Марина Нефедова - Лесник и его нимфа

– Он не умрет? – вместо ответа спросила Лита. Это был ее единственный вопрос.

– Об этом позже. Услышьте меня. Ему нужно сейчас достать вот это лекарство, – он написал на бумажке. – Свяжитесь с родственниками. Как достанете – сразу поставим капельницу. Все, идите.

– А… Откуда можно позвонить?

Он молча поставил перед ней телефон и вышел.

И началось. Мама, единственная надежда – никогда, наверное, с самого детства Лита не нуждалась в ней так, – не подходила к домашнему. На работе сказали, что она взяла несколько дней за свой счет. Ах да, у мамы же роман! А телефон этого мачо Бориса Лита забыла переписать, его номер остался дома! Чтоб они все…

Лита зачем-то еще раз позвонила домой – никого. Еще раз позвонила на работу – «Ольги Александровны нет и не будет». Позвонила Леснику домой – никого. Маньке – никого. Лита села и впала в ступор.

Через какое-то время вошел врач.

– Позвонили родственникам?

– Да. То есть нет.

– Так.

Он сел напротив.

– Тогда я вам скажу так. У него есть десять процентов. Если мы сегодня не начнем делать химию, завтра они превратятся в пять.

– Десять процентов чего? – тупо спросила Лита.

– Десять процентов остаться на этом свете.

****

В коридоре Лита встретила лысого соседа.

– Ну как? – спросил он.

Лита рассказала, путаясь в словах. От страха и волнения она стала забывать русский язык.

– Так, – сказал лысый. – На самом деле тут с лекарствами никаких проблем.

– Как это?!

– Так это. Срочно ищи старшую медсестру, если она еще не ушла. Идешь к ней. Даешь немножко денег. У нее этих лекарств – завались. Остается. Люди умирают, лекарства остаются. Родственники же не будут обратно свои ампулы забирать.

***

У старшей медсестры в кабинете был такой специальный шкафчик. Лите даже снилось потом, как она его открывает и оттуда сыплются коробочки. Сыплются и сыплются. Там много было лекарств. Лита смотрела на них и понимала, что все эти люди не долечились и умерли. Все они умерли.

Написанное на бумажке лекарство нашлось. Хватило трешки. Капельницу поставили почти сразу.

Но обезболивающее действовало все меньше, а химия – все больше. К тому же оказалось, что Лесник эту химию переносит просто жутко. То есть все три часа его просто выворачивало наизнанку.

В какой-то момент Лита подумала, что лучше бы ей сейчас сразу сойти с ума, чтобы ничего уже не понимать. Когда медсестра потом что-то спросила у нее, Лита поняла, что не может говорить – так сильно у нее были сжаты зубы.

***

Лита боялась, что вся эта обратная сторона жизни, всякая там физиология оттолкнет ее. Оказалось, нет, это была просто часть жизни, совсем не вызывающая отвращения. Наоборот, сочувствие. Судно – это просто такое участие в жизни человека. Все эти утки, судна и катетеры – все это была ерунда.

А вот ощущение, что есть человек, и жизнь уходит из него, и ты ничего не можешь сделать, и врачи по большому счету не могут, – оно было невыносимым.

Жизнь уходила из него.

***

Вообще родственники были нужны только на три часа химии. Но Лита не уходила. Ей казалось, что стоит только уйти – и он умрет.

Его перевели в отдельную палату. Лите разрешили поставить три стула рядом – это была ее кровать.

На третий день приехала мама – привезла Лите расческу и чего-то там еще, у Литы же ничего не было.

Они стояли в коридоре возле стенки. Лита была с уткой в руке и по виду не сильно отличалась от пациентов. Мама пыталась уговорить ее уехать домой. Зачем-то говорила с ней про школу… Лита смотрела на дверь палаты и ничего не отвечала.

– У меня сегодня Лариса спросила знаешь что? – вдруг сказала мама. – Она спросила, какое у тебя будет платье на выпускном…

– Что? – Лита наконец оторвалась от двери.

В это время какой-то мужик, шаркая по коридору, остановился недалеко от них, схватился рукой за стену, наклонился вперед – и его начало рвать.

– Господи, – вскрикнула мама с ужасом, отворачиваясь от этой картины.

Лита посмотрела на нее, потом усмехнулась и сказала:

– Ларисе привет… Интересно, она хоть иногда говорит что-то не идиотское?

Мама ушла ни с чем. Под конец только спросила:

– Ты не много на себя взяла, а?

***

Самое страшное было, что обезболивающее действовало не все время. Когда оно действовало, можно было жить. Когда переставало – Леснику невозможно было смотреть в глаза. Они были как открытая рана.

