Игорь Удачин - Встретимся в Эмпиреях
«Не способен на безрассудство?..»
Поднявшись, подхожу к зеркалу и с угрюмым видом изучаю то, что оно мне показывает.
Выпускная пора. 3 июля
Медленно, но верно, как вода из неплотно завернутого крана, истекали последние задушевные денечки. Почему я называю их «последними задушевными»? Да просто потому, что в те дни мы еще могли позволить себе быть по-своему беспечными; чтобы эта беспечность не нарушала зыбкой гармонии нашего особого внутреннего состояния, равно как принимала временное перемирие с факторами внешними. Вихрь перемен, где-то блуждающий, не успел еще ворваться в наши жизни безоговорочно, и мы были рады тому, что с нами происходит, а выразиться точнее — рады, что пока не происходит ничего. Умы пребывали в своеобразной приятной спячке, которая, конечно же, не обещала продлиться вечно. Лишнее напоминание: совсем скоро нам предстоит проститься с училищем и его набившими оскомину порядками. Ни о чем жалеть в связи с этим не приходилось — приходилось размышлять: что же после?.. Вопросов назревало пугающее множество. Но точно не сегодня, не в этот вечер…
— Абориген, ты где? Ау!
Мы поднимаемся в наше пристанище в «недостройках» и зажигаем фонарь. В дальнем углу «залы» трепещущий кругляш света выхватывает из мрака заспанное лицо Аборигена. Своей угловатой походкой он направляется к нам. На лице расплывается уже привычная щербатая улыбка.
— Сегодня у тебя пир, Абориген, — говорит Демон, принимаясь распаковывать сумку с едой.
Выудив здоровый, упругий, так и просящийся на зуб батон сырокопченой колбасы, Демон подбрасывает его в воздух над нашими головами. Абориген, как заправский вратарь, ловит.
— А то ведь ты, Абориген, всю популяцию крыс истребишь в «недостройках», — громко смеется Слива, подмигивая.
Мы припозднились, уже стемнело. Но костер решили не разводить.
Слива и я приступили к смешиванию полусухого с фруктовой шипучкой — так, мы знали, получится и больше и вкуснее. Виктория занялась приготовлением легких закусок: всего по чуть-чуть, чтобы импровизированный стол не выглядел совсем уж голо (солидную часть съестного мы планировали оставить впрок Аборигену). Для Аборигена ко всему прочему принесли шерстяной свитер, брюки, смену белья и кое-что из обувки.
Демон в отличие от нас долго не мог найти себе достойного занятия, но вот вдруг сорвался с места, застелил досками следы былых костров под проломом в крыше, сверху разложил мягкие одеяла.
— Ложись-ка, — приглашает Викторию, указывая на творение своих рук.
— Зачем это? — не понимает Виктория и еле заметно краснеет.
Демон моментально оставляет ее в покое и опробывает ложе сам. Руки и ноги вольготно раскидываются в разные стороны, млеющий взгляд устремлен в небо.
— Сегодня мы будем разговаривать, пить вино и лежа смотреть на звезды. А? Ну как?!
— Просто зашибись, — подыгрывает Демону Слива и растягивается рядышком.
— Здравствуй, Ночь. Я тебя вижу. Но-очь. Мы с тобой на «ты» как никогда в моей семнадцатилетней жизни, — таинственной хрипотцой слово за словом слетает с уст Демона.
Мы с Викторией, улыбаясь, переглядываемся. Я разливаю напиток по стаканам и разношу всем.
— Давайте, давайте. Присоединяйтесь. Чопорность нам не к лицу, — зазывает Демон, и мы с Викторией, прекратив мешкать, тоже ложимся на постланные одеяла.
Наши головы почти касаются, руки тоже. Вид вечернего сумеречного неба, кажущегося таким по-необычному близким, завораживает. Отпиваю глоток, и мне приятно ударяет в голову — может, потому, что пью в лежачем положении. По телу разливается щекочущее тепло.
Как скептично привыкли мы относиться к кажущимся дурацкими нам, мелким, несущественным, но милым затейкам! А зря. Чего-то, пусть не столь очевидного, мы определенно себя лишаем. Избегая их, порою мы ограничиваем себя в совершенно новых ощущениях. Способны поверить в это? Если нет, то не берите в голову и считайте, что я просто треплюсь.
Я испытывал покой и умиротворенность, абсолютно потеряв счет времени. Лишь машинально и изредка производя глоток из своего стакана, я вновь погружался в негу. Мне было здорово.
Возможно, так пролетел час.
— Смотрите, звездочка падает! Загадывайте желания! — раздается вдруг звонкий и по-детски восторженный голос Виктории.
