Алессандро Барикко - Юная Невеста
– Не думаете ли вы, что я поверю, будто вы спите долгие годы из-за такой дребедени…
– То была лишь последняя дребедень из внушительной серии ей подобных.
– Например?
– Предательство вещей. Знаете, о чем я говорю?
– Нет.
– Это очень поучительно: обнаружить, что предметы не несут в себе ничего из того смысла, который мы им придаем. Достаточно косвенного обстоятельства, малейшего смещения траектории, и в единый миг они становятся кусочком совсем другой истории. Думаете, это кресло изменится, выслушав мои речи или дав приют вашему телу и моему? Возможно, через несколько месяцев кто-нибудь умрет в этом кресле, и каким бы незабываемым ни оказался для нас этот вечер, оно даст приют той смерти, и баста. Сделает это наилучшим образом, словно его и сколотили специально для такого случая. И никак не отреагирует, когда, может быть всего лишь час спустя, кто-нибудь рухнет в него и захохочет над похабной шуткой или расскажет анекдот, в котором покойный предстанет совершенным болваном. Видите, какое бесконечное безразличие?
– Это так важно?
– Конечно. В поведении вещей мы изучаем феномен, который обнаруживается понемногу во всем. Поверьте, то же самое можно сказать о местах, людях, даже чувствах; безусловно, об идеях.
– То есть?
– Мы прилагаем невероятные усилия, чтобы придать смысл вещам, местам, всему на свете: в итоге нам не удается ничего закрепить, все сразу же становится безразличным, вещи, взятые взаймы, проходные идеи, чувства, хрупкие, как стекло. Даже тела, вожделение к телам непредсказуемо. Мы можем открыть по любому кусочку мира огонь такой интенсивности, на какую мы только способны, а он через час опять окажется первозданным. Ты можешь понять какую-то вещь, постигнуть ее до дна, а она уже повернулась, она ничего о тебе не знает, живет своей таинственной жизнью, никак не учитывая то, что ты над ней проделал. Нас предают те, кто нас любит, и мы предаем тех, кого любим мы. Нам ничего не удается закрепить, поверьте. В молодости, пытаясь выяснить, откуда берется глухая боль, прилепившаяся ко мне, я приходил к убеждению, будто проблема в том, что я не в состоянии отыскать свой путь; но, видите ли, мы много странствуем, даже с отвагой, наитием, страстью, и каждый выбирает свой верный путь, без ошибки. Но мы не оставляем следов. Не знаю почему. Наши шаги не оставляют следов. Возможно, мы – животные хитрые, быстрые, злобные, но неспособные оставлять на земле меты. Не знаю. Но поверьте, мы не оставляем следов даже в самих себе. Таким образом, нет ничего, что пережило бы наше намерение, и все, что мы возводим, никогда не возводится.
– Вы правда в это верите?
– Да.
– Возможно, это касается только вас.
– Не думаю.
– Меня это касается тоже?
– Представляю себе, что да.
– Каким образом?
– Самыми разными.
– Назовите хоть один.
– Нас предают те, кто нас любит, и мы предаем тех, кого любим мы.
– И при чем здесь я?
– Именно это с вами происходит.
– Я никого не предаю.
– Да неужели? А это как называется?
– Что – это?
– Вы прекрасно знаете что.
– Это здесь ни при чем.
– Вот именно. Это здесь ни при чем, это никак не касается вашей великой любви, никак не касается Сына, никак не касается представления, которое вы имеете о себе самой. Нет ни следа всего этого в жестах, которые вы осуществляете в данный момент. Вам это не кажется любопытным? Ни малейшего следа.
– Я осталась здесь, чтобы ждать его, разве это ничего не значит?
– Не знаю. Скажите мне.
– Я никогда не переставала любить его, я здесь ради него, он со мной всегда.
– Вы уверены?
– Конечно. Мы никогда не переставали быть вместе.
– Тем не менее я его здесь не вижу.
– Он скоро приедет.
– Так все думают.
– И что?
– Может быть, вам интересно будет узнать правду.
– Правда в том, что Сын скоро приедет.
– Боюсь, что нет, синьорина.
– Вы-то что об этом знаете?
– Знаю, что в последний раз его видели год назад. Он поднимался на борт куттера, маленького парусного судна. С тех пор о нем никто ничего не знает.
– Что за чушь вы несете?
– Естественно, такую новость нельзя было сообщать Отцу резко и внезапно. Следовательно, предпочли это дело отложить, а потом распорядиться сведениями, скажем так, последовательно. Даже не исключено, с другой стороны, что Сын в один прекрасный день возникнет из небытия. Вы перестали раскачиваться, синьорина.
– А вы – нет.
– Я – нет, это правда.
– Зачем вы рассказываете эти небылицы? Хотите причинить мне боль?
