Алан Милн - Двое
– А вы читали?
– И вы еще спрашиваете?
– Теперь вам в любом случае придется делать вид, что читали.
– Разумеется. И вы никогда не узнаете правды. Сомнения будут глодать вас. Ведь сомнения гложут?
– Мне кажется, да.
– Наверное, вы пришли сюда в поисках материала для новой книги. Еще бы, мы недурной зверинец. Но делайте что хотите, мы не боимся. Только умоляю вас, изобразите меня брюнеткой. Мне всегда хотелось иметь черные волосы.
– Непременно, – отозвался Реджинальд. – И если меня обвинят в клевете на вас, я всегда смогу сказать: “Бог мой, я вовсе не имел ее в виду – ведь она блондинка”.
– Ну разумеется, – восклицает Блондинка.
И так далее. Все время уверенная, что производит впечатление на собеседника, уверенная, что любая произнесенная фраза имеет отношение к ее особе.
Элегантный джентльмен, который мог оказаться членом прежнего кабинета министров (или, может быть, нынешнего? Реджинальд не силен в подобных вещах), все еще разговаривает с девушкой в светло-зеленом платье. Шесть футов и три дюйма ростом, белоснежные волосы, белоснежные закрученные усы – похож одновременно на Бисмарка и на актера Банкрофта.
– Если бы меня вызвали к Королю, я бы сказал: “Прекрасно, сэр, если таково ваше решение, тогда, конечно, у меня нет выбора, согласен с вами. Но при всем моем уважении к вам, сэр, я должен твердо сказать, что если я берусь сформировать правительство...”
Явно бывший премьер-министр. Но кто именно? Реджинальд охотно послушал бы еще, но Блондинку вновь обуяла жажда общения.
А вот и Ормсби, и, несомненно, он был здесь, когда они пришли. Ормсби сидит в самом конце столовой рядом с чрезвычайно хорошенькой актрисой, которую они с Сильвией видели несколько часов назад в спектакле. Его последняя пассия? Реджинальд что-то такое слышал, но, глядя на нее в огнях рампы и слушая высоконравственные сентенции, которые она с жаром произносила со сцены, не мог поверить, что они не имеют для нее ни малейшего значения. Да он просто мерзавец – притащить ее в собственный дом! Но весьма симпатичный мерзавец.
Блондинка разговаривает с соседом справа – явно ее собственностью. Широкоплечий, молодой, румяный, с коротко подстриженными усиками. Наверняка она привела его с собой. Он отрывался от еды, чтобы сказать “извини”, когда она обращалась к нему, и “да, конечно”, когда она умолкала. Этого требовали хорошие манеры – ведь он пришел сюда с нею.
Как там Сильвия? За ее столом все не сводят с нее глаз. Это понятно. Все слушают ее и смеются. Удивительно.
Он очутился за другим столом и снова ел фруктовый салат. Кругом было полно народу. Он на минуту встал поговорить с Рагланом, который только что появился, и кто-то занял его стул (может быть, тот, кого ждала девушка в зеленом платье?), и мгновенно кто-то предложил ему другой стул и тот же фруктовый салат. Надо же что-то есть. Теперь его соседом оказался молодой человек – неприятный молодой человек. Представим себе младшего офицера королевской гвардии с коротко, по уставу, остриженными волосами, с коротко, по уставу, подстриженными бакенбардами и усами, который неделю провел под дождем, затем неделю пробыл под жарким солнцем, в результате чего на голове его, на щеках и над верхней губой образовалась буйная поросль, не лишавшая его, однако, некой элегантности. В результате, думает Реджинальд, он не так уж и зарос, но выглядит необыкновенно заросшим, подобно тому, как если бы барышня из хорошей семьи, живущая в небольшом благочестивом городке, вдруг начала бы ругаться, употребляя выражения гораздо менее резкие, чем армейский сержант, впечатление от этого было бы гораздо сильнее.
– Рад познакомиться с вами, мистер Уэллард, – произнес молодой человек, – поскольку мне всегда хотелось спросить, не находите ли вы, как и я, что ваш “Вьюнок” – совершенно отвратительный роман?
Реджинальд чуть не вскрикнул от удивления и начал соображать, как лучше ответить.
– Ну, вообще говоря, это тайна, – сказал он, – но я отвечу вам откровенно, если вы тоже дадите мне откровенный ответ.
– На какой вопрос?
– Не находите ли вы, как и я, что молодые люди с усиками выглядят совершенно отвратительно?
Молодой человек тут же исчез, а большеглазая, с крупным ртом приятная дама справа от него спросила:
– Наверное, Клод Ашмол, по обыкновению, наговорил вам грубостей?
