Аласдер Грей - ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах
— У меня нет фунта.
— Но ты же бился об заклад! Разве нет?
— Точно, бился, — раздались голоса. — Держал пари на целый фунт.
— Давай рассчитывайся.
— Я не верю, будто ослику сто лет, — сказал Toy.
— Думаешь, больно умный, да? — съязвила худенькая девчурка, а издевательские голоса подхватили: — Мамочка, мамочка, ух, до чего ж я башковитый сынишка!
— И почему башковитый сынишка не верит, будто ослику сто лет?
— Потому что прочитал об этом в ЭНЦИКЛОПЕДИИ, — парировал Toy.
Читать он до сих пор не научился, но однажды потешил родительское тщеславие тем, что правильно произнес это слово без предварительной тренировки, и оно запало ему в душу. Использованное для подкрепления лжи, оно произвело немедленный эффект. Кто-то в толпе запрыгал на месте и, хлопая в ладоши над головой, завопил: «Ого, хвастун, хвастун!» — грянул хохот, и насмешки посыпались со всех сторон. Размахивая флажками и дуя в свистки, орава принялась бесноваться и топать ногами вокруг окаменевшего Toy, пока губы у него не задрожали, а из левого глаза не выдавилась капля влаги.
— Гляньте-ка! — орали в толпе. — Он и разнюнился! Плакса! Плакса!
— Трус, неженка, нюхни-ка горчички!
— Щенок из Риддри, мигом поджал хвост!
— Катись домой и пожалуйся мамочке!
Вне себя от слепого гнева, Toy взвизгнул: «Дряни! Мерзкие дряни!» — и бросился бежать по темнеющей улице. За спиной он слышал топот преследователей, похожий на кукареканье, смех Пили Уолли и возгласы Боуба: «Не троньте его! Оставьте его в покое!»
Toy завернул за угол и побежал по другой улице, мимо равнодушно глазевших на него мужчин и детей, потом пересек небольшой парк с прудом, в котором плескалась вода, и оказался в изрытом канавами переулке, где сбавил скорость, поскольку за ним больше никто не гнался, и всхлипывания его стали реже. Он опустился на обломок каменной кладки и жадно глотал воздух до тех пор, пока не стих бешеный стук сердца.
Перед глазами Toy через пустую площадку далеко протягивались тени зданий. Цвета сделались оттенками серого с черными прямоугольниками подворотен многоквартирных домов. Небо застлала серовато-сизая туча, но местами ее разгонял ветер — и сквозь просветы кое-где проглядывал отливающий зеленью закатный небосвод. Через самый обширный просвет пять лебедей летели к нижней части канала или к пруду в городском парке.
Toy пустился в обратный путь, всхлипывая и утирая слезы со щек. В темноте парка слышался только слабый плеск воды. На улицы опустилась ночь. Toy радовало отсутствие детей и взрослых, а также компаний подростков, обычно собиравшихся к вечеру на углах. По краям тротуара, на большом расстоянии друг от друга, темнели фонарные столбы. Окна домов зияли чернотой, будто пустые глазницы. Раза два дальний конец улицы перешли молчаливые дежурные в стальных касках, которые обследовали зашторенные окна в поисках противозаконных полосок света. Темным, неотличимым одна от другой улицам, казалось, конца не будет, и Toy, отчаявшись добраться домой, сел на обочину и, закрыв лицо руками, громко заревел. В забытьи он чувствовал только, как врезается в спину угол тротуара, но вдруг очнулся от глухого шума в ушах. На миг Toy почудилось, будто мать напевает ему песенку, однако он сообразил, что это шумят водопады. Небо очистилось, взошла поразительная луна. Она была неполной, но светила так ярко, что Toy сразу увидел через дорогу набережную канала, калитку и шлаковую дорожку. С облегчением, хотя и не без опаски, он подбежал к калитке и стал подниматься по ней: шум потока в ушах у него все нарастал, пока не превратился в настоящий грохот. Внизу, в темной воде, задрожало отражение редких звезд.
Не успел Toy сойти с моста, как луна, казалось, взвыла — прямо ему в спину. Эта была сирена. Ее зловещий рев, разносившийся над крышами, угрожал ему, единственному живому здесь существу. Он ринулся по дорожке сквозь крапиву — через калитку, мимо темных огородов. Сирена смолкла, и чуть позже донесся (Toy слышал его впервые) монотонный металлический гул «грон-грон-грон-грон», а над головой промчались темные тени. Затем раздалось отрывистое буханье, словно какой-то великан колотил кулаками по железному потолку над городом. Световые лучи расширились, потом сузились и зашарили по небу, а между двумя зданиями Toy увидел, как горизонт запылал от оранжево-алых вспышек. В зареве кружили подобия черных мух. За электростанцией Toy на бегу врезался головой в живот встречного дежурного.
