Сергей Кузнецов - Хоровод воды
Удачный плановый ребенок колобродит в комнате. Судя по звукам, он сумел сделать пистолет из плюшевого медведя или заводной юлы.
Бабушка Таня помешивает чай и задумчиво повторяет:
– Саша никогда не любил меня.
– А ты его любила? – спрашивает Аня, словно забыв, что задавала этот вопрос после похорон.
– А я его любила. В этом все и дело. Не любила – не развелась бы.
Вот оно как получается. Дурные парадоксы не теряют силы: раз ты меня не любишь, ничто не мешает нам жить вместе – так, кажется?
– Мама меня предупреждала: не влюбляйся! Переспи с ним, роди ребенка, выйди замуж, если такая дура, – но не влюбляйся. А я влюбилась, как только увидела. С первого взгляда. Он только спросил, не надо ли сумки поднести, – и все. Можно было меня саму брать и нести куда угодно. Как сумку. Секунд тридцать – и готово. Мама всю жизнь говорила: влюбишься – пиши пропало. Потеряешь контроль над ситуацией.
А может, мне и не нужен контроль? – думает Аня. Вот Вика говорит, женщины должны уметь отдаваться течению событий. Только тогда вода вынесет их на нужный берег. Вика, конечно, говорит, но я вот совсем не помню, чтобы я когда-нибудь так влюблялась, как мама рассказывает. Чтобы брать и нести куда угодно. Такого, слава Богу, не было. Интересно почему?
И вдруг догадывается: это потому, что у нее все нормально с сексом. По большому счету, почти все равно, с кем трахаться: кончить всегда можно, от мужчины тут ничего и не зависит. Бывают, конечно, совсем безмазовые, как Марик, – но это еще должно так повезти. А вообще – мужик он и есть мужик, секс он и есть секс, отличная вещь, не оставляющая в Аниной жизни места ни для каких чудес, ни для какой любви.
Видимо, так в их семье заведено: либо секс, либо любовь. Вот у мамы была любовь, а секса толком не было. Забеременела со второго раза, с отцом прожила от силы года четыре, а потом у нее никого и не было. Аня почему-то в этом уверена – никогда, конечно, не спрашивала: мама разговоров про секс не переносила, даже слово само ее раздражало. Это все от распущенности, говорила она.
Аня старается об этом не думать – слишком любит маму, чтобы представить, каково это: тридцать лет без мужчины. Сама-то она, когда Гоша был маленький и сил почти ни на что не оставалось, хоть раз в несколько месяцев находила кого-нибудь из старых знакомых – тех самых грузчиков, шоферов, охранников, – чтобы, как девочки говорили, паутиной не заросло. Встречи эти были редкими и торопливыми, так что, выходит, Андрей у Ани первый постоянный любовник за три с лишним года после Гошиного отца.
Аня старается не думать о том, как мама тридцать лет жила без мужчины, но эта мысль приходит к ней в самые неподходящие минуты – например, когда мама ругается, что Гоша не умеет показывать на пальцах, сколько ему лет. Или вот сейчас, когда мама заговорила о любви.
Теперь они пьют чай молча.
Старенькая опрятная кухня, чем-то похожая на кухню моих родителей. Клеенка на столе, две женщины за столом. Раскосые глаза, широкие скулы. Похоже, русская кровь без остатка растворяется в их жилах. Если поискать, где-то найдется и фотография бабушки Джамили – молодой, в гимнастерке, с орденом Красной Звезды. Тоже точь-в-точь как дочь и внучка.
А может, это просто для меня все татарки на одно лицо?
Уже в прихожей Аня не выдерживает:
– Мам, а что ты так вырядилась – во все черное? У тебя что, траур?
Татьяна смотрит на дочь в упор, почти не мигая. Потом глухо говорит:
– Я же говорю: я очень его любила.
И тогда, наверное, Аня бережно закрывает дверь, идет к лифту, а я в это время паркую около своего дома «тойоту», еще раз представляю их разговор, думаю: разве женщине нужно сохранять контроль? Для мужчины сохранять контроль – навык сексуальной техники, способ долго не эякулировать, доставить партнерше удовольствие. Все остальное – только производные: бизнес, политика, дружба. Контроль – это долго не кончать. С возрастом, впрочем, проблема решается сама собой.
Только я вот на днях кончил за девяносто секунд, как влюбленный подросток.
Влюбишься – пиши пропало, говорила Джамиля Тахтагонова. Потому и прожила всю жизнь одна, родила двух дочерей от двух разных мужчин. И обе дочери, Татьяна и Гуля, живут одни. И обе внучки тоже – Аня-Эльвира и ее двоюродная сестра Римма, которую Аня видит редко, все больше на днях рождения и на поминках.
