Вирджиния Эндрюс - Лепестки на ветру
Я раскачивалась так высоко, так безудержно, что подол моего платья взлетел вверх и закрыл мне лицо. У меня вдруг закружилась голова, и я свалилась на землю. Пол бросился ко мне и подхватил меня на руки.
— Ты ударилась? — спросил он и поцеловал меня прежде, чем я успела ответить.
Не ударилась. Я же была танцовщицей и умела падать. Он стал шептать мне на ухо нежные слова, которые мне так надо было услышать. Он целовал меня все медленнее и все дольше, а от его взгляда я пьянела сильнее, чем от какого-то французского шампанского.
Мои губы раздвинулись под его поцелуями. У меня перехватило дыхание: его язык дотронулся до моего. Он покрывал горячими, нежными поцелуями мои веки, щеки, подбородок, шею, плечи, грудь, а руки в непрекращающейся ласке искали самые потаенные уголки моего тела.
— Кэтрин, — наконец выдохнул он, отодвигаясь от меня и продолжая пожирать меня своим горящим взглядом, — ты же еще ребенок. Мы не должны доводить до этого. Я поклялся, что этого никогда не произойдет с тобой.
Бесполезные слова, от которых я просто отмахнулась, обвив свои руки вокруг его шеи. Мои пальцы вплелись в гущу его волос, и я хрипло сказала:
— Я хотела подарить тебе на день рождения серебристый кадиллак, но у меня не хватило денег. Поэтому я решила сделать почти такой же замечательный подарок — себя.
Он тихо застонал.
— Я не могу тебе этого позволить, ты мной не владеешь. Я засмеялась и, отбросив стыд, поцеловала его долгим крепким поцелуем.
— Пол, да это ты мной владеешь. Ты слишком много и слишком жадно на меня смотрел, чтобы говорить, что не хочешь меня. Скажи так, и ты солжешь. Ты считаешь меня ребенком. Но я давно выросла. Не хочешь, не люби меня. Потому что я тебя люблю, и мне этого достаточно. Я знаю, ты полюбишь меня так, как я хочу этого, потому что, хоть ты в этом и не сознаешься, ты уже любишь и хочешь меня.
Лунный свет искрился в его глазах, даже когда он говорил:
— Глупо считать, что это сработает, — его взгляд говорил о другом.
На мой взгляд его сдержанность говорила лишь об одном, как он любит меня. Люби он меня меньше, он давно бы получил то, в чем я и так не хотела ему отказывать. Поэтому, когда он встал, чтобы оставить меня и покончить с искушением, я взяла его руку и положила туда, где мне было особенно приятно ее прикосновение. Он застонал. И застонал еще громче, когда я положила свою руку на места, особенно приятные для него. Я знала, что веду себя бесстыдно. Я постаралась отключиться от того, что подумает Крис, что бабушка сочтет меня закоренелой распутницей. Удачей или нет было, что книжка в комоде около маминой кровати объяснила мне, как доставить мужчине удовольствие, и как реагировать на его ласки.
Я подумала, что он возьмет меня прямо на траве, под звездами, но он поднял меня на руки и отнес в дом. Бесшумно прокрался он по задней лестнице. Мы оба молчали, и только мои губы блуждали по его лицу и шее. Далеко из комнаты у кухни доносились звуки телевизора — это Хенни смотрела ночное шоу.
Он уложил меня на свою кровать и начал глазами заниматься со мной любовью, и я утонула в этих глазах, все поплыло вокруг, чувства мои звенели, захлестывали меня, как накативший прибой. Мы соприкасались кожей, просто прижимаясь друг к другу и упиваясь счастьем принять наконец то, что мы могли дать друг другу. Каждое прикосновение его губ, его рук пронзало меня, как током насквозь, и, наконец, я обезумела от нетерпения: мне хотелось только одного, чтобы он вошел в меня, вошел не нежно, а сгорая от своего всепоглощающего, сокрушительного желания достигнуть тех же высот, которых искала я.
— Кэтрин, Кэтрин! Скорее же кончай!
О чем это он? Я была под ним и делала, что могла. Кончать что? Он был мокрым и скользким от пота. Мои ноги обхватывали его за талию, и я чувствовала, как он напряжен всем своим телом, а он все говорил, чтобы я кончала. Потом он дико застонал и сдался.
Горячие потоки вырвались из него, и я с восторгом почувствовала, как они орошают мои внутренности, а потом — все было кончено, и он вышел из меня. Но я не достигла вершины, не слышала звона колокольчиков, не взорвалась изнутри, как он. Это было написано у него на лице: теперь оно было успокоенным, умиротворенным и светилось счастьем. Как мужчинам это легко дается! А мне хотелось еще. Я только что была в предвкушении праздничных фейерверков, и внезапно все кончилось. Все кончилось, лишь его сонные руки блуждали по долинам и пригоркам моего тела, а потом он заснул. Его нога придавила своей тяжестью мою. А я лежала, смотрела в потолок, и слезы стояли в моих глазах. Прощай, Кристофер Долл, ты наконец свободен.