В силу примет и то верилось сейчас больше, чем в любой непреложный факт нашей суровой действительности. От действительности устаешь, необратимо грубеешь душой. А как порой хочется обнять и приласкать живущего внутри тебя ребенка!.. «Чтобы… Она… чтобы Она поняла наконец, что я…» Вот ведь… в голове сплошная мешанина. Мысль не строится, и немножко обидно.
— Смотрите, смотрите! Еще одна! Загадывайте.
Я больше не пытаюсь загадывать.
— А не жирно ли нам будет, Вик? — посмеивается над Викторией Слива.
До моего слуха доносится тихое, будто покашливающее хихиканье Аборигена. Мне лень поднять голову, чтобы посмотреть, где он расположился.
— Абориген, — бросаю в пустоту я.
— У-у, — отзывается тот.
Я так и не понял, где он. Но поблизости.
— Ты загадал желание?
— Желание? Мое желание — самая очевидная вещь на свете. Вернуть жизнь, какой я жил прежде.
— А что ты сам готов сделать для этого? — не может не вмешаться Демон.
— Честно?
— Конечно, честно.
— Я бы продал душу дьяволу, чтобы это произошло.
Мы смеемся. Но смех наш какой-то натянутый, грустный.
— Способен допустить, что и я продал бы душу дьяволу, если бы знал: что такое есть «дьявол» и что значит «продать ему душу», — высказываю вслух свои мысли.
— Вы говорите такие вещи, каких говорить нельзя, — делает попытку прочесть нам нравоучение Виктория.
— Отчего же, Вик? — не соглашаюсь я. — Люди давно отменили для себя Бога. И пусть бы они верили хоть в дьявола — лишь бы жили по единым нравственным законам. Кому, ответь, от этого стало бы хуже? Абориген хочет справедливости, а помощи искать не у кого. Вот и вся история.
Разговор больше не клеится. Я чувствую себя неловко. Зачем полез в эти дебри? Умный очень стал, что ли?! А как все замечательно было минуту назад…
Хочется исправить ситуацию. Собираюсь с духом и обращаюсь к ребятам:
— Я тут песню на днях сочинил…
— Ого! — отзывается Демон.
— Хотите?
— Спой, — просит Виктория. Ее поддерживает Слива и даже Абориген.
Я приподнимаюсь. Из темноты протягивается рука Аборигена, держащая за гриф гитару. Ее самую, Демоновскую, которую тот не пожалел для «недостроек» — и вот применение нашлось.
Вступительные аккорды задают жесткий ритм. Я поражаюсь драйву и мощи собственного голоса и пою, как не пел никогда и никогда уже, наверное, не спою.
Зрачком солнцеВ глазнице неба тупит взгляд.Полоса горизонтаПревращается в закат.Небо вспыхнет кровавым костром.Все это я предчувствовал днем.Спастись. Убежать.Неприкаянный страх все бродит в душе.Я боюсь устать ждатьНового ветра на этой земле.На этой земле я снова чужой.Зачем же я так торопился домой?
У-у. У-у-у. Мертвые Иллюзии.
Брожу средь домов.Дикий город дремлет во тьме.Я свободен от оков.Но этой свободы я вряд ли хотел.Сны выходят из темноты,Съедают взглядами и корчат рты.И тогда я хочуЛечь и уснуть навсегда.Пускай эти сныТочат меня, как камень — вода.Чьи-то мысли приму за свои,Чье-то тепло украду до весны.
У-у. У-у-у. Мертвые Иллюзии.
Но хочу ли я здесьНайти покой? Быть может — нет.Вот и сон уж весь.Пробежали титры, и включен свет.Откроется дверь, а за ней — пустота.Лучше бы там бушевала война.И снова пойдуПоднимать на дыбы дорожную пыль.Буду верить всему.Каждую небыль приму за быль.Скуплю все дерьмо по высокой цене.Растаю от льстивых речей обо мне.
У-у. У-у-у. Мертвые Иллюзии.
И откуда Им знать,Что я живу, над всем смеясь.Клевещите. Предавайте.Меня теперь так сложно достать.Где проснусь я завтра с утра?Вспомню ли я, что было вчера?Веки облаковРаздвинулись в который раз.В краску вогнан восход.Хмуро щурится Небесный Глаз.Непросто счастливым быть на этой земле.Я много думал. И это Ответ.
Я слышу Голос в тишине.С небесной глади солнце светРукою облачной протянет мне.А я скажу: «Спасибо, нет».
У-у. У-у-у. Мертвые Иллюзии.У-у. У-у-у. У-у.
Глава 5. Право На Безрассудство
