Тонино Бенаквиста - Наша тайная слава
Его наперсник против собственной воли вспомнил, что обязанностью самых первых выкликал было объявлять о визитерах в покоях короля. А что может быть трагичнее короля, которому не с кем больше поговорить?
— Этот не может не прийти: какой же брат пропустит день рождения собственного брата, к тому же старшего? Думаю, я никогда не забывал никого из своих родных, в каком бы возрасте они ни были и где бы сам ни находился на планете. В прошлом марте хоть я и был в Калифорнии, чтобы подписать контракт, но сумел-таки добиться, чтобы брату доставили в назначенный день пару сапог из буйволовой кожи, о которых он мечтал еще подростком перед постером Брюса Спрингстина. Мы с Аленом родились в Париже, но все наши детские воспоминания связаны с нашим летним домом в Нормандии, рядом с Этрета. Море, прибрежные утесы, тайны скалы Полая Игла. Я был адмиралом, он юнгой. Я был д’Артаньяном, он — всеми остальными. Вскоре, основав свою первую компанию, я предложил Алену работать вместе со мной, но он предпочел сбежать в Юго-Восточную Азию, только бы избавиться от моей покровительственной тени, которая, как он считал, слишком давила на него. Много лет спустя мы вернулись к этому периоду и прокололи все нарывы. Снова стали понимать друг друга как братья. Конечно, мы познали и такое, что любое братство должно превозмочь, часто с болью. Со времени кончины нашего отца мама поселилась в Этрета, в доме, который мне пришлось напичкать медицинским оборудованием, нанять постоянную сиделку — в общем, превратить его в настоящую маленькую клинику. Но когда она нас покинет, нам предстоит столкнуться с последним испытанием: разделить наследство, которое состоит из дома, папиного мотоцикла «Триумф» и немногих безделушек в маминой шкатулке для драгоценностей. Все это имеет настолько смехотворную цену, что если я унаследую все целиком, то даже не увижу изменений на своем банковском счете. Зато имущество моего брата значительно возрастет. Я всегда находил гнусными дела о наследстве, которые раздирают семьи, и охотно оставил бы ему все, если бы он так неуклюже не привел причины, по его мнению вполнеобоснованные, что я должен… оставить ему все. Он считает, что мне совершенно не нужен дом в Нормандии, поскольку их у меня уже три, включая этот особняк. Что драгоценности нашей матери мне ни к чему, потому что у меня нет детей, а у него две дочери. Что мне нечего делать с мотоциклом, потому что я без ума от спортивных машин. И еще он имел несчастье добавить, что это имущество имеет только сентиментальную ценность. А само собой, у нас один только Ален может придавать сентиментальную ценность вещам, потому что Кристиана, преуспевшего делового человека, заботит только их рыночная стоимость. Словно я не делал свои самые первые шаги по ковру в гостиной этого дома, словно наш отец не катал меня по окрестностям на этом мотоцикле, словно меня нет на фотографии детей в медальоне нашей матери. Если бы мой дурень-братец промолчал, я бы оставил ему и сентиментальное, и рыночное, но, поскольку с некоторых пор он видит во мне лишь ненасытную акулу, мы предстанем перед нотариусом, как того желала наша мать. И знаете, почему он придет сегодня вечером? Чтобы доказать мне, что уж он-то умеет ставить сентиментальное превыше всего.
Неудержимый поток. Гримо отказывался принимать неприемлемое. И в присутствии свидетеля.
— Я кручу этот список со всех сторон и нахожу только самых необходимых людей. Тех, которые устояли перед временем. Например, Бертран Лельевр и его жена Марина не могут не прийти, они мне обязаны всем! Пятнадцать лет назад Бертран искал со мной встречи, потому что «восхищался мной», как он говорил. Хотел любой ценой поступить ко мне на работу, и ему это удалось. Он приходил в нашу лавочку, как в университет: для остальных это было всего лишь работой, а для него образованием. Во время брифинга с итальянскими партнерами он втюрился в юную стажерку из Милана. Перестал есть и пить и наконец поделился со мной своими страданиями. Я расстарался и предложил Марине место в Париже, на которое она сразу же согласилась. Тогда я посадил ее прямо напротив рабочего места Бертрана… У них сейчас двое детей, старшего зовут Кристианом. Когда они узнали все секреты управления моей компанией, им захотелось основать свою собственную, и я, далекий от того, чтобы чувствовать себя преданным, пожелал им удачи. Заодно они унесли пухлую записную книжку с адресами и увели кое-кого из моих клиентов. Некоторых успехов они добились, но слишком уж поспешно начали строить большие планы. Разместили акции своей компании на бирже, а те меньше чем через два года потеряли половину своей стоимости. Через шесть месяцев — банкротство. И знаете, что я сделал, вместо того чтобы радоваться разорению конкурентов? Снова взял их к себе на работу. Эти двое обязаны мне и своим счастьем, и своим жалованьем, как они могут не прийти на мой день рождения? Конечно, недоброжелатели могли бы подумать, будто я их пригласил, чтобы показать свое превосходство, свою неуязвимость, сказать им, что если бы они взялись за это дело иначе, то были бы сегодня счастливыми владельцами особняка Бейнель. Это значит приписывать мне большое коварство!