Меня разбудил солнечный свет. Пол, опершись на локоть, мечтательно смотрел на меня.
— Ты такая молодая, такая красивая, такая желанная. Ты ведь ни о чем не жалеешь, правда? Надеюсь, тебе теперь не хочется, чтобы все было по-другому?
Я теснее прижалась к нему.
— Объясни, пожалуйста, одну вещь. Почему ты все время просил меня кончить? Он расхохотался.
— Кэтрин, любовь моя, — наконец смог выговорить он. — Я чуть не умер, пытаясь сдержаться, чтобы и ты достигла оргазма. А теперь ты смотришь на меня невинными голубыми глазами и спрашиваешь, что я имел в виду. Я думал, твои балетные партнеры все тебе объяснили. Только не говори, что ты ничего не читала об этом в книжках.
— Ну, у мамы в комоде лежала одна книга… Но я только смотрела фотографии. Текста я не читала. Правда, Крис читал, но он и ходил в ее спальню чаще, чем я.
Он прокашлялся.
— Я мог бы рассказать тебе, что я имел в виду, но лучше это показывать. Слушай, ты правда представления об этом не имеешь?
— Ну, конечно, имею, — ответила я, защищаясь. — Предполагается, что меня должны пронзить молнии, так что я остолбенею и потеряю сознание, потом я расщеплюсь на атомы и буду плавать в пространстве, а потом опять соберусь воедино, только эти атомы будут мельтешиться во мне, поэтому я вернусь в реальный мир с отблесками звезд в мечтательном взоре, такими же, какие были у тебя.
— Кэтрин, не вынуждай меня любить тебя слишком сильно.
Он казался серьезным, как будто в таком случае я нанесла бы ему глубокую рану.
— Я постараюсь любить тебя так, как ты этого хочешь.
— Сначала я побреюсь, — сказал он, отбрасывая покрывало и собираясь вставать. Я потянула его назад.
— Мне нравится, какой ты сейчас — темный и опасный.
Я с готовностью отдалась всем желаниям Пола. Мы тщательно скрывали наши свидания от Хенни. В выходные Хенни я стирала простыни, которые были точь-в-точь такие же, как испачканные нами, а те я прятала, выжидая удобного момента, чтобы постирать и их. Кэрри была совершенно ненаблюдательна, как существо из другого мира. Но когда дома бывал Крис, мы были вдвойне осторожны и даже не смотрели друг на друга, чтобы не выдать себя. Теперь я чувствовала себя чужой Крису, как будто я его предала.
Я не знала, долго ли будет продолжаться наше безумие. Я мечтала о неугасимой страсти, о вечном экстазе. Но в глубине души я догадывалась, что такой восторг не может длиться бесконечно. Я должна была скоро наскучить ему, ведь я была всего лишь ребенком, чей интеллектуальный уровень не соответствовал его, и он должен был вернуться к своим старым привычкам, к Тельме Меркель, например. Может Тельма Меркель была с ним на том конгрессе, правда, у меня хватало ума не спрашивать его о том, чем он занимался до меня. Я хотела давать ему все то, в чем ему отказывала Джулия, и давать с радостью, не выставляя счетов при расставании.
Но в моменты страсти я чувствовала себя такой боль-шой и великодушной, я торжествовала от бескорыстности наших отношений. И я думаю, что бабушка с ее разговорами о зле и грехе преувеличивала специально, потому что это было так опасно.
Для меня было очень важно, что подумает Крис. Я не хотела, чтобы Крис думал обо мне дурно. «Господи, пожалуйста, дай Крису узнать, почему я это делаю! Я люблю Пола, действительно люблю!»
После Дня Благодарения у Криса было несколько дней каникул, и когда мы все сидели в столовой, а Хенни суетилась рядом, Пол спросил нас, чего бы мы хотели на Рождество. Это должно было быть наше третье Рождество с Полом. В конце января я заканчивала школу, времени у меня было немного, потому что моей следующей станцией должен был быть Нью-Йорк.
Я ответила первой и сказала Полу, что я хочу на Рождество. Я хотела в Фоксворт Холл. Крис удивленно уставился на меня, а Кэрри начала плакать.
— Нет! — твердо заявил Крис. — Мы не будем бередить залеченные раны.
— Мои раны не залечены! — так же твердо ответила я. — И не будут залечены, пока не свершится правосудие!
ФОССВОРТ ХОЛЛ, ВИД СНАРУЖИ
Едва я это сказала, он закричал:
— Нет! Почему ты не оставишь прошлое в покое?
— Потому что я не такая, как ты, Кристофер! Тебе нравится делать вид, будто Кори умер не от отравления мышьяком, а от воспаления легких, так тебе удобнее думать! Но именно ты убедил меня в том, что это ее рук дело! Так почему бы нам не поехать туда и не проверить, есть ли в какой-нибудь больнице заключение о смерти Кори?
