Малькольм Брэдбери - Профессор Криминале
«Мы условились насчет одного вопроса, — хмыкнул Криминале, — а вы только что задали второй». «Дотторе Криминале, я вас заклинаю!» «Не забывайте: мир меняется, но человеческая натура остается прежней, — заявил Криминале. — На этом спотыкались революционеры всех времен. Недаром говорят: не плюй в колодец прошлого, пригодится воды напиться». «Можно ли заключить, что ваше выступление на конгрессе будет выдержано именно в таком духе?» «Мало вам двух вопросов, замахиваетесь на третий? — осведомился Криминале. — Что ж, словесность после холодной войны сталкивается с теми же трудностями, с какими сталкивалась словесность в ходе холодной войны, ферштеен? А трудности следующие: словесности необходимо очиститься от примесей публицистики и политологии. Насильственно эстетизировать реальность, перетащить происходящее из плана содержания в план выражения. Впрочем, упомянутые трудности непреодолимы, поскольку литераторы, в сущности, не более чем простые смертные. Объяснять не стоит?» «Баста?» — спросил Монца. «Восхитительно, дотторе Криминале», — уверил репортер.
На его место заступила девушка с пружинным блокнотом. Неимоверно смазливая девушка; я отметил, что даже Криминале расплылся в галантной улыбке. «Синьор Криминале, вы случаем не говорите по-итальянски? Я б с удовольствием послушала, как вы оцениваете исторические штудии Плиния». «Какая затрудненья, я щажжа переведу, — сунулся Монца, — си?» «Не мельтеши, Монца», — и Криминале выдал пару-тройку безупречных итальянских фраз, до того удачных, что часть аудитории наградила его аплодисментами. «Маэстро, маэстро, маэстро! — взвыл какой-то корреспондент-аутсайдер, нестриженый, неотесанный, очкастый: словом, мой итальянский вариант. — Выслушайт-те минья! Ответьте моим интимным попрошаньям!» Криминале встрепенулся, по всей видимости не на шутку встревожившись. Однако в этот момент беседе помешали форс-мажорные обстоятельства.
«Довольно, сердце мое, тебе не след перенапрягаться», — рявкнул женский голос из-за наших спин. Я обернулся; обернулись все как один. В толпу вонзился форштевень дамы с водоизмещением эскадренного миноносца, увешанной флажками и вымпелами, увенчанной многопалубным перманентом, с объемистой сумочкой, содержимое коей побрякивало, будто пиастры в сундуке Флинта. «Это Сепульхра, — сказала Илдико — Мамочки, да она еще пуще раздобрела!» «Басло, сердце мое, ступай творить, ты и так выбился из графика», — скомандовала Сепульхра. «Хорошо, дорогая, — без боя покорился Криминале. — Монца, извини, но меня этот гам что-то слегка утомил. Слегка, понимаешь?» «Я не нарочно, Басло», — промямлил Монца серея. «Надеюсь, тебя или твоих любезных помощниц не затруднит проводить меня в какую-нибудь каморку, ну хоть куда-нибудь, но подальше от тутошней маеты». «В каморку, где ему удастся сочинить хоть полстраницы», — уточнила Сепульхра. «Сочинить? Полстраницы? — переспросил Монца. — Но мы по сутти едва приступаем...»
«Да-да, — сказал Криминале. — Беда, однако, в том, что меня вдруг посетил ряд соображений насчет Гегеля и Канта, причем соображений того разбора, каковые требуют немедленной письменной фиксации». «Подождите уна минутта, — взмолился Монца. — Я должен заделать несколько важнейши объявлементи и подставить ваши обои здесь присущим. А потомы я самовластно разведаю прекрасна комната заради ваша вдохновенита». «Только покороче», — сказала Сепульхра. «Короча-короча, — заверил Монца. — Слово приветта, и вся недолга». «Недолго, недолго», — подхватила Сепульхра. «Аттенционе! Ахтунг! Прего, закройтесь!» — вякнул Монца, хлопнув в ладоши над самой макушкой. Явственный говор словоохотливых словесников поневоле сошел на нет. «Выдающий гост-тя! — заблажил Монца, в полный рост взгромоздясь на сиденье стула. — Будуччи налично Массимо Монца, перевецвую васа перецуцвия знаменулита конгресса у Бароло пында дивизия «Литература и власть: гулупо-скоппа девяноста: сулавеси апосла холодна война»!»
«Он хочет сказать, — шепнула мне мисс Белли, — что на битой неделе си сера-сера античчи и мановенно романтиччи ландшафта истерпят наши откровении совокупленья за смертоносна-живоносна тематика порка актуалита экзистенца!» «И это, по-вашему, недолго? — возвысила голос Сепульхра. — На мой вкус, дольше не бывает». «Фортуна, — долдонил Монца, — мульто тайме колесила на эта фантастична изола. И сегодня она снова улыбнусся нам с вам. Натуралиссима, мои объявлементи последуют неограниченна количества у скора тьемпа». «Конечно, конечно», — уронила мисс Уччелло. «Но первый оратторе — само проникновиссимо! — возвестил Монца. — Все вы отлично знаете, что почетна госта наша конгресса — участник, вовне которого серьезни проблематика обсуждать бессмысленна! Собой разумейся, я имею в виду дотторе Басло Криминале, признана маэстра, биографа Гёте, автора «Бездомья», величайша философиста современностти! Так поприветствуем дотторе Криминале от чиста душа!» Монца вовсю распанахался, стоя крутнулся на стуле, простер ладони к почетному гостю. Вспыхнул аплодисмент... и немедля погас: перст Монцы указывал в пустоту. Криминале с супругой, только что беседовавшие в самом центре вестибюля, ухитрились ретироваться, каким способом — бог весть; просто-напросто улетучились, мгновенно сгинули.
