Мюриель Барбери - Элегантность ёжика
Но кто ищет вечное, обретает одиночество.
— Да, — ответил мне хозяин дома. — Я тоже так думаю. На редкость непритязательный, но гармоничный.
У месье Одзу очень красиво и просторно. Рассказы Мануэлы уже подготовили меня к тому, что я увижу японский интерьер, и действительно, здесь есть и раздвижные двери, и деревца-бонсай, и толстый черный ковер с серой каймой, и много азиатских вещей: темный лаковый столик на низких ножках, бамбуковые шторы на впечатляющем ряде окон, каждая задернута по-своему, а все вместе придают комнате восточный колорит, — но есть и вполне европейские кресла, канапе, консоли, лампы и книжные полки. Все очень… элегантно. И, как правильно заметили Мануэла и Жасента Розен, никаких излишеств. Правда, не настолько пусто и строго, как я думала, пытаясь представить себе интерьеры из фильмов Одзу в более роскошном исполнении, но чувствуется тот же лаконизм, свойственный этой удивительной культуре.
— Пойдемте дальше, — сказал месье Одзу. — Здесь не так уютно. Мы будем ужинать на кухне. Готовлю я сам.
Только тут я заметила, что на нем ярко-зеленый фартук поверх каштанового цвета свитера и бежевых брюк. А на ногах черные кожаные тапочки.
Я потрусила за ним на кухню. Ничего себе! В такой обстановке я готова стряпать хоть каждый день, хоть бы и для одного Льва. Тут все должно быть необыкновенно, небось даже открыть банку кошачьего корма — и то приятно.
— Я страшно горд своей кухней, — простодушно сказал месье Одзу.
— Есть чем гордиться! — ответила я без тени иронии.
Белые стены, шкафчики светлого дерева, большие разделочные столы и сушилки с синей, черной и белой фарфоровой посудой. Посередине плита с духовкой, мойка с тремя раковинами и что-то вроде барной стойки с высокими табуретами, на один из которых я уселась, лицом к месье Одзу, который принялся колдовать над конфорками. Передо мной стояла бутылочка сакэ и две прелестные чашечки из синего фарфора с прожилками.
— Вы знакомы с японской кухней? — спросил месье Одзу.
— Не очень.
Луч надежды засветился у меня в душе. Заметьте, в самом деле, гипнотический голландский эпизод прошел без всяких комментариев, прошел и забылся; мы вообще за все время десятка слов друг другу не сказали, просто я сижу тут как старая знакомая, а месье Одзу в зеленом фартуке что-то стряпает.
Может быть, все ограничится дегустацией азиатских блюд? А Толстой и все мои подозрения — пустые страхи. Новый жилец месье Одзу, не очень разбираясь в социальной иерархии, взял и пригласил консьержку на экзотический ужин. И вот они беседуют на кухне о сашими и лапше в соевом соусе.
Что может быть невиннее?
Вот тут-то и разразилась катастрофа.
13
Несчастный мочевой пузырь
Прежде всего должна признаться: у меня очень маленький мочевой пузырь. Как иначе объяснить, что после одной-единственной чашечки чая я немедленно должна бежать в одно место, а по ходу чаепития эти визиты повторяются не раз? Мануэла, та настоящий верблюд: удерживает выпитое часами, сидит себе и преспокойно ест свои пирожные, пока я курсирую туда-сюда. Но это происходит у меня дома, где путь до туалета недалекий и хорошо мне известный.
Так вот, несчастный мочевой пузырь заявил о себе как раз сейчас, и, учитывая, сколько литров чая было выпито за сегодняшний вечер, смысл этого сигнала был мне предельно ясен: запас емкости на нуле.
Как в высшем свете задают такой вопрос?
«Где тут сортир?» — пожалуй, не слишком подобающе.
А наоборот:
«Будьте добры, покажите, куда мне пройти?» — хотя и очень деликатно, поскольку искомое место не называется впрямую, но не слишком понятно, а потому чревато еще большей неловкостью.
«Мне нужно пописать», — коротко и ясно, но такого не говорят за столом, тем паче чужому человеку.
«Где у вас туалет?» — тоже не очень. Грубовато и отдает провинциальным рестораном.
Неплохо бы вот так:
«Где уборная?» — напоминает детство и домик в глубине сада. Но это воспоминание неизбежно пованивает.
И вдруг меня осенило.
— Рамен — это лапша, сваренная в бульоне, изначально китайское блюдо, но уже давно привычное у японцев, — объяснял мне в это время месье Одзу, окунув на минутку в холодную воду изрядную порцию лапши.
— Скажите, пожалуйста, где тут у вас удобства? — находчиво ввернула я в ответ.
Резковато, не спорю.
— О, простите, я вам не показал, — совершенно спокойно сказал месье Одзу. — Вон та дверь, у вас за спиной, а потом вторая по коридору дверь направо.
