Йоханнес Зиммель - История Нины Б.
— Извините, я не совсем точно выразилась… Мне… достаточно тяжело… — И как ребенок, который надеется успеть ответить на вопрос учителя, вспомнив правильное решение, она быстро прокричала: — Вы сказали, что любите меня. В таком случае вы должны оставить меня в покое!
— Я считаю, что именно это вас не должно волновать — люблю я вас или нет.
Она рассмеялась:
— Это значит, что нам больше не придется говорить об этом?
— Если вы не хотите, то об этом мы больше говорить не будем.
— Это очень любезно, с вашей стороны, господин Хольден. — Импульсивно она протянула мне руку. Я поймал ее. — Это заключение перемирия? — спросила она.
— Наоборот, — ответил я, — это объявление войны.
— Господин Хольден!
— Не бойтесь, уважаемая госпожа. Это будет очень нежная война. Ибо вам ведь совершенно ясно, что мы оба действовали не очень благородно — и вы, и я. Теперь мы в одной лодке. Поэтому мы должны терпеть друг друга.
Улыбка на ее лице погасла. Она внезапно отвернулась и пошла к двери:
— Возьмите, пожалуйста, мой саквояж с драгоценностями.
Я не пошевелился.
— Что же вы? — У двери она обернулась и попыталась высокомерно посмотреть на меня, так как нам обоим стало ясно, что этот саквояж означал первое испытание боем.
— А розы? — спросил я.
— Я не могу вернуться домой, держа в руках тридцать красных роз, господин Хольден, не будьте столь наивны.
— С тридцатью не можете, а с одной?
— Это еще хуже. Подумайте о нашей прислуге.
— Вся прислуга уволилась. Осталась одна Мила.
— Я попросила вас взять саквояж с драгоценностями.
— Я это уже слышал.
Прошло секунд пять, в течение которых мы смотрели друг другу в глаза. Зрачки Нины опять стали темными, и я почувствовал, как у меня забилось сердце. Когда я был ребенком, по дороге в школу я всегда играл в такую игру: если до следующего фонаря будет всего четыре шага и при этом я, ступая только на булыжники мостовой, не попаду на щели между ними, то меня не вызовут к доске на уроке арифметики. Этим летним утром я играл в иную игру: если Нина возьмет одну розу, она будет меня любить, да, любить когда-нибудь.
Шесть секунд. Семь. Восемь. Она медленно, очень медленно подошла к вазе у окна. Ее лицо стало такого же цвета, как и роза, которую она надломила под бутоном и положила на золото, платину и драгоценные камни, лежащие в маленьком саквояже.
Щелкнул замок. Нина еще раз взглянула на меня. У меня было такое чувство, что эта сцена ее возбуждает. Ее губы раскрылись, глаза были полузакрыты.
— А теперь вы возьмете саквояж?
— Да, — сказал я, — вот теперь я его возьму.
В палате остались двадцать девять алых роз —
но какое это имело значение? Одна-единственная, которую она взяла с собой, имела гораздо большую ценность, чем все остальные.
Проходя по лестничной площадке мимо ниши со святыми, я почувствовал, что у меня по лицу струится пот. Когда я смотрел на Нину, идущую впереди меня на высоких каблуках, в узком, облегающем пестром платье, когда я смотрел на ее волосы, когда вдыхал запах ее духов, когда я видел ее нежные руки с маленькими запястьями, у меня опять начиналось небольшое головокружение. Один раз она обернулась и заносчиво посмотрела на меня. Я улыбнулся.
В ответ на это она повернулась ко мне спиной, и ее каблуки раздраженно застучали по полу вестибюля больницы. В такт звуку этих каблуков билось и мое сердце.
19
В солнечных лучах горели розы на клумбе, на газоне, среди зеленой травы цвели бледно-синие, желто-синие и бледно-желтые ирисы. На ветках старых деревьев пели птицы, дятел усердно стучал по дереву, а над серебристой водой пруда танцевали стрекозы. Пока я нес чемодан Нины по широкой, усыпанной галькой дорожке к дому, я думал о той дождливой ночи, когда впервые шел по этой гальке. Тогда здесь собралось много чужих людей, патрульная машина полиции стояла прямо на траве, а на вилле пахло газом. Это было тогда. Мне показалось, что ту ночь и это утро разделяли долгие годы.
Нина шла впереди меня, и если я закрою глаза, то и сегодня, спустя много месяцев, очень отчетливо увижу ее облик — молодая женщина со светлыми волосами и в пестром платье, — и это воспоминание возбуждает меня и поныне точно так же, как и тогда, тем летним утром, когда меня возбудил ее взгляд.
