Йоханнес Зиммель - История Нины Б.
Микки закапризничала:
— Папа, пожалуйста, разреши мне побыть здесь еще немного! Я хочу поиграть с господином Хольденом!
— У господина Хольдена есть дела, не надо ему мешать.
— Но он же обещал! Господин Хольден, разве я буду тебе мешать?
— Можете спокойно оставить Микки здесь, — сказал я. — Я действительно ей обещал. Микки может помочь мне помыть машину.
— Вот здорово!
Мила покачала головой:
— Нет, душа моя. Вы знаете, господин Хольден, обычно она у нас такая стеснительная, ни с кем не разговаривает, а вот с вами…
— Да пойдем же, господин Хольден, пойдем мыть машину!
Я вывел из гаража «Кадиллак» и поставил его под большим каштаном. Здесь было прохладнее. «Мерседес» я припарковал на дороге перед входом. Пока я надевал старый рабочий халат, Мила давала Микки соответствующие указания:
— Ты сначала сними хорошее платье, ботинки и носки, иначе ты вся выпачкаешься и твоя мама меня отругает!
Микки не торопясь разделась, оставив только трусики. Ее маленькое тельце было белым, лопатки торчали, а на левом бедре виднелось родимое пятно.
Я разрешил ей поливать «Кадиллак» из шланга. Это явно доставляло ей удовольствие, так как время от времени она «случайно» попадала на меня, и я каждый раз ужасно пугался, махал руками и жаловался на сердце. Микки просто захлебывалась от смеха. Потом, когда мы стали намыливать «Кадиллак», Микки показала степень своей образованности:
— Хольден, спроси меня о каком-нибудь айсберге!
— А при чем здесь айсберг?
— А при том, что у него девять десятых под водой, и только одна над водой. Вот поэтому на них все время и натыкаются корабли!
— Черт возьми!
— Ты можешь спросить меня еще о чем-нибудь. Например, о городах и странах!
— Как называется столица Австрии?
— Вена!
— Отлично.
— Ну давай еще о чем-нибудь, пожалуйста!
— А кем был Адольф Гитлер?
Она грустно посмотрела на меня.
— Ты что, никогда о нем не слышала?
С раздраженностью утомленного вопросами эксперта она ответила:
— Все знать невозможно. — И тут же с любопытством спросила: — Так кем же был Адольф Гитлер?
Да, кем же он был? Я задумался, но ненадолго, так как в следующий момент на улице раздался сильный грохот. Железо ударилось о железо, а на камнях рассыпалось стекло.
— Господи! — удивленно вскрикнула Микки. — Кто это в тебя въехал, господин Хольден?
Мы побежали к воротам парка. В белый «Мерседес» Бруммера врезался синий «БМВ». Своим капотом он въехал прямо в багажник. На улице в такую жару никого не было. Рядом с машинами стояла молодая женщина, точнее, совсем юная девушка, видимо, только что окончившая школу. На ней было красное льняное платье с белым рисунком, красные туфли и красные перчатки. Темные волосы с молодежной стрижкой, очень белая кожа, большой ярко-алый рот — девушка показалась мне красивой, можно было представить, что ее юность прошла в бедности и лишениях. Я подумал, что она должна быть независимой и смелой. Но она, наоборот, выглядела подавленной и расстроенной. Видимо, на нее часто кричали. Ее красота ассоциировалась с красотой из подвала.
Я еще раз взглянул на нее — я не мог поверить своим глазам: она была так молода, не более двадцати, но без всякого сомнения была уже беременна! Она стояла у машины, и у нее явно выпирал живот.
— Как это случилось? — спросил я.
Девушка не ответила. Она смотрела на меня, и от этого взгляда мне стало нехорошо. Я никогда не видел столько страха в человеческих глазах. Точнее говоря, это был даже не страх. Так что же это было, черт меня подери? Это была трагедия. Я должен был что-то сказать, но в ее глазах я увидел трагедию — вообще все в этой девушке говорило о трагедии.
— Ого! — сказала Микки. — Однако это влетит тебе в копеечку!
Девушка закрыла глаза. Ее губы дрожали. Она крепко держалась за дверцу машины.
— Микки, немедленно иди в парк. Иди домой!
Микки отошла, полная недовольства, и остановилась, прижавшись к ограде парка, чтобы не пропустить ни одного слова из нашего разговора.
Я повернулся к девушке:
— Да успокойтесь же! В конечном итоге, за все заплатит страховая компания.
Она пошатнулась.
— Вам принести воды?
— Спасибо, мне уже лучше. — На ее лице появилась кривая улыбка, отчего оно стало еще трагичнее. — Вы знаете… у меня вдруг закружилась голова и потемнело в глазах — вот так это и произошло. Я…
— Да, — сказал я. — Это я видел. Садитесь пока в машину, а я позвоню в полицию.