31. Настоящая девочка
Анину тетку, Риммину мать, зовут Гуля Тахтагонова. Дочь разругалась с ней, когда ушла из института.
За месяц до этого Римма сняла свою первую квартиру – совсем задешево для центра, четыреста пятьдесят долларов, – и мама спросила: а ты не боишься? Римма не поняла: чего бояться? Потеряет работу – съедет с квартиры, вот и все.
Терять работу она не хотела. Там, в большом офисе, заполненном незнакомыми людьми, она обнаружила мир, в котором хотела бы жить. Мир поверхностных контактов, приятельских отношений, мир без искренности, без чувств, без объема. Двумерный мир. Как в кино.
Сдавать сессию и ходить на работу она бы не смогла – и тут же забрала документы из института.
Чтобы поступить, она трижды в неделю занималась с репетиторами весь десятый и одиннадцатый класс. Ты сдурела? – сказала мама. В ответ Римма бросила трубку.
Конечно, они помирились. Но разговаривать с матерью Римма предпочитала по телефону. Остальных родственников встречала редко – на поминках и днях рождения, разговаривала вежливо, улыбалась светски, говорила, что всех рада видеть.
С той первой работы Римма ушла сама – там не было перспектив. Новый офис был даже ближе к ее квартире. Можно пешком дойти, не ехать в душном метро, не стоять в пробках.
Римма не любила Москву. То есть она считала, что любит, но ее Москва была офисом, квартирой, дюжиной кафе, ресторанчиков и клубов; летом – бульварами, Нескучным, «Эрмитажем» и «Аквариумом». Настоящую Москву, Москву метро, новостроек, грязных подъездов, Римма не любила.
Попадая в эту Москву, Римма старалась не задерживаться и, вернувшись к себе, забывала о ней, вычеркивала из сознания так же решительно, как два года назад ушла из института.
Ее жизнь была четко очерчена, контурна, лишена полутонов – словно японский мультфильм или комикс.
У Риммы была небольшая коллекция манга, полсотни DivX-дисков, дюжина DVD. Впрочем, она избегала тусовок фанатов-отаку: ее раздражали девочки, выряженные зверюшками, с разноцветными волосами, в гольфиках и клетчатых юбочках. Самодеятельные группы с их чудовищным японским были смешны; щенячий восторг, пубертатные страсти, парад уродов.
Главное в аниме – двумерность, отсутствие объема.
Космические корабли из Cowboy Bebop, мутирующие мафиози из “Gungrave”, противоборствующие вампиры «Хеллсинга» лишены объема. Даже когда они двигались, они не менялись. Казалось, они замерли, а на заднем плане кто-то невидимый катит на колесиках звездное небо, провинциальные кафе и лондонские здания. Между героями и фоном все время был зазор – и этот зазор давал им свободу, делал их легкими и бестелесными.
Маме такое не объяснишь, никому не объяснишь, даже самой себе. Римма и не пытается объяснять, на вопросы мило улыбается и говорит: Мне нравится аниме, оно совсем не похоже на Голливуд.
Вполне достаточное объяснение для нормального человека.
Конечно, Мореухов полез бы спорить и сходу назвал бы десяток по-настоящему хороших голливудских фильмов – и это не считая классики! Возможно, он даже стал бы приводить примеры влияния Голливуда на аниме: возьмем, скажем, первые шесть серий “Gungrave”, точнее, серии со второй по пятую… – это, впрочем, если он видел “Gungrave”. Так или иначе, Мореухову нашлось бы что сказать, да и вообще – было бы хорошо посидеть вместе, видео посмотреть.
Впрочем, даже самому Мореухову трудно представить их рядом. Это только в кино маленькие девочки водят компанию с мужчинами за тридцать, у которых нет переднего зуба, зато есть проблемы с алкоголем и насилием. Такая пара отлично смотрелась бы в полупорнографических аниме про девочек-убийц типа «Кейт» или «Красоток-головорезов». Римма любит такое кино. Глядя на нескладных подростков в мини-юбках, гольфах, с непропорционально большими грудями, пистолетами, самурайскими мечами, базуками, огнеметами, бластерами, она по-настоящему чувствует себя девочкой.
Римма с детства хотела быть мальчиком – мальчики лучше дрались, были быстрее, злее, спортивнее. Когда узнала, что у нее будут месячные, а у них – нет, сказала маме, что мир устроен несправедливо.
Мама стала зачем-то рассказывать, как у нее самой проходят месячные, мол, это не так страшно, но Римма удивилась – к чему все это? Она ведь не сказала: Мир устроен несправедливо, потому что у женщин бывает менструация, – ей же объяснили, зачем это нужно, она не дура, понимает.
Она всего-навсего имела в виду: мир устроен несправедливо, потому что менструация будет у нее, у Риммы.