Так я познакомился с очередной особенностью Басло Криминале: это был человек, которого трудно выследить, зато вновь упустить из виду — легче легкого. Я поискал глазами мисс Белли и мисс Уччелло; те уже вились вокруг Монцы, мастеровито закатывая глаза и всплескивая руками на итальянский малахольный манер. «Куда он подевался?» — спросил я у мисс Белли, едва удалось перехватить ее на энном витке. «Опять зачебуччил свой ошизительный финт с исчезновением», — давясь от восторга, отвечала Белли. «Опять? Значит, он такое часто откалывает?» «Ошизительно часто, по десять раз на дню», — сказала мисс Уччелло. «Нам ли не знать, мы ж вроде как персонально к нему приставлены, — добавила мисс Белли. — Вот взбредет ему спуститься в деревню за свежими газетами, а мы сопровождай». «И стоит чуть-чуть отвлечься — глядь, его нет как нет, — сказала мисс Уччелло. — Ищешь его, ищешь, иногда аж до темноты». «Денег он с собой не носит, где остановился, не помнит», — сказала мисс Белли. «В итоге-то, конечно, его отлавливают где-нибудь у черта на куличках и привозят на виллу в полицейском «воронке», — сказала мисс Уччелло. — И сегодня отловят, не сомневайтесь».
«Но зачем он так себя ведет?» «Кто бы знал, — сказала мисс Уччелло. — Время от времени ему кажется, что он в Рангуне. Почему именно в Рангуне — понятия не имею». «Наверно, потому, что Рангун произвел на него неизгладимое впечатление», — сказала мисс Белли. «Выходит, он малость того?» — я повертел пальцем у виска. «Вот уж нет, вот уж нет! — вскинулась мисс Белли. — Это мы все по сравнению с ним недоумки». «Просто он на каждом шагу углубляется в себя, — объяснила мисс Уччелло. — Он ведь философ, а не кто-нибудь». «Но сейчас, мы надеемся, он не слишком глубоко зашел», — сказала мисс Белли. «После ужина он должен держать приветственную речь, — сказала мисс Уччелло. — И если мы до вечера не успеем его найти, Монца нам голову откусит». Как раз в этот момент Монца, спустившийся было на пол, чтоб надавать прислуге указаний поувесистей и тем самым реанимировать собственный талант организатора, вновь залез на свою импровизированную трибуну, хлопнул в ладоши и завопил: «Прего, ахтунг! Разрешитти заделать вама дополнительни объявлементи!»
«Объявлементи! — фыркнула мисс Белли. — По-моему, объявлементи-то во всем и виновати. Басло их на дух не переносит, особенно в исполнении Монцы». И вскоре я вынужден был признать, что в ее словах есть определенный резон. Без объявлений никакая конференция не обходится; но Монца превращал сей рутинный процесс в высокое искусство. Исключительно благодаря этому умению — прочие заслуги не в счет — ему и доверяли руководство всевозможными ответственными оргкомитетами; он был международным гроссмейстером по хлопкам в ладоши и брякам ножа о графин, виртуозом громобойного молотка и заливистого колокольчика. Мне еще предстояло убедиться, что Монцевы объявления застревают в сердцах участников конференций на годы и годы, меж тем как собственно доклады, заседания и приемы, о которых он возвещал, бесследно стираются из памяти.
Короче, Монца нечеловеческим усилием переборол растерянность и разобъявлялся вовсю. Колоссальная махина литературного форума задышала, сдвинулась с мертвой точки. В первую очередь мы выслушали объявление об установленном распорядке дальнейших объявлений. Монца объявил, что собирается делать объявления каждое утро, ровно в десять, перед началом заседаний. А коль скоро именно объявления — залог успеха любой конференции, желательно, чтоб при этом присутствовали все делегаты до единого, даже те, кто не сможет или не захочет посетить сами заседания. Впрочем, если в какой-нибудь из дней утренней порцией объявлений можно будет пренебречь — что весьма и весьма сомнительно, — об этом нам объявят особо. Потом Монца огласил список предполагаемых докладчиков и тематику докладов, график работы секций, примерный регламент заседаний, перерывов, питаний и аперитивов, а также список многообразных культурно-досуговых мероприятий, запланированных оргкомитетом, дабы наше интеллектуальное напряжение периодически ослабевало: например, водная прогулка, экскурсия в старинный Бергамо, торжественный ужин при свечах по окончании первой половины срока, концерт камерной музыки на близлежащей вилле Беллавеккья (совсем рядом, другая сторона лаго, обратна-туда...) и тому подобное.
