Сборник - Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве
– Дай руку, – потребовал папа и вцепился в меня, как клещ в собачью холку.
При виде двинувшихся нам навстречу цыган хватка его стала еще сильнее, а выражение лица все отстраненнее. Мне даже на секунду показалось, что встречи с ними папа побаивается, как, впрочем, и я, потому что и мама, и обе бабушки неоднократно развлекали меня историями о том, что цыгане крадут детей, наводят порчу и воруют деньги прямо из кошелька, не нарушая при этом его целостности. И вот теперь они двигаются нам навстречу, как неумолимая сила судьбы.
– Купи ему петушок! – кокетливо пропела папе молодая цыганка в фиолетовом газовом платке, завязанном над левым ухом, в котором бултыхалась золотая серьга с красным камнем.
– Не надо, – буркнул ей папа и потащил меня за собой.
– Почему не надо? – цыганка не отставала от нас ни на шаг.
– Сказал, не надо, значит, не надо… – папин ответ был явно невежливым.
– Думаешь, отравленный? – усмехнулась цыганка и наконец-то посмотрела на меня: – Хочешь?
– Нет, – ответила я и поежилась: стало как-то не по себе.
– Купи петушок, – снова предложила цыганка и распахнула жакет, правая полочка которого напомнила мне кассу с буквами – в каждой ячейке по леденцу. – Купи, счастливый будешь.
Я вопросительно посмотрела на папу:
– Нет, – счастливый леденец проплыл мимо.
– А это? – цыганка, видимо, не собиралась сдаваться и приоткрыла левую полочку жакета, изнутри утыканную футлярами помад. Это, конечно, было посильнее завернутых в целлофан леденцов. – Смотри…
Боже! Какое зрелище! Перед ним померкло все: красный лак под намертво приклеившейся крышкой, тщательно оберегаемая упаковка из-под чулок, гэдээровские колготки моих одноклассниц, мамины каблуки и бабушкины кольца с рубинами. И ради этого я не спала ночами и ждала, когда вырасту? Все! Все, что располагалось за границами распахнутого жакета, больше не имело никакого смысла.
– Пойдем, – потянул меня папа, заподозривший, что я попала в зависимость от цыганских чар.
– Сейчас, – отмахнулась я и, сверкнув глазами, спросила у цыганки: – А еще что-нибудь у вас есть?
– Есть, – коричневая рука в золотых на вид кольцах скользнула в карман гипюрового фартука с грязными оборками и извлекла оттуда несколько круглых пластмассовых коробочек, под прозрачными крышками которых виднелись цветные кругляши теней.
Я их узнала! Польские тени «POLLENA» – мечта маминых подруг, а может быть, вообще всех красивых женщин.
– Сколько? – выдохнула я, заприметив коробочку с маленьким голубым диском.
– Пять рублей, – буднично ответила торговка и, опустив сокровища в карман, по-хозяйски пошевелила там рукой.
«Пять рублей?» – цена показалась мне просто космической. «А если накопить?» – промелькнуло в голове и тут же исчезло: копить я не хотела. Эта красота была нужна мне прямо сейчас, прямо сию минуту! Я уже была готова отдать подаренные три рубля или попросить у папы. Но потом представила мамино лицо и поняла, что просить на ТАКОЕ у папы нельзя, потому что это НЕ ТОВАР ПЕРВОЙ НЕОБХОДИМОСТИ.
– Берешь? – цыганка нетерпеливо постучала коричневым пальцем по кусочку сентябрьского голубого неба с надписью: «POLLENA».
– Нет, – твердо ответила я и пошла прочь, не оглядываясь.
– Таня! Погоди! – крикнул мне вслед папа, и я послушно встала, утратив интерес к происходящему на этом свете. Мне было нетрудно. Какая уже разница?!
Он вернулся очень быстро, обнял меня за плечи и бережно подтолкнул вперед, хотя бы мог этого не делать: я прекрасно знала, куда идти.
– Может, в кафе-мороженое? – предложил папа, наивно полагая, что это может отвлечь меня от постигшего разочарования.
– Мне все равно.
– Тогда точно – в кафе-мороженое, – заторопился он, возможно, полагая, что, когда мы придем туда, нам либо не хватит места, либо мороженого.
В реальности проблем ни с местами, ни с мороженым не возникло. Мы уселись за столик возле окна и приготовились ждать официантку.
– Не хочешь вымыть руки? – поинтересовался папа и показал глазами на выложенный кафелем отсек, за которым, видимо, располагалась раковина.
– Не хочу, – ответила я, но тем не менее послушно встала и отправилась, куда послали.
На голубой раковине стояла пластиковая коробочка из-под зубного порошка, внутри которой мок рыжий обмылок. Коснуться его я так и не решилась: было противно, но чтобы выполнить задачу хотя бы наполовину, какое-то время постояла у раковины, засунув руки под ледяную воду, отчего те покраснели. Так с красными руками и вышла: ледяное мороженое – ледяные руки – ледяное сердце. Что еще бывает ледяным?
