Ольга Камаева - Eлка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы

— Ого!

И опять тишина.

— Точно?

— Ну плюс-минус два процента. Но вообще это тот случай, когда погрешность стремится к нулю.

А вот и не к нулю. Хотя стремление, конечно, налицо.

6 марта

Рано я вчера радовалась.

Стремление оказалось даже сильнее, чем я думала.

В пересменку забежала в учительскую за журналом; там, естественно, обсуждали вчерашние события. И вдруг мельком: «Рубин? Конечно, прошел. Семьдесят два процента».

Внутри будто что-то оборвалось.

— Евгения Петровна, вы путаете. Не семьдесят два, а пятьдесят пять.

«Англичанка» даже не задумалась:

— Ничего я не путаю. Софья Валерьевна в большую перемену заходила и говорила. Я сама слышала.

— Не может быть. Я тоже на участке была. В протоколе записано пятьдесят пять.

— Ну не знаю… Тогда сами разбирайтесь…

И презрительно надула губку: мой голос против Совы явно не тянул.

На следующей перемене ко мне зашла Мадам. Не знаю, сама или кто послал. Про Рубина она, конечно, знала. Оказывается, когда ночью документы повезли в избирательную комиссию, их не приняли. Из-за «неправильных» процентов. Отправили переделывать.

— А подписи?

— Все, кто надо, еще были на участке, а остальных, — Мадам чуть замешкалась, — решили не беспокоить.

Вот так — грубо и просто. Тогда зачем вообще кого-то беспокоить? Деньги тратить? Проще заранее каждому кандидату назначить проценты.

Нет, еще лучше: сразу назначить депутатов. Или вообще без них обойтись. Зачем телеге пятое колесо…

Я что-то такое сказала, и Мадам неожиданно вспылила:

— Ты что, действительно ничего не понимаешь? Не понимаешь, чем вся эта игра в права и свободы может кончиться? Мало бардака было в девяностые? Мало Кавказа? Пусть такой, но сейчас порядок. Или тебе революций захотелось?

Раньше она никогда так со мной не разговаривала. Я даже растерялась.

— Просто чтобы было по-честному. И если победил Ерохин, пусть он и станет депутатом. При чем тут революции?

— А ты в курсе, кто такой Ерохин? Пенсионер. Что он даст людям, кроме болтовни? За ним же, кроме обещаний, ничего нет. Значит, результаты будут минимальные, недовольство — максимальное. И это еще в лучшем случае. А Рубин — это дороги, трубы, капитальный ремонт. Понятно, ты еще молодая, от всего этого далека. Но о людях-то подумай…

— Да они уже сами подумали и проголосовали! Зачем еще что-то выдумывать?! И потом, если Ерохин станет депутатом, он тоже сможет и ремонт, и дороги… Можно подумать, Рубин из своего кармана деньги достает!

Мадам даже обрадовалась такому повороту:

— Вот именно — не из своего! А ты попробуй из чужого выбей. Поезди по министерствам, пороги пооббивай, взятки подавай… И не морщись, без них — никак! Сможет это твой праведный Ерохин?

Я решила не сдаваться:

— Но ведь если одного, другого поменять — и давать будет некому и незачем. Разве нет? Рубин, выходит, нужен, потому что умеет ловко взятки совать?

— Нет, милая, это называется «привлекать инвестиции». И повторю: не для себя — для людей. Да, есть определенные недоработки, с чем-то приходится мириться, но ведь во благо общества! А насчет всех поснимать — это, конечно, хорошо. Но чиновники приходят новые, а привычки у них остаются почему-то старые. Другие тоже воровать начнут. А прежние вроде как уже… Думаешь, Ерохин святой? А чтобы менталитет нации изменить, не годы — десятилетия нужны…

Прозвенел звонок, и Мадам, выдохнув, попыталась пошутить:

— Но жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе. Ну подумай сама, Лена… Ты же умная девушка…

А прозвучало как «полная дура»…

Наверное, ее все-таки Сова послала. Разбираться дальше насчет Рубина я не стала. Нет, Мадам меня не убедила. Хотя говорила гладко и складно. Для тех, кто хочет и готов верить, доводов она привела достаточно.

А я не хочу. У нее получается, что добро должно прийти через зло. А так не должно быть. Не тот случай, когда ложь во благо или кровь во спасение. И насчет менталитета: если не пытаться, то он, конечно, не изменится. И почему все обязательно воры? Выходит, и я такая, выпади случай? Но я в начальники и не лезу…

И к Сове не пойду. Ощущение, будто с головой окунули в помойное ведро и выставили на всеобщее обозрение. Во всей этой склизкой мерзости, которая течет, облипает, засыхает толстой коркой и страшно воняет… Не хочу опять в ведро.

