Дуглас Кеннеди - Испытание правдой

Уже сгустились сумерки, когда мы вернулись в Пелхэм. Тоби припарковал машину у офиса моего мужа. Я разглядела медсестру Басс, склонившуюся над рабочим столом в приемной. Она подняла голову, заслышав звук подъехавшей машины, и я видела, как она наблюдает за нами, отмечая про себя каждую деталь — и что Тоби сидел за рулем, и что он помог мне донести Джеффа, и что мы провели полдня вместе. Я помахала ей рукой и улыбнулась широкой фальшивой улыбкой. Она тут же отвела взгляд, уткнувшись в бумаги на столе.

Дома я переодела и накормила Джеффа, потом усадила его в манеж. Тоби засучил рукава и принялся рубить чеснок.

— Я могу чем-то помочь? — спросила я.

— Да. Исчезни на время и не мешай мне готовить.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

— Может, я тогда приму ванну, не возражаешь?

— С чего бы я стал возражать? И если парнишка начнет бузить, я дам ему стаканчик «Кьянти», чтобы угомонился. Идет?

Я не могла припомнить, когда в последний раз кто-нибудь готовил для меня еду. Забытой оказалась и роскошь горячей ванны, в которой я нежилась около часа. Даже по вечерам, когда Дэн был дома, а Джефф крепко спал, мысль о том, чтобы побаловать себя пенной ванной, просто не приходила мне в голову, тем более что Дэн постоянно (хотя и в мягкой форме) напоминал мне о домашних делах, не требующих отлагательства. Но сейчас я приготовилась лежать в воде, пока не понадоблюсь Джеффу или пока Тоби не позовет ужинать… хотя я и оставила дверь приоткрытой на случай, если мой гость не справится с разбушевавшимся малышом.

Но, насколько я могла судить по звукам, доносившимся из-за двери, Тоби и мой сын отлично ладили друг с другом, и примерно через час голос шеф-повара возвестил о том, что ужин будет готов через двадцать минут. Так что я вылезла из ванны, вытерлась насухо, надела халат и поспешила в спальню. Из шкафа я достала длинную цветастую юбку и белую марлевую рубашку, которая мне всегда нравилась, но носила я ее редко.

— Красавица, — сказал Тоби, когда я вышла в гостиную.

— О, умоляю…

— Почему ты краснеешь, когда я говорю это?

— Потому что а) я к этому не привыкла… и б) ты не мой муж…

— Но в) это всего лишь реплика… и г) ее следует воспринимать именно так. Здорово я завернул?

— Здорово.

— Бокал вина?

— Конечно, но, позволь, я сначала позвоню Дэну.

Я села на диван, сняла телефонную трубку и набрала номер в Гленз Фоллз. Дэн ответил после третьего гудка. Судя по голосу, он был на грани отчаяния.

— Сегодня, часов в семь утра, мне позвонили, сказали, что отец, похоже, умирает… я помчался в госпиталь. Но к тому времени, как я оказался у его постели, сердце снова забилось. Врач сказал мне, что еще не встречал таких пациентов, как мой отец, он словно боксер, который каждый раз поднимается на счет «девять». Он просто не хочет уходить — и кто его за это осудит? Хотя если я задержусь здесь еще на какое-то время, меня первого вынесут вперед ногами.

— Тогда возвращайся домой, — коротко произнесла я, хотя сейчас мне меньше всего этого хотелось.

— Что я и планирую сделать в ближайшие пару-тройку дней. Как у тебя дела?

Я представила ему вполне безобидную хронику событий, опустив подробности о прогулке по озеру Себаго, но упомянув о том, что наш гость все еще здесь.

— Он доволен? — спросил Дэн, которого, судя по голосу, гость не слишком-то интересовал.

— Да, все отлично.

— Извини, я немного не в себе. Мне пора идти. Поцелуй за меня Джеффа. Скажи, что папа очень скучает по нему.

Наспех пожелав мне спокойной ночи, он повесил трубку. Я потянулась за сигаретами, закурила. Я почему-то разнервничалась.

— Все в порядке? — спросил Тоби, протягивая мне бокал вина.

— Да… — сказала я, жадно глотнув вина и затянувшись сигаретой. — Хотя нет, на самом деле ничего хорошего.

— Это все из-за его отца?

— Не только. Но, по правде говоря, твой ужин пахнет чертовски вкусно, чтобы омрачать его всякой ерундой.

Он подлил мне вина:

— Тогда прошу к столу.

Я отнесла Джеффа в кроватку, но он все никак не желал засыпать и расплакался, стоило мне вернуться в гостиную.

— Нет, ну что за дела, — возмутилась я.

— Он явно не хочет оставлять тебя наедине со мной.

— Или хочет еще бокал вина.

— Принеси его сюда, и, я обещаю, наш разговор настолько его утомит, что он заснет через пятнадцать минут.