В следующий момент она повисла у меня на шее. Она держала меня обеими руками, и я почувствовал на своем лице ее взволнованное дыхание:
— Только не в полицию!
Я попытался высвободиться, но сделать мне это не удалось: паника придала ей огромную силу.
— Только не в полицию!
— Послушайте, я всего лишь водитель, машина мне не принадлежит!
— Господин Хольден! — громко прокричала Микки из-за забора. — Мне позвать тетю Милу?
Девушка разжала руки и сказала:
— «БМВ» тоже мне не принадлежит.
— Ты что, его украла? — с любопытством поинтересовалась Микки.
— Машина принадлежит моему другу.
— А как его зовут?
— Герберт Швертфегер, — прошептала она. Это имя я уже когда-то слышал, но не помнил, где и когда.
— А вас как зовут? Говорите громче!
И громко, чтобы слышала Микки, темноглазая девушка ответила:
— Меня зовут Хильде Лутц. Я живу на Регинаштрассе, тридцать один.
— Паспорт у вас с собой?
Она покачала головой.
— У вас при себе ничего нет?
— Нет. У меня вообще нет водительских прав.
Мы молча смотрели друг на друга.
Не знаю, господин комиссар криминальной полиции Кельман (я пишу все это для Вас и хочу еще раз назвать Вас по фамилии, ибо считаю уместным напомнить, какую цель я преследую, информируя Вас обо всем этом), к какому концу приведет меня эта история. Не знаю, господин комиссар криминальной полиции Кельман из Баден-Бадена, позволяет ли вам Ваша профессия испытывать хоть иногда сострадание к другим людям. Я не знаю также, происходите ли Вы из бедной или из богатой семьи. И не говорите, что это не имеет значения. Тот факт, что эта беременная девушка, Хильде Лутц, наверняка выросла в бедности, именно этот факт, господин комиссар, вызвал у меня сострадание. Бедность, господин комиссар, меня связывала с ней бедность. Богатство разделяет, оно делает человека исключительным. Это я понял на примере господина Бруммера и его красивой высокомерной жены. Богатство вырывает людей из их окружения. Они свободны, но и отделены от бедственной толчеи в автобусах и поездах метро, они отделены от людей благодаря своим великолепным машинам и охраняемым виллам. Может быть, у меня и не появилось бы сострадание, если бы «Мерседес» принадлежал мне, а «БМВ» — Хильде Лутц. Надеюсь, что Вы сможете понять, куда я клоню, господин комиссар. Если Вы этого не поймете, тогда присовокупите и этот мой поступок к длинному перечню моих преступлений.
В результате я сказал Хильде Лутц:
— В какое положение вы меня ставите? Если я не вызову полицию, кто заплатит за ущерб?
— Мой друг — господин Швертфегер!
— Я даже не знаю, где он живет!
— А мы даже не знаем, твое ли это настоящее имя, Хильде Лутц! — прокричала Микки. Значит, она его запомнила. Тогда я не придал этому значения. А сегодня, когда я пишу эти строки, это означает, что все могло быть иначе, все могло быть по-другому, если бы Микки не запомнила это имя.
— Прошу вас, поедем ко мне на квартиру, — сказала девушка. — Я покажу вам мои документы, и мы позвоним господину Швертфегеру. Он все уладит.
— Я же вам говорю, что это не мой «Мерседес»!
— Умоляю вас! — В ее лице не было ни кровинки.
— Ну хорошо, — сказал я, имея самое доброе намерение помочь этой бедной девушке, господин комиссар Кельман. Читая мои записки дальше, вы очень скоро, так же, как и я, задумаетесь о последствиях добрых намерений.
— Я вам так благодарна! Через полчаса вы опять будете здесь.
— Хорошо. Микки, расскажи тете Миле, что произошло.
— Не уезжай, господин Хольден, я за тебя боюсь!
— Оставайся здесь, тебе нечего бояться.
— Я же не за себя боюсь, а за тебя, господин Хольден! — прокричала она, и ее глаза стали огромными, а ребра тщедушной грудной клетки беспокойно задвигались в ритме взволнованного дыхания. — Останься!
Но я уехал с Хильдой Лутц в направлении улицы Регинаштрассе, 31, уехал в сторону несправедливости, тьмы и ужаса.
21
— Входите, — сказала Хильде Лутц. Она жила в современной новостройке, в квартире-ателье художника, высоко над городскими крышами. Мы поднялись на лифте на девятый этаж и вошли в помещение, которое оказалось необычно просторным. Здесь было очень светло и очень жарко. Современная мебель, софа с пестрыми подушками, рояль. Темный радиоприемник стоял на светлом линолеуме, на котором еще не было ковра. Я увидел несколько книг, две географические карты и абстрактную картину с острыми, агрессивными фигурами.
