Тони Джордан - Плюс один

После нескольких недель терапии становится очевидно, что микробофобы потихоньку выздоравливают. Эдит, наша лучшая ученица, по-прежнему боится прикасаться к предметам, но уже не из-за микробов. Просто у нее трясутся руки. Дарья и Джемма тоже чувствуют себя лучше. Оказалось, они сестры, которые уже много лет друг с другом не разговаривали. Каждая подозревала, что другая лишь притворяется больной, чтобы поиздеваться над сестрой. Вскоре Дарья вернется на работу – она ортопед. Джемма по-прежнему плачет во время сеансов, но уже научилась спать по ночам, не оборачивая кровать целлофаном.

А вот у Карлы дела похуже. Спустя несколько сеансов Франсина сообщает, что та бросила занятия. По словам Франсины, нельзя позволить, чтобы ее уход поколебал нашу ментальную уверенность в здоровом счастливом будущем. Гари с каждым сеансом становится всё более озлобленным. Он защищает свое право быть микробофобом на всех уровнях: интеллектуальном, эмоциональном и даже религиозном, потому что микробы тоже твари Божьи, – и кто такая Франсина, чтобы отрицать их важность? Мне его жаль. Безработный, подружки нет, живет один. Что за пустое существование? Неудивительно, что он никак не может расстаться со своими микробами – какая-никакая, а компания.

Через неделю Франсина ненадолго исчезает. Когда пенициллиновая капельница ей больше становится не нужна и она выходит из больницы, полностью излечившись от желудочной инфекции, у Гари возникают сомнения по поводу эффективности лечения. Мы делаем ставки, как долго он продержится.

Мы с Шеймусом сидим дома и смотрим телевизор. Я целыми днями смотрю телевизор одна, а по вечерам с Шеймусом. После утреннего шоу идет кулинарное, с сексапильным греческим шеф-поваром, который просто обожает болтать с оператором. Потом начинается развлекательная программа, посвященная особняку какой-то старлетки и чудодейственной голливудской диете другой старлетки, благодаря которой она похудела на несколько килограммов. Затем различные зарубежные сериалы (в одном злой брат-близнец прикинулся своим хорошим братом и заморочил голову всем, даже собственному отцу; а в другом злой отец переоделся своим хорошим сыном и обманул собственного злого брата). За ними следует шоу, где действие происходит в зале суда – своего рода ритуальное унижение лохов. Еще одна кулинарная передача с толстым шеф-поваром, который не может удержаться, чтобы не попробовать все свои блюда. Следующий пункт программы – что-то вроде ритуального унижения толстяков с пытками, лишь спустя некоторое время я понимаю, что это реалити-шоу, участники которого пытаются сбросить вес. Затем – ритуальное унижение молодых, глупых, голых и пьяных людей, то есть очередное реалити-шоу. Ритуальное унижение жадных до денег людей – телевикторина. Очередной сериал.

Мы смотрим сериал про двух парней, которые оказались давно потерявшими друг друга братьями, вдруг обнаружившими в себе сверхъестественные способности. Или что-то вроде того. Оба брата по-голливудски хороши собой, даже тот, который по сценарию считается некрасивым. Если встретить его в реальной жизни, он окажется самым красивым человеком, которого вы когда-либо видели. То же самое в американских фильмах: на роль гадкого утенка всегда выбирают ошеломляющую красотку, только оставляют ей одну бровь, делают дурацкую прическу и надевают очки. Сериал про братьев-супергероев – один из любимых у Шеймуса. Впрочем, у него все сериалы любимые, поэтому каждый вечер мы часами сидим молча и пялимся в мерцающий ящик в углу. Сегодня я не могу уследить за сюжетом, потому что два моих мозга растрещались (кажется, они спорят о том, кто из них красивее: практический или абстрактный), вот я и усмехаюсь, когда это делает Шеймус, и издаю недовольные стоны, вторя ему. Смотрю ему в глаза, но двум моим мозгам не сразу удается отобразить на лице улыбку. Мне нравится ему улыбаться. Потому что иногда, когда он смотрит на меня, лицо у него становится печальным.

Звонит телефон.

Ларри: Привет, Грейс.

Второй мозг: Слава богу, наконец-то мы встали с дивана! Наш зад уснул!

Первый мозг: Заткнись, пожалуйста, я смотрю сериал. Теперь так и не узнаю, была ли его бывшая подружка зомби.

Второй мозг: Разве вы, зомби, не видите друг друга издалека? Должно же у вас быть тайное рукопожатие или что-то в этом роде.

Ларри: Грейс, ты слушаешь?

Первый мозг: Привет. Как дела?

Ларри: Нормально.

Первый мозг: Как семья?

Второй мозг: Кажется, она хочет поговорить о другом…

Первый мозг: Хорошо.

Ларри: Я ничего не говорила.

Первый мозг: Хорошо.

Ларри: Мама сказала, ты ходишь к психиатру.