Вновь осмелился появиться Максим с сообщением, что повар освежил закуски и ждет только сигнала, чтобы запускать омаров. Устав от борьбы, Гримо махнул рукой и разрешил ему делать как знает, лишь бы удалился.
— Что касается этой Жанны Вандель, вышедшей замуж за Матье Ванделя, то она придет. И знаете почему? Потому что это моя бывшая жена. Мы поженились в том возрасте, когда еще воображаешь себе, что твое альтер эго существует. Девять лет она была безукоризненной мадам Жанной Гримо, породистой, блестящей, сознающей свою роль всякий раз, как появлялась на людях под руку со мной. Я никогда ей не изменял, и, думаю, она мне тоже. Когда мы оба почувствовали, что дело идет к концу, то расстались по обоюдному согласию и без малейшего чувства провала. Я присутствовал на ее втором бракосочетании с Матье Ванделем, медиамагнатом. Жанна родила двоих детей, которых нам не удалось завести вместе. Сегодня вечером она придет, и знаете почему? Потому что здесь, в моем маленьком личном кабинете, стоит статуя в полный рост, которая изображает ее такой, какой она была в тридцать лет. Я заказал ее одному американскому скульптору, теперь уже покойному. И выбрал очень целомудренную позу: она стоит, скрестив руки на груди и придерживая бретельку платья, падающую с ее плеча. Это великолепное произведение, которым мы с Жанной очень гордились. Сегодня, когда я хочу вновь окунуться в те годы, мне довольно уединиться в этом маленьком кабинете и провести какое-то время в обществе этой скульптуры, которая навевает гораздо больше воспоминаний, чем любой фотоальбом или любительский фильм. Но оказалось, что Жанна теперь хочет ее забрать по «моральному праву». Утверждает, что эта вещь принадлежит ей так же, как и мне, потому что изображает ее тело. Когда я ей возражаю, что сам заказал и оплатил эту статую, она ничего не хочет слушать. Добавим, что скульптор с тех пор стал очень известен, и музей Бостона, откуда он был родом, хочет ее выставить в своей постоянной экспозиции. Они не прочь ее выкупить и уже сделали мне очень хорошее предложение. Жанне становится худо от одной мысли об этом, а ее мужу тем более. Он тоже сделал мне очень хорошее предложение. По его мнению, правомернее владеть изображением своей жены, нежели выставлять его перед тысячами незнакомцев. Сегодня я колеблюсь. Сохранить ли ее как последний обломок нашей любви? Или же уступить музею, чтобы превратить Жанну в настоящее произведение искусства и восхищать поколения грядущих посетителей? Или вернуть ее модели, продав Матье Ванделю, который запрет ее на ключ? Сегодня вечером они придут оба, чтобы удостовериться, что я пока держу статую вдали от нескромных глаз, и сделать мне новое предложение. Вот почему Жанна явится сюда. А отнюдь не в память о прошедших годах.
Парадный двор был теперь освещен прожекторами, окаймлявшими красную ковровую дорожку. Вконец обескураженный Кристиан Гримо едва удержался, чтобы не порвать свой список и не выставить всех вон.
— Господин Дос Сантос и его супруга обязательно придут. Для них это вопрос выживания. Я отправил им это приглашение, как бросают спасательный круг. Дос Сантосы теперь уже никто, но в свое время они кое-кем были. Меценатами. Вельможами. Мифическая чета. Они принимали за своим столом величайших артистов, художников и интеллектуалов конца двадцатого века. Пережили свой золотой век в многочисленных принадлежавших им резиденциях, разбросанных во всему свету. Некогда они знавали даже прежних владельцев особняка Бейнель и празднества, которые здесь устраивались. Сегодня они сожгли все свои корабли, исчерпали все свои средства. В свои семьдесят пять лет Мари-Поль Дос Сантос впервые взялась за ручку сковороды. А Жермен Дос Сантос распродает на «eBay» свою библиотеку, большая часть которой — произведения с автографами Пикассо, Мишеля Фуко, Сюзен Зонтаг… Но сегодня их уже никто не помнит и не признаёт их заслуг. Дос Сантосы? Так они еще живы? Для меня они всегда живы. Я потому их и пригласил, чтобы они вновь обрели, хотя бы на один вечер, место, которое принадлежало им по праву. Они придут. Знаете почему? Из ностальгии по былым временам? Нет, они придут, чтобы утешиться мыслью, что этот утраченный мир престижа и эрудиции, этот мир, жизни которого они способствовали, теперь в руках торгашей, невежд и Кристианов Гримо. Тип вроде меня в особняке Бейнель — все равно что фальшивый перстень с печаткой в шелковом футляре. Они придут, чтобы убедиться, что им не о чем сожалеть. Хорошее общество теперь собирается вокруг Кристиана Гримо? Увы, после вельмож настало время выскочек. Это печальное наблюдение сделает их старые дни не такими горькими.
