Сибирский папа - Терентьева Наталия
– Ты обиделась? – очень интимно спросил Кащей, как будто о чем-то таком, о чем можно спрашивать лишь вполголоса, чтобы никто больше не слышал, делая при этом круговые движения вокруг меня, сужая и сужая круги. Вроде подошел, а вроде и нет. А вот он и снова рядом и… опять чуть отошел. Как овод или слепень, который летает вокруг, приноравливаясь, где лучше сесть, чтобы укусить.
– Нет, – пожала я плечами.
Я могла бы честно сказать, например, Гене я бы так и сказала. Но с Кащеем быть искренней смысла нет. А ведь я хочу встретить человека, с которым можно не врать, хотя бы в главном, в том, что волнует больше всего.
– Нет, – твердо повторила я.
У меня хватает ума, как бы я ни была влюблена, соображать, что происходит. Особенно когда слепень по имени Вольдемар Вольдемарович находится на безопасном расстоянии от меня.
Он вдруг резко шагнул ко мне, попытался меня обнять за плечо, и я не стала отстраняться. Я же знала, что всё равно сейчас уеду. Я видела ответ отца: «Подъеду к гостинице через пятнадцать минут». Я прикинула, что нам идти как раз минут пятнадцать.
– Прогуляемся, – спокойно сказала я. – Прекрасный вечер.
– Да… – пытаясь заглянуть мне в глаза, для этого изогнувшись всем своим длинным телом, промурлыкал Кащей. Каким он может быть, оказывается…
Пока мы шли, он и гладил меня по руке, и держал за шею, и несколько раз прислонял к себе. Мне было приятно. И всё. Те горячие волны, которые захлестывали меня в ресторане, ушли к другим. К тем, кто будет согласен с ним обниматься и быть спрятанным от всего мира в непонятной душе Кащея. Я же не знаю, кто там еще спрятан. А даже если и никто. Меня прятать не надо.
Я слушала его разглагольствования вполуха и думала о своем. Вот, наверное, чего боялась мама, когда не хотела, чтобы я общалась с отцом. Она не хотела, чтобы моя душа была разорвана. Потому что у человека одна мать и один отец. Одно небо и одна земля. Одна родина, другой не может быть. Одно солнце. Одна любовь.
А у меня? Я взглянула на Кащея. Зря даже он разливается соловьем.
Мы подошли к гостинице, он крепко сжал мне ладонь, проговорил самым интимным голосом:
– Жди. Сегодня будут сюрпризы. – И посмотрел мне долгим взглядом в глаза.
Поскольку время было десять минут двенадцатого, я могла догадаться, какие сюрпризы намечал Кащей.
– У меня припасено прекрасное вино… Тебе понравится… Я уже попробовал, такой букет… послевкусие… – Он говорил вроде как о вине, а сам всё сильнее сжимал мою руку.
Я сказала:
– Не надо так много говорить о винах. Ты же не винодел?
– Нет… – очень глупо засмеялся Кащей, и я видела, что он смотрит на меня каким-то особым взглядом. Что было в этом взгляде? Как это называется? Желание?
Я видела, как из переулка выехала машина отца и остановилась у гостиницы.
Я освободила свою руку, внятно сделала два шага в сторону, попросила:
– Иди, пожалуйста, спокойно.
Кащей кивнул. Конечно, он бы и сам меня отпустил – ведь здесь могут увидеть. Меня сейчас это устраивало.
– Всё, пока! – сказала я и убыстрила шаг.
– Пока… – проговорил он и добавил мне вслед. – Ты умничка, ты всё понимаешь.
«Это ты ничего не понимаешь!» – могла бы сказать я, но только обернулась, послала ему воздушный поцелуй. Я понадеялась, что отец из машины этого не видит. Ничего говорить ему про Кащея я не собиралась. Потому что говорить – нечего.
– Я приду к тебе! – все-таки уточнил Кащей напоследок.
Как приятно, когда тобой владеют чувства – неодолимые, сильные, несущие тебя против твоей собственной воли. И как же приятно, когда воля становится сильнее чувств, и ты подчиняешься разуму. Вот как сейчас.
Я быстро перешла улицу к гостинице, резко свернула к машине отца, он изнутри открыл дверь, и я села на переднее сиденье. В окно я видела растерянное лицо Кащея. Он приостановился, потом стал вглядываться – он же плохо видит – полез в карман за очками, а мы уже поехали.
– Всё хорошо? – спросил отец. – Ты так внезапно написáла.
