Михаил Орловский - Военно-медицинская акаМЕДия

Негодяи.

А мужика через два месяца выписали, и он даже ушёл своими ногами.

…до следующей встречи с самосвалом (не приведи Господь).

…и аппаратом ИВЛ (трижды не приведи).

Лекция 30 ПРО ЭТО

Век живи — век учись, всё равно дураком помрёшь.

Разумеется, случай с постановкой дыхательной трубки в пищевод редкость. Хотя люди частенько что-нибудь друг другу в рот вставляют. И это в последнее время не редкость. И я не имею в виду медиков. А трубка в пищевод — это точно редкость. И уже действительно большая редкость: выживший после подобного пациент. Кома сама по себе — вещь далеко не приятная, а тут ещё такие фокусы. Непорядок. И чтобы избежать подобного непорядка, требуется стремиться быть специалистом. Хорошим специалистом. По крайней мере, в медицинском мире обязательно.

Вовка слыл крупным специалистом… По женскому полу… Он постоянно рассказывал нам про «Это» и к концу четвёртого курса мог спокойно вести лекционный курс «Постель — это не только мягкая мебель» или «Огурец и колбаса, что между ними общего?». Или, например, «Любовь — это не одни цветочки, прогулки и Шекспир, но и кое-что ещё». В общем, Вовка знал всё, или почти всё, об «Этом». Знал где. Знал как. И даже знал, куда и с кем. Он и книги различные читал. Исключительно про «Это»…

Он даже и гинекологом в конечном итоге стал.

Как-то оставил нам на дежурстве книжку почитать. Толстую такую книжку, с цветными картинками. Жёлто-синего формата. «Кама не только сутра, но и в обед и вечером» называется. 322 основные жизненные позиции…

Книжка оказалась весьма познавательной, содержащей множество иллюстрированного материала, вследствие чего прошла одобрение всей дневальной службы. Именно ввиду одобрения она и осталась лежать в рубке дежурного по факультету. Промеж других книг. Осталась и осталась. Для будущей смены.

Будущая смена, новый наряд, заступал в шесть часов вечера. Ребята гладили гюйсы, чистили ботинки и крахмалили фуражки. Они ещё не знали, какая радость познания их ожидает на вахте.

Но будущую смену опередили. Один человек. Большой человек. Он пришёл прямиком из строевого отдела. Строевым шагом и никак иначе. В зелёной форме и с погонами. На погонах сияли танки. Танкисты — это вторая группа в армии, которую следует обходить издалека (первая — медики, если помните, нонкомбатанты. Смотри первую часть трилогии). Человека звали Полковник. Полковник Сморжевский. И он пришёл с проверкой. Как обычно. Полковник всегда приходил. Иногда ловил младшие курсы на самоволке, иногда на опоздании или на смешанке (смешанная формы одежды, чего никак не позволялось). А тут он просто и с раннего утра. И не по-военному, некрасиво: без предупреждения. Всё равно что ворваться без стука. Хотя на танке особо-то не постучишь. Зато Сморжевский орал, кричал, всё раскидывал, тыкал всех носом по углам и на трап, и снова орал…

И вот он добрался до факультетской документации. Оказалось, книги тоже умеют летать. Изящно описывая дугу, они, будто крыльями, махали страницами и со свистом рассекали воздух. Каждая летела своим маршрутом. Книги останавливала холодная стена, и издания, будто смертельно раненные бойцы, беспомощно сползали вниз.

— А это что? — спросил человек из строевого отдела и показал на толстый печатный альманах в обложке. Тот самый альманах…

Мышь, загнанная в угол, не сопротивляется? Убитый солдат не бежит? Утопленный корабль не плывёт? Неправда…

Дневальный улыбался всей нижней губой. Глаза загорелись, словно у нашкодившего котёнка, а ушки прижались к затылку. Нет, ему, конечно, тоже было страшно… Но он предательски улыбался, как нагадившее мимо лотка животное. Ручки тряслись. Ладошки взмокли. А время шло. Неуклонно шло. Тик-так, тик-так. Стрелки двухэтажным эхом пульсировали в мозгу. Надо было что-то отвечать.

— А, это..? — очнулся дневальный. — Ну, это… это к-книга.

— Я сам вижу, что книга! — громко поднасел Сморжевский. — Я спрашиваю, что Это?!

— Ну, это… это… она. — Юноша всё ещё надеялся увести разговор от щекотливой темы, тем более для полковника подобное вообще ужасно. Строевик. Поэтому дневальный, не соврав, представил талмуд с другой стороны: — Это фи… философия… — наконец-то родил он.