Хоть бы и дальше все было так просто! Но не тут-то было.
Дневник всемирного движения
Запись № 6
Трусики или Ван Гог?
Сегодня мы с мамой ходили на распродажу в магазины на улице Сент-Оноре. Это ад кромешный. Кое-где даже стояла очередь. А вы, уж верно, знаете, что тут за магазины: страшно подумать, чтобы люди так рвались купить какой-нибудь шарфик или пару перчаток, которые даже со скидкой стоят не меньше, чем картина Ван Гога! Однако великое множество дам страстно и даже несколько неэлегантно стремятся сделать такое приобретение.
И все же грех жаловаться — в этот день мне удалось заметить очень интересное движение. Правда, не очень эстетичное. Зато какое энергичное! И довольно, забавное. Или, сама не знаю, может, скорей трагичное? Я сильно снизила планку с тех пор, как начала вести этот дневник. Собиралась улавливать гармонию всемирного движения, а скатилась до драки светских дам из-за кружевных трусиков. Ну и ладно… Не очень-то я и верила в эту затею. Так пусть будет, как получается, по крайней мере, можно немножко поразвлечься.
Дело было так: мы с мамой зашли в магазин тонкого белья. Чего стоит одно название! Какое еще бывает белье? Толстое? На самом деле это всего лишь означает белье секси, ничего общего с добрыми хлопковыми штанишками, какие носили наши бабушки. Но на Сент-Оноре, понятное дело, секси не простое, а шикарное: трусики с кружевами ручной работы, шелковые стринги, кашемировые ночные рубашечки. В очереди нам стоять не пришлось, но что толку: все равно внутри было не протолкнуться. Я чувствовала себя так, будто меня засунули в соковыжималку. А мама, как назло, принялась с упоением рыться в белье какой-то сомнительной расцветки: красно-черной или грязно-синей. Я не знала, куда деваться, в каком углу спокойно посидеть и дождаться (слабая надежда!), чтоб она подыскала себе мягкую пижамку, и в конце концов забилась за примерочные кабинки. Оказалось, я не одна: там уже сидел мужчина, один-единственный на весь магазин, со скорбным видом Посейдона, побежденного Афиной. Вот она, обратная сторона идиллии «я так люблю тебя, дорогая». Несчастного затащили на суматошную распродажу шикарного белья, и вот он топчется на вражеской территории, среди трех десятков мечущихся в экстазе самок, которые наступают ему на ноги и обжигают злобными взглядами, куда бы он ни пытался пристроить свой громоздкий мужской корпус. И его милая тоже превратилась в разъяренную фурию, готовую убить соперницу из-за розовых трусиков танга.
Я посмотрела на него с сочувствием, а он ответил мне взглядом затравленного зверя. С моего места можно было обозревать весь магазин, и я отлично видела маму: она обмирала над малепусеньким бюстгальтером, отделанным белым кружевом (хорошо хоть так) и украшенным крупными сиреневыми цветами. Маме сорок пять лет, и ей бы не мешало сбросить несколько килограммов, однако крупные сиреневые цветы ее нисколько не отпугивают, а простой и благородный гладко-бежевый цвет, наоборот, внушает ужас. В общем, мама вцепилась в крохотный бюстгальтер с цветочками подходящего, по ее прикидке, размера и вытаскивает вторую часть гарнитура, трусики, которые застряли в контейнере несколькими слоями глубже. Поначалу она уверенно тянет, но вдруг недовольно хмурится: дело в том, что с другой стороны контейнера те же трусики тянет другая дама, которая тоже недовольно хмурится. Дамы смотрят друг на друга, на контейнер, убеждаются, что это последнее такие трусики, оставшиеся после нескольких часов распродажи, и вот уже обе готовы сразиться, а для начала обмениваются ядовитыми улыбками.
И вот вам первое интересное движение. Злосчастные трусики за тридцать евро — всего-навсего полоска тончайшего кружева в несколько сантиметров длиной. Следовательно, дамам нужно одновременно улыбаться, крепко держать добычу, тянуть ее на себя, но так, чтоб не порвать. Говорю со всей ответственностью: если в нашем мире действуют неизменные физические законы, то проделать это невозможно. После нескольких безуспешных попыток дамы посылают Ньютона куда подальше, но не отступаются, а решают продолжить войну другим средствами, то есть при помощи дипломатии (одна из любимых папиных цитат). Это вызывает новое интересное движение: теперь надо продолжать тянуть к себе трусики, притворяясь, будто понятия не имеешь о том, что делаешь, и в учтивых выражения просить уступить желанный предмет. И мама, и другая дама вдруг словно бы лишились правых рук, которыми держали трусики. Как будто никакой право руки у них обеих нет в помине, как будто трусики лежат себе в контейнере, а дамы вежливо беседуют не пытаются присвоить их силой. Куда девалась правая рука? Фью! Улетела! Испарилась! Дипломатия и только дипломатия!