– Да, я подумала, что завтра будет мало времени. У нас еще программа – концерт, экскурсия, а даже если я и не поеду на нее…
– Правильно. – Он похлопал меня по руке. – Очень красивый наряд. Я не поверил своим глазам, думал, ты не будешь носить. Купил на свой вкус.
Я лишь улыбнулась. Слишком много противоречивых чувств и мыслей. Слишком сложно быть искренней, а так не хочется врать.
– Твой молодой человек? – спросил спокойно отец, без подковырок, без иронии.
Наверно, ему легко спрашивать спокойно, ведь он совсем меня не знает и не любит. Не знаю, как такая очевидная мысль не приходила раньше мне в голову. Раньше – это недавно, еще сегодня. Иногда время так уплотняется, что кажется, как будто за день проходит целый месяц. Чего только сегодня не было.
– Нет, – ответила я, вдруг ощущая, как я устала.
Может быть, зря я сбежала из гостиницы? Пришла бы к себе в номер, живу я одна, спасибо Кащею, заперла бы дверь поплотнее, выключила бы звук телефона и уснула бы. Как я сейчас буду знакомиться с братом, с женой отца? Зачем это всё? У меня ни на что нет сил. Сон навалился так внезапно, что я едва успела пристегнуться.
Проснулась я, когда отец осторожно потрогал меня за плечо.
– Приехали, Машенька, – ласково сказал он и погладил меня по щеке. – Не могу еще привыкнуть… Я скажу тебе, пока мы не пошли в дом. Я не прощу ни Вале, ни себе, что все эти годы с тобой не общался. Знаешь, я не такой уж сентиментальный человек, но… Ладно. Выходим.
Ехали мы, вероятно, совсем недолго, но хорошо, что я поспала. Мозгу, перегруженному такой противоречивой информацией, нужно было отключиться хотя бы на десять-пятнадцать минут. Я знаю за собой такое свойство. Я никогда не сплю днем, но иногда я могу поспать прямо за столом в библиотеке или дома в кресле – коротко, десять минут, за это время как будто происходит какая-то перезагрузка в голове, и просыпаешься абсолютно свежей. Вот как сейчас.
Я улыбнулась. Мысли, от которых мне захотелось убежать в сон, показались неправильными. Отец говорит спокойно, потому что он вообще такой. Я же видела, как он разговаривал в полиции, как вел себя с губернатором и с Вартаном – в принципе всегда одинаково. Почему они расстались с мамой? Каждый раз, когда он о ней говорит, я чувствую что-то недоговоренное, что-то сложное. Надо спросить. Ведь я имею право знать, почему встречал маму из роддома один человек, а растил другой. Почему у меня два отца.
– Ты мне расскажешь, почему вы расстались с мамой? – спросила я его, когда мы вышли из машины и он доставал из багажника пакеты с едой.
Отец положил пакеты обратно и подошел ко мне, обнял за плечи, слегка прижал к себе.
– Конечно, Машенька.
– Меня обычно не зовут так, – проговорила я, чувствуя что-то совершенно необычное.
Я чувствовала с ним… родство? Нет, этого слова не хватает. Это больше и глубже. Не знаю, какие слова для этого нужны. Есть вещи в нашем мире, для которых, по крайней мере, в современном языке, нет слов. Может быть, есть в древних восточных языках. В китайском, скажем. А в моем, тоже очень древнем и сложном, многозначном и живом, постоянно развивающемся, впитывающем чужие корни, легко играющем смыслами, такого понятия нет.
– Не так? А как тебя надо называть? – немного растерялся он.
– Пожалуйста, можно Машенькой. Так что было с мамой?
– Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе это на бегу?
– А это долго рассказывать?
– Да. И нет. Не знаю. Смотря как это рассказать. Давай зайдем в дом.
Я была уверена – я не узнаю ничего такого, что мне придется пожалеть, что я пришла к нему в дом. Иначе мама бы меня сюда не отпустила. Просто они – и мама, и папа, и отец – как-то не думали в этой ситуации обо мне. Ведь они знают какую-то правду, а я – нет. Может быть, эта правда какая-то некрасивая? И лучше о ней не говорить? Придумали тогда хотя бы какую-то историю… Обычно так и делают. Если скрывать невозможно, а обсуждать ужасно, то придумывают историю, похожую на правду, которая эту правду скрывает. Обычное дело в истории человечества. Мы знаем свою историю по мифам, выдуманным другими людьми. История – это преображенная чужим сознанием реальность прошлого. И когда мы изучаем историю, мы изучаем не только то, как было, но и то, как об этом думали люди, которых давно нет. Или то, как они хотели, чтобы думали мы.