Лицо с погонами о двух полосах и трёх звёздах сделалось умным. Впервые за истекшую неделю. А может, и две. «Учатся?» — подумало что-то глубоко внутри лица. И в памяти начали всплывать различные учёные. Коперник. Архимед. Ахматова. И почему-то Лермонтов: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…» — это уже высшая философия. Он тоже в школе учился. Потом в спецшколе. А потом полковник вспомнил, как сам учился в спецшколе, и снова подумал: «Учатся?.. На вахте?.. Четвёртый курс Акамедии? Хрен там!»

— Дай-ка книжку… — требовательно приказал он.

Книжку ему дали. В обложке. Неохотно. Со скрипом.

В данный момент «хранителя толмуда» обуяли смежные чувства. Книгу отдавать не хотелось, а дневальный вырос, имея за спиной разряд по карате. Он мог легко и незаметно вырубить танкиста ударом по шее. Позже сказать, якобы вы резко потеряли сознание, товарищ полковник. Нужно срочно к врачу. Да тому и самому будет уже не до книги. С другой стороны, каратист помнил первую заповедь Сенсея о том, что самый лучший бой — это не состоявшийся бой. Кроме того, рука не поднималась на танкиста. «И так человек жизнью побитый», — размышлял дневальный…

В общем, ему не просто дался выбор. Либо полковник получит физическую травму от него, либо душевную от книги. Правда, несмотря на превосходство душевной травмы над физической, наносилась она не дневальным, а самим пострадавшим. Именно последний довод и склонил четверокурсника к отказу от нанесения оппоненту тяжёлых физических увечий.

Стоит сказать, что вся эта борьба чувств пролетела в голове «мыслителя» за короткий промежуток процесса передачи. Передачи из рук в руки жизненного учебника. Ценного учебника. Но вот решение принято, и книжка передана. Дневальный прищурился. Мол, ты сам виноват.

Строевик взял талмуд и сначала ничего не понял. Зато понял потом. И начал орать. Вернее, продолжил. Собственно, для подобного действа он всегда и приходил. Орал он долго и с упоением. По-разному. Душевненько. С раскатами и вибрацией голосовых связок. И даже когда Сморжевский отошёл далеко от здания факультета, его крик всё ещё гулял по Пентагону.

Заветный Вовкин «букварь» полковник строевой службы вернул ровно через месяц (навыки копирования слабы? или ксерокс сдох?). Сам. Лишь добавил шёпотом: «Сынок, я двадцать четыре года живу с женой. двадцать четыре. Но чтобы ТАК.»

«Надо было ему всё-таки врезать по шее», — подумал дневальный, видя, в каком трансе до сих пор пребывает танкист. Точно надо.

Полковник не орал целый год. И больше никогда не приходил к нам на факультет. И без пяти шесть, а порой и раньше, убывал домой.

А в шесть ноль пять убывали младшие курсы. Свободно. По смешанке. И как угодно. Через КПП.

Лекция 31 О ПЕРВЫХ ПАЦИЕНТАХ

Когда вспоминаешь, что все мы сумасшедшие, странное в жизни исчезает, и всё становится понятным.

Разумеется, помимо чтения полезной и нужной литературы мы никак не брезговали заниматься главной вещью. Практикой. Ведь как «отче наш» всё поголовье воспитанников помнило постоянный наказ преподавателей Акамедии: «Теория без практики мертва». Посему, не откладывая в долгий ящик, мы стремились туда, к делу (буква «д» в слове «дело» здесь принимать как промежуточный звук между «т» и «д». — Авт.). Не подумайте превратно. А хотя…

Дело стало на дежурстве. Клиника урологии, расположенная в сорок девятом городке, готовилась ко сну. Больные постанывали, санитарки похрапывали, а сёстры, выполнив вечерние назначения и раздав ужин, наслаждались вечерним маникюром. Наступало время, отведённое для культа ногтей. Ваня сидел в ординаторской и аккуратненько записывал амбулаторный журнал, периодически предаваясь мыслям о предстоящем отпуске. Ну, ещё о том, как он научную работу напишет — недаром крыски вместе с кроликами и морскими свинками подвергались истязаниям в течение почти трёх месяцев. И разумеется, об окончании учёбы и начале личной врачебной деятельности.

И тут в дверь кабинета приглушённо постучали:

— К нам посетители, — подала голос дежурная медсестра. — Мама с дочкой.

Ваня оторвался от раздумий и пошёл в коридор. В холле располагалась женщина с прекрасным существом лет тринадцати, которое опасливо косилось на стены клиники имени Мочеиспускательной Системы.

— Ну, что у нас тут? — заботливо спросил юный дежурант.

— Маша, дочка моя, прыгала, и вдруг у неё живот сильно заболел! Мы «скорую» вызвали, и нас к вам отвезли, — отчеканила мама, глядя на врача как на последний оплот в этом хрупком мире.