Александр Проханов - Скорость тьмы
Эта мысль была нестерпима. Обесценивала жизнь. Опровергала весь прежний опыт. Наполняла рассудок ненавистью, побуждая к безумным поступкам. Необходимо было отсечь пропитанные ненавистью переживания. Перевести сознание в иную плоскость, как летчик, перекладывая руль, кладет самолет на другой курс, сверкнув крылом, уводя машину из грозовой тучи, выпутывая из молний, выхватывая из турбулентных потоков. Этой спасительной плоскостью вдруг померещилось недавнее свидание с женщиной, что пришла к нему с невыполнимой просьбой, с фантастической мечтой. Эта мечта была несовместима с осмысленной деятельностью и реальной жизнью. Теперь именно эта несовместимость сулила спасение. Переместившись в мир этой женщины, погрузившись в ее неисполнимые мечты, он станет невидим для жестоких, направленных на него прицелов, недоступен для вероломных ударов. Укротит свои безумные мысли. Остановит пропитанные ненавистью побуждения.
Он вспомнил бледное, мучительно-красивое лицо, острые, горько приподнятые плечи, странную шаль с бахромой. Вспомнил ее просьбу спасти падающую в море колокольню. Отменил намеченное на заводе совещание, сел за руль «лексуса» и отправился в музей.
Бывшее здание хлебной биржи, в котором располагался музей, отражалось в Волге золотым размытым фасадом. Столетней давности, похожее на каменный терем, оно помнило караваны судов, приходивших с пшеницей с нижней Волги, шумные торги и миллионные сделки, русских купцов и европейских торговцев. Тут же, на набережной, были расстреляны белые офицеры, участники мятежа. Отсюда, со сборного пункта, под плачи и вой гармоней отправлялись под Сталинград пароходы с солдатами. Ратников бросил машину на набережной, взбежал на крыльцо и спросил у старенькой, сидевшей у входа смотрительницы:
— Могу я видеть вашу сотрудницу. Не помню ее имени. У нее коса и такая, знаете ли, шаль с кистями. Кажется, она изучает историю Молоды.
— Ольга Дмитриевна Глебова? — пожилая женщина узнала Ратникова. Волнуясь, смотрела на него сквозь толстые очки.
— Да, да, Ольга Дмитриевна, — вспомнил Ратников. — Можно ее увидеть?
— Пройдите, пожалуйста, через залы. Она, должно быть, в научном отделе.
Уже сожалея о своем порыве, Ратников стремительно прошагал сквозь пустынные залы с развешенными картинами, иконами, застекленными стендами. Нашел дверь с табличкой: «Научный отдел». Открыл без стука, вошел. И сразу увидел ту, которую искал. Женщина сидела над каким-то фолиантом, кутаясь в шаль, склонив свое тонкое, бледное лицо к пожелтелым страницам. Ратников успел разглядеть ее шевелящиеся губы, округлый подбородок, белый широкий лоб, над которым была уложена трогательная старомодная коса, ее плечи, покрытые теплой шалью, и хрупкую, красивую шею, слишком беззащитную, обнаженную среди витавших в мире жестоких стихий. Женщина подняла на него лицо, и в ее серых больших глазах мелькнуло изумление, испуг и что-то еще, необъяснимое, умоляющее, от чего у него вдруг сладостно затосковало сердце. Эта мгновенная, необъяснимая сладость была признаком того, что он не ошибся, — его жизнь скользнула, выпадая из сумрачного облака, сгустка молний, переместилась в плоскость хрупких впечатлений и неведомых прежде переживаний. И опасаясь этих переживаний, не готовый к ним, боясь своего порыва, еще надеясь, что можно остановиться на этой необязательной черте, он произнес резко и хмуро, будто отталкивал от себя женщину:
— Вы просили меня. Я пришел. Можно поехать, осмотреть колокольню.
— Прямо теперь? — почти прошептала она.
— Чего откладывать. Яхта ждет. Собирайтесь.
— Я сейчас, — она встала, торопливо запахнула шаль, достала из шкафа плащ, который соскользнул с вешалки и едва ни упал. Ратников не помог, не подержал плащ, все еще надеясь, что поездка их не состоится, и его легкомысленный и опасный порыв не будет иметь продолжения.
Сели в машину. Он выбрал дальний, окольный путь, через Волгу, по стальному арочному мосту, словно хотел продлить неопределенность их отношений, едва возникших, готовых бесследно исчезнуть. Чувствуя ее за спиной, на заднем сидении, видя в зеркале ее склоненное лицо и потупленные глаза, он думал, что не поздно одуматься. Сослаться на неотложное дело, на неполадку катера и вернуть ее в сумрачный кабинетик, где остался раскрытый фолиант с жухлыми страницами и ветхими словесами о какой-то исчезнувшей, ветхой, ему неинтересной жизни. Но, повинуясь необъяснимому принуждению, он продолжал вести машину сквозь город, на окраину, где находился затон, и у причалов толпилась флотилия катеров и яхт.
