, и одна даже упала, свидетельствуя об истинности пророчества.

Лорд уставился на ребенка, а тьма вновь сменилась светом. Спустя миг он поднялся, опрокинув стул, и все его люди тоже встали; их короткие кольчуги шуршали, мечи стучали о лавки. «Убейте его», велел он, указав на Телдару, но никто не подчинился. Он попятился и упал без сознания. Через три дня лорд утонул в ванне своей любовницы. Спустя еще два дня король (отец Халдрина) привел Телдару к пруду провидцев в роще замка.

«А каким был твой первый раз?», спрашивали меня люди, думая о мальчике, лорде и вине. Я слышала этот вопрос в борделе, где провела свое детство, и у пруда провидцев, где с ним простилась. Долгое время я отвечала так: когда мне было восемь, я увидела женщину, которая плакала у фонтана, где в жаркие летние дни я любила сидеть и болтать ногами. Она стиснула мои руки и воскликнула: «Он уехал, он бросил меня… что же теперь со мной будет? Скажи мне, дитя, скажи, ибо мои глаза не видят…» Когда она это произносила, мой взгляд блуждал по воде, и из каменного отверстия белого фонтана разлетались крупные капли. И я увидела в воздухе ее подобие, только на этот раз она смеялась и подбрасывала над собой ребенка. Образ был золотистым, но сотканным из всех остальных цветов — тонкий и многогранный, как крылья стрекозы.

— Будет ребенок, — сказала я, и по видению, словно по воде, прошла рябь. — Вы будете вместе смеяться. — Слова были как само видение: тяжелые и легкие одновременно. В голове гудело.

Она обняла меня (ее слезы прочертили на моей шее теплую дорожку) и сказала: «Какое замечательное видение», как будто не слишком верила моим словам, но не хотела расстраивать. Спустя год мы снова встретились у фонтана, и на ее коленях сидел рыжеволосый малыш. Она обняла меня и дала первую в жизни серебряную монету.

Так я отвечала людям, которые спрашивали о моем первом видении. Впечатляет меньше, чем история Телдару, но ее золотой свет озарял каждый мой рассказ, а рыжеволосый младенец вызывал улыбку. И это действительно было, только не в первый раз. Поэтому можно сказать, что лжецом я была еще до проклятия.

Настоящий ответ на этот вопрос таков: моя мать снова плакала. Плакал очередной ее ребенок. «Он ушел, — всхлипывала мать, — он меня бросил». Она повторяла это снова и снова, чистя картошку на грязном, исцарапанном столе. «Ушел, бросил», пока картофелина не превратилась в тонкую ленту, свисавшую с ножа. «Тихо!», крикнула она, поворачиваясь к красному от плача младенцу. Нож соскользнул. Она издала звук, похожий на хрюканье животного. На стол и старые выцветшие подстилки из камыша закапала кровь. Она смотрела на нее, потом подняла голову и прошептала:

— Нола. — Ее глаза округлились. — Нола. — Я застыла на маленьком стуле у двери. — Помоги мне. Скажи, что меня ждет, ибо мои глаза не видят.

Когда она произносила эти слова, я смотрела на узор из крови и картофельной кожуры. Через секунду я увидела, как вокруг ее ног собирается тьма, как эта тьма поднимается, окружая колыбель младенца и соломенные постели, где сгрудились дети. Тьма становилась плотнее, и в конце концов в ней не осталось никого. Когда она начала убывать, я поняла, что мне надо сделать вдох, но там, где раньше были люди, сейчас была пустота, и я не могла дышать. Комната казалась такой же и при этом расширилась, а грудь будто набили камнями.

— Нола!

Я лежала на полу. Надо мной маячило лицо матери. Ее рука была поднята, и я отстраненно заметила, что палец обернут грязной тряпкой, пропитанной кровью. Плач младенца казался громче обычного.

— Дитя. — Она прищурилась и пристально взглянула на меня. — Ты что-то видела? Скажи мне. — И я сказала голосом, который не был похож на мой.

На следующий день она отвела меня в бордель и продала старой провидице за мешочек медных монет. С тех пор я не видела ни ее, ни своих братьев и сестер.

И я спрашиваю: какой ответ лучше? Золотистая вода и смеющийся младенец или тьма и набитая камнями грудь? Я знала, как только впервые услышала этот вопрос. Несколько лет я отвечала неправду, но по собственному выбору. Слушатели верили, потому что сами этого хотели. В те первые годы проклятия не было, только невинность и дар, который, как я надеялась, принесет мне радость.

Я была грязной. И всегда была, но поняла это только теперь. Мне исполнилось десять: десять лет, проведенных в саже и копоти, в навозе из ямы перед входной дверью. Все это въелось в мою кожу и слоями покрывало длинные волосы.

— От волос придется избавиться, — сказала стоявшая передо мной высокая опрятная женщина. На ней было синее бархатное платье и пояс с серебряными петлями. Мои пальцы жаждали прикоснуться к ткани (тяжелой, теплой, представлялось мне, гладкой в потертых местах) и металлу (холодному и твердому). Я сжала пальцы, вонзив в ладони отросшие ногти. — Не хочу, чтобы из-за нее по моим девушкам ползали насекомые.

— Конечно, миледи, — сказала мать за моей спиной. — Я думала об этом; я бы сама ее подстригла, но она такое устроила — ревела, визжала, и я не стала ее трогать, хотя обычно она послушная девочка, миледи, — добавила она фальшивым голосом. — Хорошая, послушная девочка.