Я так и сделала: достала Джеффа из кроватки и держала его на коленях, пока мы ели. Еда была отменной. Rigatoni con salsiccia — круглая паста, запеченная с итальянской колбасой, домашний томатный соус, тонкие ломтики сыра пармезан — ничего вкуснее я еще не ела. Чесночный хлеб был то что надо: Тоби не просто использовал свежий чеснок и орегано, ему удалось добиться настоящего итальянского качества. Вскоре Джефф действительно устал от взрослого трепа и отключился.

— Где ты научился так готовить? — спросила я, когда Тоби открывал вторую бутылку вина.

— В тюрьме.

— Ну да, конечно.

— Я два раза был в тюрьме.

— Подолгу?

— В обоих случаях по две ночи, потом меня выпускали за отсутствием состава преступления. Федералам не очень-то хочется тратить время на активистов гражданского неповиновения. А если честно, я научился готовить итальянские блюда у женщины по имени Франческа, с которой познакомился в Колумбийском университете.

— Она была американкой итальянского происхождения или настоящей итальянкой?

— Настоящей итальянкой, из Милана. Ее родители были коммунистами в «Гуччи», так что дочь не только читала Маркузе и Че Гевару, но и умела одеваться и готовить превосходные rigatoni con salsiccia.

— Стало быть, мы едим по ее рецепту?

— Совершенно верно.

— И эта итальянская коммунистка была, несомненно, красивой и очень опытной?

Улыбка.

— Да в обоих случаях. А ты ревнуешь.

— Потому что мне тоже хочется быть красивой и опытной.

— Что я говорил на озере?

— Ты просто хотел утешить меня.

— Я говорил правду.

— Хотелось бы верить.

— Твой муж слишком придирается к тебе, не так ли?

— Не совсем.

— И твоя мать тоже?

— Она из тех, кто любит критиковать.

— Грузит по полной… твой отец не раз жаловался мне. И я уверен, тебе нелегко было расти с отцом, который всегда на виду, в центре внимания.

— Особенно со стороны женского пола.

— И что в этом такого страшного?

— Ничего.

— На самом деле ты в это не веришь. Тебе противно думать о том, что твой отец погуливал. Хотя тебе никогда не хватало смелости обманывать своего мужа.

— Откуда ты знаешь?

— Да это у тебя на лбу написано, — улыбнулся он.

Молчание. Я потянулась за сигаретой, закурила.

— Можно еще вина?

Он наполнил мой бокал.

— Я был слишком резок? — спросил он. — Я сказал все, как есть?

— Тебе ведь все равно, даже если и так?

— Кому приятно слушать правду?

— Мне не обязательно слушать то, что я и так давно знаю.

— Как скажешь.

— Ты, наверное, считаешь меня провинциальной дурочкой.

— Нет, это ты так о себе думаешь. А я… знаешь, ты очень напоминаешь мне мою сестру, Элен.

— Что с ней случилось?

— Элен была очень порядочной женщиной. Возможно, слишком порядочной. Всегда старалась всем угодить, никогда не лезла вперед, тем более со своими нуждами и амбициями. Невероятно яркая женщина — magna cum laude[34] Оберлинского колледжа, — но связала себя бесперспективным браком с каким-то бухгалтером. За четыре года нарожала троих детей и совершенно погрязла в быту. Ее муж, Мэл, оказался из тех недоумков, которые считают, что место женщины на кухне. Вместо того чтобы сделать трудный и опасный шаг, вырваться на свободу, она решила терпеть этот брак. И постепенно впала в глубочайшую депрессию. Мэл — тот еще мерзавец — своими насмешками только доводил ее. Он даже грозился упечь ее в психушку, если она не выкарабкается из депрессии. Она рассказала мне об этом за три дня до того, как ее автомобиль слетел с трассы у побережья озера Эри. Врезался прямо в дерево. Она не была пристегнута ремнем безопасности…

Он замолчал, уставившись в свой бокал.

— Копы нашли на приборной панели записку, написанную ее красивым почерком: «Простите, что была вынуждена так поступить, но у меня постоянно раскалывается голова, а жить с больной головой очень трудно…»

Он выдержал паузу и снова заговорил:

— Через месяц после самоубийства Элен меня арестовали за участие в чикагских беспорядках, которые полиция глушила гранатами со слезоточивым газом. А спустя еще два месяца я вернулся в Колумбийский университет, где возглавил осаду здания администрации. И да, смерть моей сестры и эти события тесно связаны. То, что с ней случилось, повлияло на мои взгляды, я стал радикалом, мне хотелось броситься на любого конформистского говнюка в этой стране. Так уж устроена Америка — если мы не упираемся, покорно исполняем навязанные нам роли, общество крушит нас, давит. Вот против чего борются такие, как я и твой отец. Элен пыталась вырваться на свободу. Элен погубили. И тебя ждет та же судьба, если ты не будешь…