— Дункан!
Кто-то вскинул Toy в воздух и основательно встряхнул.
— Где ты был? Где ты был? Где ты был? — бессмысленно повторял дежурный, и Toy, полный любви и благодарности, вскричал:
— Папочка!
Мистер Toy подхватил сына под мышку и широкими шагами устремился домой. На ходу Toy снова слышал металлический гул. Они поднялись по ступенькам к подворотне, и отец поставил Toy на ноги. Оба стояли в темноте, тяжело дыша, а потом мистер Toy спросил слабым голосом, который Toy едва узнал:
— Надеюсь, ты понимаешь, что мы с матерью места себе не находили?
Раздался пронзительный крик, удар — и в лицо Toy полетели комья грязи.
Наутро из окна гостиной Toy увидел на противоположной стороне улицы воронку в тротуаре. От взрыва сажа из дымохода просыпалась на пол гостиной, и миссис Toy занялась уборкой, время от времени отвлекаясь на то, чтобы обсудить с заглядывавшими соседями вчерашний налет. Все соглашались, что могло быть куда хуже, однако на душе у Toy все равно кошки скребли. На фоне преступных похождений в обществе грабителей помоек отказ от еды выглядел сущей ерундой, и наказания он ожидал совершенно неслыханного. Весь день не спуская глаз с матери, он старался подметить что-нибудь особенное в том, как она подметала пол, напевая себе под нос; как задумчиво разгибалась, чтобы слегка передохнуть; как корила его за тупость, пытаясь научить узнавать время по циферблату, — но в конце концов уверился, что наказывать его не собираются, и от этого ему стало не по себе. Toy боялся боли, однако заслуживал ее — и вот на тебе… Дом, куда он вернулся, стал другим.
Глава 13
Хостел
В доме назревали перемены. Смутно ощущалась некая безотлагательность; по ночам, лежа в постели, Toy слышал споры вполголоса: что-то готовилось. Возвращаясь домой с лужайки приятеля, Toy застрял между прутьями ограждения. Чтобы его вызволить, родители смазали ему уши маслом и стали тянуть его за ноги — каждый за одну, беспрерывно при этом смеясь. Освободившись, Toy кинулся с ревом на траву, но они щекотали ему под мышками, напевая: «Идет коза рогатая», пока он не выдержал и расхохотался. И вот настал день, когда все жители спустились по лестнице вниз, а дом заперли на замок. На руках у матери была его сестра Рут, отец нес какую-то поклажу; с плеча у Toy свисала перехваченная лямкой картонная коробка с противогазом. Все направились к школе по боковым переулкам, залитым солнцем и полным птичьего щебета. Недовольные мамаши собрались на площадке для игр, маленькие дети жались к их ногам. Отцы выражали недовольство громче, дети постарше несмело принимались куролесить.
Toy заскучал и направился к ограде. Он решил, что они едут на отдых, а это значило — к морю. С края высокой площадки для игр он смотрел вдаль: там, за каналом и домами Блэкхилла виднелись холмы с впадиной посередине. Позади него — за низиной, полной крыш и дымовых труб, тоже вырисовывась холмы. Эти холмы казались ближе и зеленее и вырисовывались так отчетливо, что сквозь стволы деревьев, росших подобием живой изгороди на мягко изогнутой линии верхушек, просвечивало небо. Toy пришла в голову мысль, что море расстилается именно там: если оказаться под теми деревьями на вершине холма, то внизу будут искриться серые волны. Toy окликнула мать, и он медленно поплелся к ней, делая вид, что не слышал зова, а идет обратно сам по себе. Мать поправила на нем лямку от противогаза, которая съехала с воротника и врезалась в шею; пока она резкими движениями одергивала куртку у него на плечах, голова Toy болталась из стороны в сторону.
— А море там, позади?
— Позади чего?
— Позади вон тех деревьев.
— С чего ты взял? Там Кэткин-Брэс. За холмами только поля и фермы. Потом Англия.
Искрящиеся серые волны представились Toy так живо, что разуверяться не хотелось. В его воображении боролись две картины, пока поля и фермы не затопило приливом. Toy показал пальцем на Блэкхилл и спросил:
— Море там?
— Нет, там Лох-Ломонд и горы.
Миссис Toy бросила прихорашивать Toy, вскинула Рут на левую руку, выпрямилась и, посмотрев в сторону Кэткин-Брэс, задумчиво проговорила:
— Когда я была маленькой, эти деревья напоминали мне караван, бредущий на горизонте.
— Что такое караван?
— Вереница верблюдов. В Аравии.