Мы не дошли до виллы всего метров пять, как вдруг входная дверь отворилась и на улицу вышла маленькая темноволосая девочка в голубом платьице. Она остановилась под гордыми буквами «J» и «В», держа в руках букет голубых гвоздик, очень серьезно посмотрела на нас и кончиком языка облизнула губы. Оглядевшись по сторонам, она остановила свой взор на темной щели приоткрытой двери, из-за которой я услышал голоса. Малышка радостно кивнула и побежала нам навстречу. Споткнувшись, она чуть не упала, но в самый последний момент удержалась на ногах и, запыхавшаяся, добежала до нас.
— Привет, Микки! — закричала Нина, раскинув в стороны руки. Как только я услышал это имя, я вспомнил, кто эта маленькая девочка: это была дочь единственного родственника Милы Блеховой полицейского репортера Петера Ромберга.
— Здравствуйте, тетя, — прощебетала малышка. Она явно получила задание вручить Нине гвоздики и изо всех сил старалась его выполнить. Но вдруг Микки остановилась. Мы остановились тоже. Черные глаза девочки фантастически расширились. Она посмотрела на меня, и я смущенно ответил на ее взгляд.
— Это господин Хольден, Микки, — пояснила Нина, — ты его еще не знаешь. Но скоро ты с ним часто будешь ездить на машине.
— Здравствуй, господин Хольден, — торжественно произнесла Микки.
— Здравствуй, Микки.
Ребенок улыбнулся — сначала стеснительно, затем смелее, наконец девочка по-настоящему рассмеялась. Она стояла рядом с нами, и я разглядел ее шелковистую светлую кожу и неровные зубки. Улыбаясь, Микки подошла ко мне и вдруг протянула гвоздики:
— Это тебе, господин Хольден! — Потом она обернулась к Нине, сделала книксен и заученно проговорила: — Добро пожаловать домой, тетя Нина! Мы все ужасно рады, что ты опять с нами!
В следующий момент кто-то вскрикнул. Из дома сломя голову к нам бежала Мила. За ней следовали Петер Ромберг и адвокат Цорн, на котором сегодня был бежевый костюм с жилетом в желто-зеленую клетку. Мужчины смеялись, а Мила в отчаянии причитала:
— Иисус Мария Йозеф, Микки, что ты творишь! Гвоздики же предназначены не для господина Хольдена, а для достопочтенной госпожи, мы же тебе это специально сказали!
— Но мне вдруг захотелось вручить их господину Хольдену! — ответила Микки.
Я же стоял как идиот, опустив чемодан рядом с собой и держа в руках гвоздики. Теперь засмеялась и Нина:
— Так почему же тебе вдруг захотелось отдать цветы именно ему, Микки?
Мила вскинула обе руки, а близорукий, весь в веснушках Петер Ромберг завозился со своим фотоаппаратом и стал всех нас снимать.
— Потому что он мне нравится, — сказала Микки. — Она прильнула ко мне: — А ты поиграешь со мной, Хольден?
— Конечно!
— Ты будешь задавать мне вопросы. О городах и вообще. Я уже много знаю. Я знаю даже столицу Варшавы.
— На вашем счету уже есть одна победа, господин Хольден, — сказала Нина.
— Пока только одна, — ответил я. Нина быстро отвернулась и обняла Милу:
— Моя старая, добрая…
— Прошу вас, достопочтенная госпожа, не сердитесь на ребенка!
— Ты можешь задавать вопросы и о животных, — бормотала Микки, сидя у меня на руках.
— От всей души поздравляю вас с выздоровлением! — Доктор Цорн глубоко поклонился. Его седые волосы стояли ежиком и были похожие на цветы «львиный зев». — Позвольте передать вам самый сердечный привет от вашего супруга. В эти минуты он мыслями с нами.
— Папа, — закричала Микки, — а сейчас сфотографируй меня и господина Хольдена!
Петер Ромберг опустился на колени в траву, а Микки прильнула ко мне как взрослая женщина, и оба рассмеялись, глядя в объектив фотоаппарата. Мы стояли среди цветов под солнечными лучами, и никто не догадывался, какой жуткий террор, какой ужас повлечет за собой эта фотография, и уже очень скоро, очень скоро…
20
В холле везде стояли цветы — в вазах и горшках, в больших корзинах и маленьких вазочках. Цветы были от господина Бруммера и еще от каких-то людей. Я отнес багаж наверх, а доктор Цорн сразу же удалился с Ниной:
— Мне надо обсудить с вами неотложные вопросы, уважаемая госпожа.
— Спасибо, господин Хольден, — сказала Нина холодно. — Вы мне пока не нужны.
Я направился на кухню, чтобы попрощаться с Петером Ромбергом, — ему нужно было ехать в редакцию.
Микки закапризничала:
— Папа, пожалуйста, разреши мне побыть здесь еще немного! Я хочу поиграть с господином Хольденом!