– Кто он такой? Каковы его обыкновения? Я никого здесь не знаю.
– Прежде он считал себя поэтом и старательно изображал человека светского. А сейчас, после смерти богатых родственников сделавшись человеком светским, изо всех сил хочет походить на поэта. Он всегда стремился избегать банальных ситуаций.
– Что само по себе достаточно банально?
– Я бы сказала, в высшей степени. Но тогда как быть? Если банально избегать банального, то столь же банально было бы и не избегать его – и так далее. Это довольно сложно. Замкнутый круг.
– Да, понимаю.
– То же самое, что с классовыми различиями.
Реджинальд подумал немного и сказал:
– Нет, это для меня слишком сложно. Ведь я просто деревенский житель.
– Ну хорошо. Низшие классы ведут себя определенным образом, и у среднего класса существует целый ряд обычаев, по которым их можно отличить от низших, а у высших классов целый ряд обычаев, по которым можно отличить их от средних; в результате высшие классы ведут себя весьма похоже на низшие. Замкнутый круг.
– Например?
– Это не так просто объяснить экспромтом. Хотя... Возьмем семейную жизнь. Низшие классы просто помешаны на семье. Никто не осмелится отозваться непочтительно о дяде Альфреде. Если Лиз выходит замуж за Берта, она выходит и за его дядю Альфреда. То же и леди Элизабет, если она выходит за лорда Герберта. Но в средних классах можно найти людей, которые становятся все более независимыми от семьи. Или другой пример, полегче. Когда в гости забежит какая-нибудь родственница Берта, Лиз угостит ее стаканчиком портвейна. Средний класс называет его “порто”. Но в хороших старинных семьях снова употребляют слово “портвейн”.
– Замечательно, – сказал Реджинальд. – А если пойти дальше, то обнаружится, что в королевском семействе говорят “порто”.
– Вероятно. Во всяком случае, королевскую семью можно без колебаний причислить к среднему классу, правда? Мы все страшно боимся, что нас примут за кого-то, кем нам не удалось стать, поэтому мы притворяемся кем-то, за кого нас никто не примет.
– Жизнь – сложная вещь, – вздохнул Реджинальд. – Не могли бы мы с вами, хотя бы на сегодняшний вечер, оставить это притворство? Я, безусловно, принадлежу к среднему классу, хотя из вежливости говорят, что к его верхушке. Во всяком случае, я так думаю.
– Хорошо. А я графиня, начавшая артистическую карьеру с пения песенок на эстраде.
– Боже мой! Невероятно! Ведь вы – Корал Белл.
– Да. И не удивляйтесь так. Должен же кто-то ею быть.
Корал Белл! Это было, наверное, двадцать пять лет назад. Он приехал по особому разрешению к зубному врачу, но произошла ошибка, не совсем, впрочем, случайная, и выяснилось, что врач может принять его только в следующую среду. Так он оказался в Лондоне. Конечно, можно было первым же поездом вернуться в школу, но он не сделал этого, предпочтя соврать преподавателям, что провел день в Музее естественной истории. Так он попал на выступление Корал Белл. Вся их группа сходила с ума из-за Корал Белл, ему было шестнадцать, он вот-вот должен был кончить школу, а Корал Белл не видал никогда... И в тот день увидел...
Как звучала ее песенка?Этой нужен муж солидныйИ с деньгами, и с чинами,А для той удел завидный -Славы блеск и шум признанья.К семейному покоюДушою я стремлюсь,Но, видя что смешное,Конечно, улыбнусь.
А потом хор, не открывая рта, мурлыкал припев, и губы девушек расплывались в дурацкую счастливую улыбку.
Не красавица, не леди,И умом я не блистаю;От манер моих соседиТоже, думаю, устали.Со знатью мне ль тягаться,И денег – ни гроша...Но как не рассмеяться,Коль шутка хороша!
И опять хор, и ее смех, звучавший чудесной музыкой, вторили очаровательной мелодии; переливы, трели, смех, и ее необыкновенно привлекательное лицо – большие глаза, большой рот и, в сущности, больше ничего.
Последний куплет. Она пела совершенно серьезно, изо всех сил стараясь не рассмеяться.
Как-то в воскресенье в храмеЯ молитву повторяла.Вдруг я вижу – рядом дамаПанталоны потеряла.Монахини скромнее,Серьезней быть хочу.Глаза поднять не смею -И все же хохочу![9]
Взрыв безудержного смеха, мелодия хора обрывается... и чудесным образом продолжается в переливах, трелях и смехе, как после второго куплета...