Первый мозг: Всё в порядке, спасибо. А у тебя как?

Второй мозг: Зачем ты ходишь к психиатру?

Ларри: Ну?

Первый мозг: Что ну?

Ларри: Ты ходишь к психиатру?

Второй мозг: Тебе бы к пластическому хирургу сходить. Отрастил задницу с тюфяк.

Ларри: Ты что смеешься? Что смешного?

Первый мозг: Ничего. Ничего смешного. Я хожу к всячески рекомендованному Профессору Профессору, который помогает мне построить лестницу в счастливое будущее.

Ларри: Какая-то ты другая. Не хочу, чтобы ты менялась, Грейс. Хочу, чтобы ты была такой, как раньше.

Первый мозг: Я такая же, как раньше. Только лучше. Как дела?

Потом трубку берет Джил. Я вызываюсь посидеть с детьми в выходные, чтобы она с Гарри могла сходить в ресторан на романтический ужин. Я начинаю чувствовать себя увереннее в транспорте: несколько раз уже ездила на автобусе, и, кажется, это у меня неплохо получается. И Ларри вечно зовет меня в гости. Джил говорит, что идея прекрасная, а потом спрашивает Ларри. Оказывается, у детей в таком возрасте вечно какие-то планы, и в выходные Ларри идет к подружке, поэтому это не очень удобно. Ничего личного. Но я и не обижаюсь.

Мне также трудно определиться, куда поехать в отпуск, как Шеймус запланировал. Раньше у меня был список мест, где я мечтала побывать, – я его еще в детстве составила, вырезала картинки из журнала про путешествия. Сан-Себастьян, Испания. Озеро Гарда, Италия. Кения. Южная Африка. Париж. Лондон. Никогда не была ни в одном из этих мест. Но теперь, когда настало время планировать реальный отпуск, мой список совершенно перестал меня интересовать. По правде говоря, я даже не могу его найти. И вообще, вся эта затея с отпуском… Мне от нее не жарко и не холодно. Собирать вещи, потом разбирать… И всё ради чего? Вот вчера по телевизору показывали отличный документальный фильм про пирамиды – это же всё равно что побывать там, к тому же и не отравишься экзотической едой. Ни жары тебе, ни туристов. Но, наверное, ездить в отпуск всё-таки здорово. Только пусть Шеймус сам выбирает куда.

Сегодня иду на прогулку в парк. Холодает, и под ногами шуршат опавшие листья. В парке много разных деревьев, старый фонтан и оранжерея, где уже более века выращивают растения, привыкшие к постоянному теплу, которого не может дать им мельбурнский климат. Впереди меня идет женщина с коляской. Остановившись у скамейки, она берет ребенка на колени. На нем желтый комбинезончик со штанинами, переходящими в носочки. Он сделан из чесаного хлопка и по линии плеча расшит крошечными голубыми птичками. Женщина держит ребенка так, что он стоит на своих крошечных пальчиках, и сюсюкает с ним, морщит нос и трется им о его животик. Ребенок извивается.

Подхожу к соседней скамейке, сажусь и делаю вид, что любуюсь цветами. Мать подкидывает малыша на колене, и я представляю его будущее. Вот ему три года: у него светлые волосы и ободранная коленка, он бежит к ней и плачет, а она берет его на руки, и он утыкается ей в шею заплаканным личиком. Восемь лет: они идут на футбол, взявшись за руки, в другой руке он сжимает флажок и ручку, надеясь получить автограф – надо лишь подождать после матча, и они ждут, потому что она знает, как много для него это значит. Она из тех терпеливых женщин, у которых всегда находится время для самого важного. Шестнадцать: у него трудный период, он вступает в шахматный клуб и решает изучать юриспруденцию, но в двадцать, проведя год за границей по программе студенческого обмена и потеряв девственность в объятиях бразильянки по имени Жанис, объявляет, что сыт по горло, бросает университет и устраивается в Гринпис на полставки, а в свободное время занимается изготовлением грубо сколоченной деревянной мебели, используя в качестве сырья старую древесину, найденную в обломках идущих под снос промышленных зданий. Для него это нечто среднее между искусством и акцией протеста.

Дальше всё видится как в тумане и больше похоже на нагромождение будущих воспоминаний: первое Рождество, поездки на рыбалку, мамины заботы – подгоревший тост, пролитый чай; смех и возня в родительской кровати, слезы и истерики на кассе. Первая свадьба – он женится на женщине, которая явно ему не подходит, но мать ничего не говорит, она лишь готова принять его с распростертыми объятиями, когда случится неизбежное. А вот они впервые вместе смотрят «Семь самураев». Первый самостоятельный поход на горшок. День, когда умирает собака и они вместе ее хоронят, и оба плачут на заднем дворе – в ее руке лопата, в его – букет камелий. Нежность, свойственная мальчикам дошкольного возраста, прежде чем гормоны сделают их озлобленными и грубыми. Тепло выкупанного малыша в пижаме. Запах младенческой шеи.