Лита бегала, умоляла сделать еще укол. Но это был наркотик, и уколы делали строго по расписанию.

Медсестра отвечала ей что-то про ослабленный организм. Лита не верила. В какой-то момент у нее появилась безумная идея, за которую она чуть не поплатилась, – Лита в отчаянии сказала медсестрам, что купит «на точке» героин и вколет ему сама.

Такого трехэтажного мата в ответ она никогда не слышала.

***

Каждый день Леснику ставили капельницу с химией часа на три. Один раз Лите пришлось три часа провести на стуле в позе статуи Свободы – медсестра как-то там неправильно поставила этот «шампунь», и он капал слишком быстро, а вынимать и переставлять почему-то было уже нельзя, можно было только под углом держать закрепленный на стойке флакон. Спасибо, санитарка с тазиком помогла Леснику мучиться с последствиями химии.

***

Страшнее всего было на вторые сутки. Под утро Лесник стал так кричать, что Лита не выдержала, убежала на лестницу. Когда она вернулась, он стал говорить ей что-то несвязное.

– Что? – она наклонилась к нему.

– Сломай мне что-нибудь, – сказал он диким каким-то голосом. -- Что-нибудь сломай мне. Пальцы. Пальцы сломай, – и он вдруг стал пытаться ломать себе пальцы. Что-то там хрустнуло.

Лита закричала и стала разнимать ему руки. Она кричала так, что с поста прибежала  медсестра.

Честное слово, если бы был пистолет, Лита бы застрелила врача, медсестер, Лесника и себя.

***

Потом, когда ему поставили химию, он вдруг стал убеждать ее, что ничего не поможет, и что он хочет домой, просто домой. Он говорил так убедительно и горячо, что Лита стала его зачем-то слушать.

– Это только заставляет меня еще больше мучиться, – говорил он. – Я хочу уже умереть наконец-то. Вынь, пожалуйста, эту иголку.

– Нет, Лесник… Пожалуйста, Лесник, – говорила Лита как можно спокойнее, держа его лицо двумя руками.

Он вдруг посмотрел на нее безумно, потом выдернул иголку из вены и закричал:

– Да я хочу уже сдохнуть наконец!

Когда после Литиных криков «Помогите!» медсестра с очередным трехэтажным матом вернула на место капельницу – в другую руку,  Лита посмотрела в яркое голубое небо за окном и уже без звука крикнула туда: «Господи, почему ты все так сделал?»

***

Но когда обезболивающее работало, было не легче.

На третий день, когда Лесник лежал измученный после химии, он вдруг сказал:

– Я в детстве не выносил слова «никогда». Детям любят говорить: «Ты никогда не будешь… там что-нибудь делать…» Я ненавидел, когда мне так говорили. Знаешь, когда потеряешь какую-то фигню, кошелек, например – его жалко. А я должен потерять все.

Лита вдруг вспомнила, что хотела когда-то, чтобы ее не было «никогда». Все это ведь была только игра. Игра отчаяния.

– Я не думал, что буду так жить, – продолжал Лесник. – Сейчас у меня есть только ты. И тебя я должен потерять. Зачем я вообще жил? – он замолчал, потом медленно повторил, глядя Лите в глаза: – Зачем? Я? Жил?

Лита понимала, что это вопросы не к ней. Но слушать их должна была она.

Потом он вдруг сказал:

– Бог хочет показать мне, что я дерьмо? Я готов в это поверить и так... Господи, я готов в это поверить и так, – повторил он громко и заплакал.

Когда он орал, что хочет сдохнуть прямо сейчас, это было не так страшно.

Потом он стал пытаться встать. Лита помогла ему приподняться, обняла его и сидела так с ним, как с ребенком на руках. Он плакал, а у нее от постоянного запредельного напряжения сознание было уже немного не на месте. Ей вдруг начали приходить в голову какие-то книжные ассоциации. Ей стало казаться, что это плакал Маленький принц, который терял и свою Розу, и свою Планету.

На пороге возник Павлик.

– Дюймовочка, я принес тебе поесть, – он размахивал пакетом с каким-то холостяцким ужином. Потом вдруг замер и уставился на них:

– Блин. «Пиета» Микеланджело...

Лита очнулась.

– Что?

– Вот, принес тебе поесть.

Он сложил из пальцев рамочку и стал смотреть на них через рамочку.

– А я все думал – на кого же ты похожа?

Кажется, все-таки он был сумасшедший.

***

Лесник говорил ей когда-то, что боится превратиться в ничтожество. «Я превращусь в ничтожество, и ты будешь это видеть». Но за всеми его криками и страданиями она не видела никакого ничтожества. Ни в какое «ничто» он не превращался. За всем этим она видела то, что вызывало преклонение.

***