Борис Носик - Пионерская Лолита (повести и рассказы)

— К нам в партком поступили неоднократные сигналы… хотя вы не состоите на учете в нашей организации, сигналы, поступавшие неоднократно от нашего ценного работника-активистки, мы не могли, руководствуясь человеческим фактором… — И так далее и тому подобное.

Последовало дотошное расследование семейной жизни Гоча с Фаей, их отношения к ребенку и даже их интимных отношений. Гоч не понимал, какой смысл может иметь подобное непрофессиональное обсуждение их супружеских затруднений, тем более что Геворк Соломонович сам при этом настаивал, что он не врач-сексолог, и вообще секса как буржуазного занятия не признает, и хочет только установить высоту морального уровня гражданина и ему помочь. Услышав вопрос председательствующего, чем партком мог бы помочь Гочу и Фае, чтобы Гоч исправился и лучше понял свои семейные обязательства, Гоч долго раздумывал и сказал наконец, что он давно замышляет ремонт и хотел сперва, чтобы Геворк Соломонович помог ему вынести в коридор тяжелый шифоньер. Однако теперь поскольку он раздумал делать ремонт и вообще не знает, что ему делать с Фаей и как с ней поступить, то, может быть, шифоньер выносить даже и не придется, спасибо. Вот разве что… Гоч вдруг вдохновился своей новой идеей и предложил Геворку Соломоновичу прийти к ним как-нибудь ночью и попробовать сделать все, что требует от него Фая и что, наверно, умеет партбюро, или хотя бы показать ему, как все это делается и зачем, потому что сам он, Гоч, всего этого понять совершенно не может. Услышав такое предложение, Геворк Соломонович засопел обиженно и сказал, что придется, наверное, вызвать Гоча еще куда-нибудь повыше и пусть он там выступит со своим хамским предложением — перед Бидоевым или перед Пидуловым. В ответ на это Гоч легкомысленно сказал, что его вообще сюда никто не звал, они просто так, случайно зашли, потому что Фая забыла, кажется, какую-то там сумку или не сумку, так что… Неожиданно поклонившись президиуму, Гоч вышел вон и отправился к Невпрусу, которого и просил объяснить, почему это так много некомпетентных людей собирались, чтобы обсудить их с Фаей семейную жизнь.

— Я и сам никогда не мог понять подобных вещей, — сказал Невпрус огорченно. — Одно я понял, друг. Что тебе надо линять. Женитьба твоя не удалась, и в этом отчасти и моя вина тоже. Убегать надо, понял ты? И куда подальше.

— Куда же? — спросил Гоч, затравленно озирая кольцо гор.

— Ну, скажем, в Москву.

— А-а-а!

Гоч за последние недели так много раз слышал упоминания о Москве, что подобное предложение вызвало у него детский энтузиазм. Он знал, что Москва — это самая настоящая столица и самый большой город на земле, что там всякие встречи с интересными людьми, а Фая, например, часто говорила, что в Москве имеются продукты и промтовары, а также большой ассортимент. И вот теперь Гоч поедет в Москву, и, хотя он не знает, что такое ассортимент, он рад. Гоч обнял Невпруса и спросил, нельзя ли ему уехать скорее, даже сегодня. Невпрус посмотрел на часы и сказал, что можно, вероятно, и что так даже лучше. Надо только зайти в ЦУМ и купить что-нибудь теплое, после чего можно ехать на вокзал. Сам Невпрус собирался лететь позднее, на самолете и встретить Гоча уже в Москве. Невпрус спросил на всякий случай, не хочет ли Гоч попрощаться с женой, и с облегчением обнаружил, что у Гоча нет на этот счет никаких предрассудков: он не хотел. Он сказал, что целиком полагается в этом вопросе на Невпруса.

— Ты дал мне эту жену, — сказал Гоч. — Раз она не оправдала твоих ожиданий, о чем же мне с ней разговаривать? К тому же… — добавил он менее торжественно, но зато более горячо и простодушно. — К тому же она надоела мне до ужаса. Если ты все же хочешь, чтоб я с ней поговорил, или хочешь поговорить с ней сам…

— Упаси Боже! — воскликнул Невпрус. — Так как собирать тебе нечего, мы можем уходить. По дороге нам еще надо зайти и купить пальто. — Невпрус глубокомысленно порылся в бумажнике и добавил: — А может, ты просто наденешь мой свитер под свой бешмет, а уж там, в Москве, я тебе добуду что-нибудь дармовое.

— Ты великодушен и щедр, — сказал Гоч. — Мое сердце полно благодарности, но не теряй же времени! Я хочу увидеть поезд. И хочу как можно скорее увидеть Москву. Там действительно есть златоглавые рубиновые звезды?

— Боюсь, ты будешь сильно разочарован, — сказал Невпрус. — Впрочем, как говорила одна интеллигентная дама (Боже, в каком обществе я циркулировал в юные годы!), реакции твои непредсказуемы, Гоч. Может быть, тебе и понравится дорогаямоястолица, так сказать, золотаямоямосква. А может, и поезд тебе понравится, электровоз, вперед лети, кому не остановка?

— Льщу себя надеждой, — сказал Гоч, укромно загибая обтрепанные рукава своего бешмета.

— Ого, остолбеныть! — сказал Невпрус. — Ты тонкий стилист, Гоч. Что ж, поехали на вокзал.

Гоч был несколько смущен теснотой и многолюдьем плацкартного вагона.

— Ничего, освоишься, — сказал Невпрус. — Я в юности немало постранствовал в таких говнюшниках. Так или иначе, на купейный у меня уже просто не хватает денег, а занять нам здесь, дружище, не у кого.

— Ничего, — сказал Гоч, стараясь быть и веселым, и вежливым. — Тут очень тепло. Мне, наверно, понравится…

— Еще как понравится, — сказал Невпрус. — Стерпится — слюбится.

Он улыбнулся, махая вслед вагону, и все же на душе у него было смутно. Черт его знает, что может приключиться в дороге с ненашим человеком, да еще и не имеющим бумаг, с этаким беспачпортным бродягой в человечестве. А вдруг проверка документов. До такого сам неистовый Виссарион не додумался бы.

Гоч не объявился в Москве ни на четвертый, ни на шестой день, и беспокойство Невпруса (а с ним и угрызения его вечно нечистой совести) достигло предела…

По всем расчетам поезд должен был прибыть в Москву уже на четвертые сутки, а Гоч все не появлялся. «Даже если с ним ничего плохого не случилось в дороге, он может и не подумать о том, что друг его беспокоится, — утешал себя Невпрус. — Все эти беспокойства, волнения, все эти условности, знаки вежливости и чувства благодарности ему чужды».

Однако утешение это не возымело действия. С Гочем могло случиться что угодно: у него не было документов, он был человек непривычный и нездешний, вид у него был до крайности подозрительный, речь его казалась странной. Невпрус съездил раз или два на Казанский вокзал, однако ничего не смог там узнать о странном человеке по имени Гоч. Напрасно Невпрус говорил себе, что, в конце концов, он Гочу не отец и не прислуга, что юноше надо как-то начинать самостоятельную жизнь в этом мире: ни один из этих аргументов не смог окончательно усмирить терзания его щепетильной совести.

Гоч объявился ранним утром, дней через десять. Голова у него была горделиво украшена железнодорожной фуражкой, а в манерах его появилось что-то простонародное. На возбужденные расспросы Невпруса он отвечал одной фразой, произносимой нараспев:

— Чайку б теперь испить, самое время, охота, страсть…

За чаем он вернулся мало-помалу к обычной своей речевой манере и поведал следующее.

В поезде ехать Гочу определенно нравилось. Во-первых, за окном пробегали непривычные пейзажи: Гоч даже не подозревал, что на свете может быть так много плоской, равнинной земли. Он был поражен этим открытием и почти все время проводил у окна. Во-вторых, ему понравились попутчики (Гоч почему-то упорно называл их «простые советские люди»). Когда у Гоча кончились припасы и деньги, выданные ему Невпрусом, простые советские люди давали ему то сушку, то соленый огурец, а то и просто ломоть хлеба. Это было с их стороны очень благородно и приходилось всегда кстати, так как аппетит у него в дороге был отличный. Скорое обнищание Гоча объяснялось тем, что два его соседа постоянно приглашали его выпить спиртного и Гоч должен был «скидываться с ними на троих». Подобных дорожных расходов Гоча Невпрус, конечно, предусмотреть не мог.

— Не люблю, когда пьют на чужие! — вдруг с пафосом заявил Гоч за чаем.

— А вообще ты разве любишь, когда пьют? — удивился Невпрус.

Оказалось, что Гоч и вообще не любит, когда пьют, но еще больше он не любит, когда пьют на чужие.

— Пить на свои, — заявил он серьезно. — Это главный этический принцип русского человека.

Дорогой Гоч ознакомился также с главным этическим принципом мусульманского человека: хороший человек — это тот, который уважает старших и хорошо относится к родственникам и к односельчанам. У интеллигентных людей, как выяснил Гоч в вагоне, этические принципы были еще проще.

— Там был один профессор, — вспоминал Гоч. — Он говорил так: «Хороший человек — это тот, кто ко мне хорошо относится. Очень хороший человек — тот, кто ко мне очень хорошо относится. А плохой, соответственно, тот, кто относится ко мне плохо». Однако здесь речь шла о нравственных людях, — продолжал Гоч. — О людях, которые руководствуются теми или иными этическими принципами, а между тем встречаются даже у нас простые советские люди, которые не имеют никаких нравственных принципов. Они пьют на чужие, они не помогают престарелым родителям, они не делают разницы между своим и чужим родственником, они обижают земляков…