А самое гадкое, что все от этой дряни отплевываются, но делают вид, будто во рту была конфетка.

P.S. Одно понять не могу: в комиссии почти все — наши учителя, им-то это надувательство зачем? Спецназ с автоматами за спинами не стоит, а они не просто мухлюют, они еще и стараются! Будто не людей обманывают, а очередной экзамен сдают и пыжатся непременно на пятерку.

Может, это такое профзаболевание?

8 марта

Целый день ждала сюрприза. Сережа опять в отъезде, но не мог же он оставить меня без подарка! Разбаловал, а к хорошему быстро привыкаешь. Видимо, очень сильно ждала, потому что сюрприза получила целых два.

Первый преподнесла мама. Не совсем она, но… Хорошо, напишу по порядку.

В дверь позвонили, когда мы с мамой еще завтракали. Я в нетерпении моментально выскочила в прихожую, но за дверью оказался вовсе не посыльный с цветами и даже не почтальон с телеграммкой в милой открытке. Точнее, цветы присутствовали, но ко мне они не имели ни малейшего отношения: на пороге при полном параде стоял Леонид Петрович.

В последнее время он к нам зачастил, и что-то мне подсказывает — чаще, чем того требуют командировки. Он, в общем-то, неплохой. Не пьет, не курит; хоть и не при большой, но должности — из тех, кого называют «положительными мужчинами».

Но как-то все у них с мамой слишком уж тихо, спокойно: то украдкой ручку ей погладит, то за плечико приобнимет… Понятно, что не дети, не шестнадцать лет, но ведь и не старички! Я с Сережкой наговориться не могу, а они сидят, друг на друга посматривают и чай пьют.

Необычное ощущение — завтракать в мужской компании. Как-то я от него отвыкла. Точнее, никогда и не привыкала. Днем или вечером многие бывают, но утром дома только свои. А своих мужчин у нас нет.

— Может, сходим сегодня в ресторан? А, девушки? Посидим втроем, по-семейному, — словно прочитал он мои мысли.

«По-семейному!» Я чуть не поперхнулась. Вот тебе и тихушники! Я-то думала у них одни ахи-вздохи, а у них уже все сладилось!

Я посмотрела на маму, но она засуетилась, убирая со стола посуду и старательно отводя глаза. Ясно: не давит, хочет, чтобы я сама решила.

— У меня на вечер планов вроде не было, — сказала я неопределенно, на всякий случай оставляя отходные пути свободными.

— Вот и замечательно! — Согласие мамы Леониду Петровичу, похоже, не требовалось.

— А у вас, смотрю, планы не только на вечер, — ляпнула я довольно грубо.

На несколько секунд на кухне повисла нехорошая тишина. Спас знакомый стук в дверь. Не дотягивающаяся до звонка Лина привычно выбивала звонкую дробь: тук, тук, тук-тук-тук. Я бросилась к двери со скоростью убегавшего с места преступления нашкодившего котенка. Распахнула дверь и увидела у ног Лины большую коробку, перевязанную пышным алым бантом.

— Вот. — Лина торжественно плюхнула увесистую картонку на диван. — Мама сказала, это — послушным дочкам! Мне и тебе. Я сама открою! — торопливо добавила она, строго погрозив пальчиком.

Внутри оказался смешной, в ярком полосатом колпачке и синей курточке Буратино. В руке, как и положено, он держал пластмассовый ключик, на утреннем солнце блестевший краской совсем как золотой.

— Это мой друг, — сразу заявила Лина, крепко обнимая куклу. — Самый-самый лучший.

Я заглянула в коробку, там было пусто.

— А мне-е-е? — разочарованно протянула я. Тоже мне, великовозрастное дитятко. А нечего было обещать.

Лина отняла игрушку от груди, и в кармашке курточки мы увидели записку.

«Поздравляю самых милых и симпатичных на свете девчонок! Линушка, не жадничай, один ключик отдай тете Лене.

На этот раз поиски были скорыми: маленькая бархатная коробочка обнаружилась в кармашке Буратиновых штанишек. Сердце мое екнуло, как екнуло бы оно у каждой, увидевшей эту заветную и столь желанную девичьему сердцу вещицу. Мама ахнула, а Линушка радостно захлопала в ладоши, предвкушая очередной сюрприз.

На белом атласе лежал еще один ключик. Намного меньше первого, но зато действительно золотой. Прикрепленный к маленькому картонному сердечку, он означал совершенно очевидное: оно — твое. Владей.

Я растерялась. Рядом сидели только мама и Лина, которая вряд ли что-то поняла, но меня смутило даже их присутствие. Потому что признания в любви надо получать не прилюдно. Они не терпят лишних взглядов и ушей. Как там у Шекспира?