Миновали гидроузел сталинской архитектуры. Каменная громада с античными фронтонами и капителями таила в недрах рокочущие агрегаты, которые впрыскивали электричество в лучистую сталь подстанции, в длинные дуги убегавших вдаль проводов. Колючая спиралевидная проволока опоясывала станцию, и он подумал, что коринфские капители гармонично соседствуют с колючей проволокой, создавая неповторимый «сталинский стиль» — смесь ужаса и величия, красоты и уродства.
Проехали по дамбе, выдерживающей напор необъятной блестящей воды уходящего к горизонту моря. Стальная гладь зеркально отражала высокую тучу, из которой свисала серая борода дождя. Шлюзы все той же сталинской архитектуры издалека пленяли колоннадами и ажурными галереями, но вблизи отталкивали изгрызенным бетоном и ржавой арматурой. Цивилизация, которая стоила несметных усилий и жизней, обещая быть вечной, теперь завершала свое существование. Пугала своей изношенностью и ненужностью, вызывая болезненное недоумение.
Они подкатили к затону, где теснились остроносые, пернатые яхты, тяжеловесные, обтекаемые катера, белые однопалубные кораблики. Рябинский флот, принадлежащий состоятельным персонам и коммерческим предприятиям. Любители увеселительных прогулок и корпоративных праздников на воде уносились в разлив на остроносых застекленных катерах, лихо бороздили сияющие воды, а потом причаливали к зеленому острову, откуда весь день излетали салюты, и доносилась жгучая музыка.
Ратников остановил машину у воды. Открыл заднюю дверцу, видя, как осторожно и неуверенно коснулась земли узкая ступня его спутницы. Торопливо подошел капитан яхты Андрей Алексеевич, или просто Лексеич, с боцманской бородкой, в черно-белой фуражке с якорем.
— Юрий Данилович, катер готов. Баки заправлены на триста километров похода. Ужин на борту. Прикажете запускать?
— Оставайся на месте, Лексеич. Сам поведу, — оборвал его усердный доклад Ратников. — Помоги Ольге Дмитриевне взойти на борт.
И пошел по деревянному настилу, к которому был причален высокий, округлый катер из драгоценного черного пластика, обшитый медовым деревом, с хромированными, блестевшими на солнце деталями. По трапу ступил на палубу, слыша, как сзади постукивают по доскам женские каблуки. Отрешенно подумал, — в какую странную новизну погружается его жизнь, в какой загадочный завиток начинает закручиваться его судьба, какое непознаваемое будущее приближается к нему с этим звонким постукиванием каблуков.
Ольга Дмитриевна остановилась на палубе, ухватившись за хромированный поручень. Ратников вошел в рубку, встал перед приборной доской, на которой горели циферблаты, пламенел огненными пятнами экран радара, высвечивая контуры берегов. Повернул ключ зажигания, наполнив корпус катера могучими биениями, глубинным рокотом двух запущенных двигателей. Осторожно маневрируя, наполняя воду бурлением, медленно отошел от причала. Провел катер мимо заостренных корпусов и ажурных рубок. Скользнул в горловину затона и, прибавив скорость, рывком толкнул катер в сияющий разлив, чувствуя, как отпрянули берег, яхты, застывший на пирсе капитан, далекие очертания шлюзов. Вместе с ними стала отлетать, удаляться его прежняя жизнь, а новая, еще не наступившая, сияла туманным разливом, таинственно переливалась, мерцала бескрайними водами, из которых ввысь поднимался чуть различимый столб света.
Ольга Дмитриевна, едва вошел в ее музейный уголок порывистый, сумрачно нелюбезный человек, вывел ее на крыльцо каменного терема, усадил в замшевую глубину автомобиля, — вся онемела, затихла и затаилась. И пока пересекали Волгу под железными арками моста, проезжали дамбу с мучнисто-белым зданием электростанции, приближались к заливу, усеянному белыми, словно чайки, катерами и яхтами, — она пугливо сжалась, не размышляла, не чувствовала, словно жизнь оцепенела в ней. И когда ступила на палубу драгоценного ковчега с приборами, стеклянными окнами, полутемными каютами, в которых виднелись диваны, ковры и подушки, — она запрещала себе думать и чувствовать, словно боялась неосторожной мыслью прервать этот сон, взволнованной мыслью спугнуть наваждение. И только когда блистающая громада катера, в рокотах и биениях, вышла на простор, и свежий ветер охватил ее, сжал в тугих объятьях, окружил холодом, силой, бушующими порывами, она очнулась, прозрела и восхитилась. И в ее восхищенном сознании мелькнуло: «Я это знала.… Ждала.… Верила, что чудо случится…»