– Сам не знаю.
– Это небылицы?
– Нет.
– Скажите мне правду.
– Это и есть правда: Сын исчез.
– Когда?
– Год назад.
– Кто вам-то об этом сказал?
– Этим делом занимался Командини.
– Он.
– Он единственный знал, до недавнего времени. Потом пришел и рассказал мне, за несколько дней до отъезда. Хотел спросить совета.
– А все это барахло?
– Два барана и прочее?
– Да.
– Ну, все несколько усложнилось с вашим приездом. Нелегко стало и дальше спускать дело на тормозах. Тогда Командини показалось, что, если откладывать приезд на долгий срок, до бесконечности, это поможет выиграть время.
– Так те вещи отправлял Командини?
– Да.
– Не могу поверить.
– Род любезности по отношению к Отцу.
– Безумие…
– Мне жаль, синьорина.
– Я буду всех вас ненавидеть, всей душою, вечно, вплоть до того дня, когда вернется Сын.
Дядя закрыл глаза, я почувствовала, как плечи под моими руками расслабляются.
Я вцепилась крепче.
– Не смейте, – сказала. – Не уходите.
Он приоткрыл глаза, взгляд был пустым.
– Теперь отпустите меня, синьорина, прошу вас.
– Даже не подумаю.
– Прошу вас.
– Я не останусь здесь одна.
– Прошу вас.
Он снова закрыл глаза, отправляясь в свое волшебство, свои чары.
– Вы слышали? Я не останусь здесь одна.
– Мне правда нужно идти.
Он говорил уже во сне.
Тогда я сдавила ему горло. Он открыл глаза, ошарашенный. Я глядела на него пристально, и на этот раз взгляд мой был твердым, может быть, злым.
– Черт вас возьми, куда, по-вашему, вы идете? – спросила я.
Дядя огляделся вокруг, скорее всего, затем, чтобы не встречаться со мной глазами. А может, искал ответ, в вещах.
– Я не останусь здесь одна, – повторила я. – Вы уедете со мной.
Я видела, как веки его опустились, и он глубоко вздохнул. Но я знала, что не отпущу его. Я чувствовала его член у меня между ногами и ни на миг не прекращала танца. Я сняла платье через голову, жестом, который не мог напугать его. Он приоткрыл глаза и посмотрел на меня. Я убрала руки с его плеч и принялась расстегивать на нем рубашку: Мать научила меня, что это право принадлежит мне. Я не склонилась поцеловать его, так и не приласкала ни разу. Тряхнув головой, мгновенно распустила прическу. Добралась до последней пуговицы и на этом не остановилась. Продолжала смотреть Дяде в глаза, не позволяя вернуться в волшебство, в чары. Он смотрел на мои руки, потом в глаза, потом снова на руки. Он, казалось, не испытывал страха, не задавал вопросов, не любопытствовал. Взяла в руки его член, очень скоро он окреп, распрямился на ладони, нечто, мне принадлежавшее, явившееся издалека и снова попавшее ко мне. Я пересела повыше, по-прежнему раздвигая ноги, и мне вспомнилось прекрасное бабушкино выражение: упругий живот. Я начинала понимать, что это значит.
– Не делайте это с ненавистью, – попросил Дядя.
Я опустилась и приняла его в себя.
– Я делаю это не из любви, – отозвалась я. Все остальное я помню, но держу при себе, всю эту странную ночь, проведенную в трещине мира, исключенную из главной книги, из гроссбуха живущих, на время похищенную у разорения и возвращенную на заре, когда первый свет просочился сквозь шторы и я, сжимая мужчину в объятиях, убаюкала его, усыпила, на этот раз по-настоящему, и вернула его к его снам.
Мы проснулись, когда уже было поздно. Взглянули друг на друга и поняли: нельзя, чтобы нас застали так. Инстинкт велит всегда начинать все сначала. Мы поспешно принялись за уборку, я переоделась, он поднялся к себе в комнату. Я никогда не видела, чтобы он так двигался: один уверенный жест за другим, глаза живые, походка изящная. Мне пришло на ум, что Дочери легко будет его любить.
Мы не обменялись ни словом. Только в какой-то момент я спросила:
– И теперь что вы будете делать?
– А вы? – отозвался он.
В полуденном солнце кто-то постучался в дверь, почтительно, но твердо.
Модесто.
Дойдя где-то до этого места, я забыл свой компьютер на сиденье автобуса. Автобус пересекал остров с севера на юг, пробираясь по улочкам, в которые едва помещался. По-простецки втискивался между домами, оставляя зазор в пару миллиметров. В какой-то момент я сошел и забыл компьютер на сиденье. Когда обнаружил это, автобус уже исчез. Хороший был компьютер, помимо всего прочего. А в нем – моя книга.