– Теперь моя очередь, – объявил папа и встал из-за стола. – Я быстро!
«Не торопись», – хотелось сказать мне, но я удержалась: все-таки он ни в чем не виноват, три часа мотался со мной по дамбе, вытирал слезы, а мог бы провести время в кругу семьи. Себя я из состава счастливой семьи вычеркнула автоматически: сытый голодного не разумеет.
– Что будете заказывать? – донеслось до моих ушей.
«Странные люди, – подумала я. – Что можно заказывать в кафе-мороженом?» – и ничего не ответила.
– Так и будем молчать? – нахохлилась официантка и сердито выложила передо мною меню. – Выбирайте.
Пока я изучала наименование наполнителей к пломбиру, она наводила порядок на столе, складывая на поднос грязные алюминиевые креманки из-под мороженого, оставшиеся от прежних посетителей.
– Ваше? – проскрипела она и выжидательно уставилась на меня.
– Что? – наконец-то я соизволила отвлечься от грустных мыслей и посмотреть на стол.
«Боже! Конечно, мое!» – я просто не поверила своим глазам: передо мной призывно голубела маленькая пластиковая коробочка с магической надписью: «POLLENA».
– Принесите на свой вкус, – галантно попросил официантку папа и сел за столик, не сводя с меня глаз.
– Спасибо! – от благодарности я была готова превратиться в отличницу, в ящерицу, в кого угодно. Это было не важно. Главное – в моем кармане празднично побрякивал кусочек сентябрьского неба, а значит, красота мне была обеспечена.
Смирившись с тем, что броситься вон из кафе, домой, к зеркалу, сразу не получится, я терпеливо ждала, пока папа доест свое мороженое и даст сигнал к началу красивой жизни. Но тот, как нарочно, медлил, периодически отодвигал от себя алюминиевую креманку и в деталях описывал восторг, который испытал, став обладателем двухколесного велосипеда. «Ты не поверишь, Танька! – убеждал он меня. – Вот я, взрослый мужик, и у меня уже вторая по счету машина, но такого счастья, как тогда, в детстве, я никогда больше не испытывал. Ну… может быть, когда ты родилась», – неожиданно смутился он и замолчал.
– Очень даже поверю, – заверила его я и на ощупь приоткрыла заветную коробочку, обнаружив под крышкой шелковистую поверхность теней.
– Правда? – воспрял духом папа, которому, видимо, очень хотелось поделиться своими детскими впечатлениями.
– Правда, – старательно закивала я и потерла указательным пальцем выпуклый кругляшок.
Папе ответ понравился, и он предложил еще по мороженому.
– Не хочу, давай сам.
– А я хочу. Никогда не мог наесться вдоволь: сначала не давали, а потом – расхотелось. Могу же позволить?
– Конечно, можешь, – подтвердила я и, сделав вид, что заинтересовалась происходящим за окном, незаметно нанесла пальцем тени на веки. А пока папа делал новый заказ, повторила эту манипуляцию еще два раза. Без зеркала. Оно мне было не нужно. Я видела себя как бы со стороны и точно знала, что становлюсь красавицей. Воображение уверенно вело меня по опасной дороге иллюзий, обещая искреннее восхищение окружающих. И оно не заставило себя долго ждать:
– Господи! – официантка посмотрела на меня с жалостью и непонятно откуда взявшейся брезгливостью. – От горшка – два вершка, а туда же – глаза намалевала. Как лилипут в цирке.
– Разберемся, женщина, – изменился в лице папа, а мне показалось, что хотел он сказать что-то другое: может быть, дура, а может быть, и того хуже.
– Ваш заказ, – официантка с обидой поджала губы и выставила перед папой креманку, до краев наполненную мороженым.
Разумеется, ничего он есть не стал. Просто оставил на столе деньги и протянул мне руку:
– Готова?
Что я могла ему сказать? Конечно, готова.
Домой мы шли молча. Но всякий раз, когда мимо нас пробегала собака или кошка, папа останавливался и пробовал со мной заговорить. Я понимала, так он пытается отвлечь меня от грустных мыслей. Видимо, боялся, что я расплачусь. А я боялась другого. Того, что сейчас нам навстречу попадется кто-нибудь из знакомых и увидит меня, размалеванного лилипута. А Я НЕ ХОТЕЛА БЫТЬ ЛИЛИПУТОМ! Я ХОТЕЛА БЫТЬ КРАСАВИЦЕЙ. И чтобы вновь стать ею, тайком от папы стирала с век остатки сентябрьского неба. А он думал, что я смахиваю с глаз слезы, и мрачнел с каждой минутой все больше и больше.
Дверь нам открыла мама:
