Таир Али - Ибишев
Но Ибишев не слушает и ложится рядом с ней как есть в мокром пальто и грязных ботинках. Женщина кричит и пытается столкнуть его с кровати.
— Идиот…Убирайся отсюда!..
Изловчившись, Ибишев хватает ее за плечи и, прижав к себе, целует сухими губами. Женщина приходит в еще большую ярость, бьет его по лицу, визжит…
На длинной эстакаде, уходящей далеко в море, стоит отец.
В безоблачном небе с криком проносятся серые чайки. Сквозь солнечную дымку на горизонте видны нефтяные вышки. Неподвижное море блестит, словно чешуя. Ибишев знает это место, это Шихово, дальше Биби — Эйбата. Отец щурится. Он одет в полосатые бумажные брюки и белую рубашку с закатанными до локтей рукавами. Лицо его гладко выбрито.
— Беги ко мне! Я хочу посмотреть на тебя!
И Ибишев бежит по горячему песку, прямо к эстакаде, у которой, раскрыв ему навстречу руки, его ждет отец. От часов с широким кожаным ремешком, плотно обтянувшим его мускулистое запястье, на лицо Ибишева–младшего падает солнечный зайчик.
— Беги…
Ибишев знает, что этого не может быть, и отец сейчас исчезнет, потому что он, скорее всего, давно уже умер. И вместе с ним исчезнет эстакада, нефтяные вышки в море, и само море…
И те женщины в доме около свалки тоже умерли. Их задушил Оборотень. Все это было просто галлюцинацией из–за червей в голове…
4.
Снега не было. Ни в январе, ни в феврале. Ничего, кроме промозглой сырости и ветра. Постепенно Влажный Скорпион сменился Огненным Овном, но почти никто в городе этого не заметил — после смерти Оборотня многое потеряло свой первоначальный смысл. Денизли, день за днем, неумолимо погружался в серые волны апатии и безвременья. Пожалуй, последним ярким эпизодом в не слишком богатой событиями истории города стали похороны Салманова.
Хоронили не Оборотня. Хоронили человека, еще при жизни названного «отцом города». А отцов, как известно, не выбирают, отцы земные, отцы небесные — они монопольно держат в руках суровые нити судьбы, и не нам судить их! И когда гроб, покрытый трехцветным знаменем, в сопровождении усиленного наряда полиции везли по центральным улицам Денизли, люди молча выходили из домов и шли следом под накрапывающим дождем к старому кладбищу, где за четыре дня был сооружен небольшой мавзолей, облицованный белым мрамором с красными прожилками.
Мулла прочитал заупокойную молитву, гроб с телом опустили в землю, солдаты из почетного караула салютовали в воздух холостыми патронами. После того, как умолкло гулкое эхо выстрелов, над кладбищем воцарилась удивительная тишина.
Черная Кебире на похороны не пришла.
5.
22 марта: годовщина Великой Бумажной Революции, зловещие мартовские Иды и Новый Год по календарю мусульман–шиитов.
На пять часов вечера назначен концерт. Витрины дорогих магазинов, выходящих на центральную площадь, увешаны цветными лентами. В некоторых из них на подносах выставлены тарелки с проросшей пшеницей и крашеными яйцами. Прямо напротив центрального входа в мэрию еще три дня назад соорудили открытую сцену и поставили щит, на котором зеленым и красным написано:” Новруз — праздник Весны».
В половине пятого включили прожектора и по краям сцены, залитой ярким светом, побежали разноцветные огни. Площадь постепенно заполняется людьми.
Вначале выступает новый глава города — маленький плешивый человек в темно–синем пальто. Он поздравляет денизлинцев с наступающим праздником, обещает приложить все силы для окончания строительства гостиницы к 1 июля, и в завершение желает всем мира и благополучия. Люди на площади вяло хлопают ему. Сразу после него на сцену поднимается красивая полная женщина в песцовой шубе и три музыканта. Начинается концерт.
Холодно. В застывшем воздухе отчетливо пахнет снегом, но снега нет. Ибишев следит за тем, как облачко пара изо рта смешивается с сигаретным дымом и тает, поднимаясь вверх. Справа, в дверях турецкого ресторана, столпились официанты.
В небо с шипением взлетают петарды. Разрываясь, они освещают площадь вспышками ядовитого желто–красно–зеленого света.
Во время паузы между песнями со сцены спускается мужчина в национальном костюме и раздает всем желающим кулечки с конфетами и апельсинами из огромного мешка с символикой гостиничного консорциума. Начинается давка. Мешок опрокидывается набок и рыжие апельсины рассыпаются по земле. Один из них подкатывается к ногам Ибишева.
Концерт продолжается.
Ибишев чувствует, что ноги в тесных ботинках совсем закоченели. Но уходить все равно не хочется. Стоя здесь, среди всех этих людей, он ощущает себя почти счастливым.
Ибишев облизывает потрескавшиеся губы и, задрав голову кверху, смотрит в темнеющее небо. Он видит там луга, залитые прозрачной водой, и отца в полосатых бумажных брюках, бредущего к вершине холма, на котором сидят Алия — Валия под большим разноцветным зонтом. И одна из них разрезает сочную желтую грушу острым ножом и, улыбаясь, протягивает ему дольку. И, поднявшись и заслонив собой все небо, они начинают заплетать волосы в серебряные косы.
— Надо успеть сварить варенье до отъезда мальчика.
— Еще три баллона?
— Еще три баллона.
Тихо, почти неслышно напевая, Алия — Валия помешивают деревянной шумовкой золотые абрикосы в кипящем сиропе. На столе среди множества пластмассовых крышек стоят простерилизованные баллоны, а за окном, в лучах ослепительного солнца, из бирюзовой воды выходит денизлинская Венера, и лепесток ламинарии трепетно лежит у нее на плече…
Совершенно закоченевший Ибишев уходит, не дождавшись завершения концерта.
В пустынном переулке горит фонарь. Он сидит на корточках и курит. Из дверей старого двухэтажного особняка выходит молодая женщина в короткой дубленке с капюшоном. Пройдя несколько шагов, она оборачивается:
— Тебя, кажется, зовут Ибишев? Ты сын двойняшек.
Ибишев улыбается. Поднявшись с корточек, он подходит к ней:
— Ты видела меня на пляже…
— Помню, помню! — Она смеется. — Надеюсь, ты никому не рассказал про это?
Ибишев качает головой.
— А я тут к маме заходила. Ты кого–нибудь ждешь?
— Нет, просто сидел…
— Вот и хорошо! Проводишь меня?
Джамиля — Зохра берет его под руку.
И они идут по холодной улице. И Ибишеву легко, как не было никогда в жизни. И ему хочется взять ее на руки, как ребенка, и поцеловать ее, и положить голову ей на живот и слушать, как она дышит.
— Смотри.
Он показывает рукой на небо и Джамиля — Зохра видит, как почти черное небо вдруг становится прозрачно–фиолетовым, и справа от них всходят жемчужная Венера и рядом огненный Марс, и сверху начинает падать снег.
Снег такой густой, что, пока они успевают пройти перекресток, улица становится совершенно белой.
— Настоящий снег! И прямо на Новруз! Ты представляешь!..
Она поднимает голову и ловит губами падающие снежинки.
— Кто бы мог подумать!?
В небо взмывают петарды. Издалека доносится музыка.
— Мы почти пришли.
— Да. Так не хочется идти домой. Посмотри, как красиво!
Ибишев кивает и, не мигая, смотрит на нее, и сердце его готово разорваться от отчаяния и нежности.
— Спасибо, что проводил! С праздником тебя! И двойняшек поздравь…Ну, хорошо, еще увидимся! Пока!
Но Ибишев знает, что они больше не увидятся. Никогда. И нежность в его сердце превращается в невыносимую боль, в боль, от которой на глаза наворачиваются колючие слезы. Он отворачивается.
— Подожди…у меня тут подарок для тебя…
Джамиля — Зохра с интересом смотрит на него. Ибишев опускает руку в карман пальто и нащупывает холодную ручку отцовской бритвы. И в это самое мгновение небеса над ним с грохотом разверзаются и смертельный голубовато–зеленый свет Ориона заливает его с ног до головы. И, словно насекомое в янтаре, Ибишев видит в остекленевшем воздухе собственное многократное отражение, сжимающее ручку сверкающей бритвы. И торжество его безгранично! Сейчас, сию секунду, последняя из пеннорожденных умрет на этой заснеженной улице, и боги содрогнутся от ужаса, и глупая смешная жизнь Ибишева обретет хоть какой–то смысл! Смертельный свет Ориона, низвергающийся с небес, становится таким ярким, что он почти слепнет в его потоках.
— Ну, где твой подарок?
Ибишев медленно вытаскивает руку из кармана и разжимает пальцы. На ладони светится оранжевый апельсин.
6.
Через десять дней Ибишев умер.
Произошло это рано утром в отдельной палате денизлинской городской больницы.
Никто не знает, что снилось ему в последние дни, о чем он думал и сказал ли что–нибудь перед тем, как умереть. И есть только одна надежда, что смерть он встретил легко, без боли и отвращения, и что там, на вечных лугах, залитых прозрачной водой, кто–нибудь встретит его, и возьмет за руку, и отведет к свету.
