Тонино Бенаквиста - Наша тайная слава
— Гаспар Фроман, старина Гаспар, мой давнишний друг! Как он может не прийти? Мы еще в лицее были неразлучны! Это же вернейший из верных. Мой исторический телеканал — когда мне случается забыть какой-нибудь анекдот о собственном детстве, я звоню именно ему. Если кому-то суждено однажды рассказать историю моей жизни, так это будет он, как и я сумею рассказать его собственную. И из нас двоих он наименее злопамятный, никаких скелетов в шкафу, никаких застарелых обид. После стольких лет мы, бывает, и сами этому удивляемся. Правда, иногда, прикрываясь нашей сорокалетней дружбой, он позволяет себе зайти слишком уж далеко… Знаете, пресловутый долг старых друзей вмешиваться в твою жизнь. По его мнению, он имеет право говорить мне правду. И кичится этим перед теми, у кого его нет. Я, Гаспар, могу говорить Кристиану, что он зачерствел, связался со шлюхой и не надо бы ему вести себя так с тем-то и тем-то. Он приверженец пословицы «Кого люблю, того и бью», поэтому позволяет себе осуждать меня почти за все. Можно подумать, что я его не так уж и люблю, потому что сам-то никогда не делаю ему упреков! Как правило, он радуется моим успехам. Завидует мне, не ревнуя. Он лучше меня знает, как мне жить. Этот твой новый «порше-каррера»… Куда ты его денешь, ведь второе место в гараже занято «мазерати»? И почему ты выбрал красный? Красный — это же для «феррари», а для «порше» нужен серый! Подчеркивать мои промахи вкуса его забавляет. Ему так нравится выставлять меня выскочкой. Порой он заявляет во всеуслышание, что не может себе позволить то или другое, чтобы нокаутировать меня на моем ринге миллионера. Мой друг Гаспар любит измерять проделанный путь, но иногда делает этовысокоточными инструментами: штангенциркулем, транспортиром, лупой. Десять лет назад я пригласил его на три дня в Вену, в самый шикарный отель — «Империал». Мы провели там три исключительных дня. Я хотел повторить опыт, но на этот раз забронировал номера в «Захере», другом венском Гранд-отеле, в месте, у которого есть своя история, традиции. Конечно, он не такой роскошный, как предыдущий, чуть менее показушный, но зато на всем печать подлинности. Гаспар жаловался все эти три дня. Все ему было хуже, чем в «Империале», и спа-салон меньше, и обслуживание номеров слишком медленное, и сухой мартини слишком мокрый. Из-за меня он чувствовал себя так, будто его разжаловали. Как он может не прийти сегодня, не покритиковать детали? Заметить, что фуа-гра не от Плантена, что я люблю окружать себя льстецами, что моя новая ваза эпохи Сун на самом деле более поздняя? Поверьте мне, он обязательно явится.
Для выкликалы это был какой-то вывернутый наизнанку мир. Обычно ему поручалось отмечать присутствующих, а тут приходится подсчитывать неявившихся. Конечно, люди всегда охотнее доверяются незнакомцу, и, принимая эту роль, он оправдывал свое жалованье.
— Мартен и Дельфина де Визьё! Эта парочка тоже не может не прийти! Это светские паразиты, котирующиеся на бирже, шитые золотом, но тем не менее паразиты, хотя их и нельзя в этом заподозрить. Оба страдают от странного недуга, который заставляет их совершенно терять свое достоинство: у них страсть к дармовщине. Это наваждение, с которым они ничего не могут поделать, бедняги. Перед халявой они теряют все свое воспитание, чувство юмора, ощущение реальности: их охватывает какое-тоисступление. Набросившись на буфет, они уже не выпускают добычу из рук и только справляются о состоянии запасов. Еще остается красный тунец! Сладости принесут через две минуты! Они обжираются, не испытывая голода, напиваются без всякой жажды, и к тому же я уверен, что Дельфина не любит шампанского. Они могут часами стоять в очереди с тарелкой в руке, словно речь идет о пайке в годы войны. И ведь им действительно предстоит дать битву — и неизбежно проиграть ее в силу явного численного превосходства противника. После их набега остаются одни жалкие останки. Виктор Гюго сказал бы: «И груды мертвых тел покрыла мгла». Они придут.
Тут явился Максим и прервал своего хозяина вопросом: надо ли поставить в холодильник закуски и снова разогреть мясные блюда? Кристиан потребовал, чтобы его, черт возьми, оставили в покое.
— А Анита Руайе? Я все ломаю голову, почему она еще не здесь? Анита Руайе — это имя вам говорит о чем-нибудь?
— Это ведь актриса? Которая сыграла несколько прекрасных ролей в театре и кино?
— Она самая. Очень красива, талантлива, одинока. Мы познакомились три месяца назад во время одного закрытого кинопросмотра перед премьерой. До обеда, который последовал за показом, мы с ней забавлялись, меняя местами карточки на столах, чтобы оказаться рядом. Это был очаровательный момент, я играл роль ее поклонника, проявлял любопытство к анекдотам, которые киношники обожают рассказывать. Мы вновь увиделись с глазу на глаз после того, как она ушла со сцены Большого парижского театра. Учитывая ее известность, нам понадобилось найти местечко поукромнее. Помню, как она куталась в свою меховую пелерину, прячась от взглядов. Мы говорили вполголоса, украдкой. Но я почувствовал, что она не теряла времени и навела справки о «Гримо Техноложи». И напрасно она разыгрывала из себя девушку, запутавшуюся в этом слишком мудреном мире электроники, ее вопросы были далеко не так невинны. А, так у вас есть свой реактивный самолет? Не в личной собственности, он принадлежит компании, но иногда, во время своих профессиональных перелетов, мне удается договориться о задержке на несколько выходных — в случае крайней необходимости. Я слышала, что вы живете в очень красивом месте, на улице Драгон? Тогда-то я и пригласил ее посетить особняк Бейнель по случаю моего пятидесятилетия, и она с воодушевлением согласилась. А знаете почему? Потому что ей любопытна парижская архитектура восемнадцатого века? Нет, она придет, потому что ей уже не предлагают такие роли, как прежде. Еще десять лет назад она была юной дикаркой, которую в конце концов укрощают с помощью терпения и любви. Сегодня она получает сценарии, где появляется только на тридцатой странице, в роли лучшей подруги, которая, если не остеречься, может стать соперницей. Критический момент настал, когда ей предложили роль матери юной дикарки, которую в конце концов укрощают с помощью терпения и любви. В тот день ей понадобилось определиться со своей карьерой, подумать о своей жизни женщины. Внезапно она решила, что с нее хватит связей с актерами, режиссерами, авторами — всеми этими непомерно раздутыми эго. Решила, что гораздо лучше стабильные отношения с мужчиной, работающим в далекой от артистических кругов области, но тем не менее человеком творческим, надежным, принятым в обществе, завидным холостяком, который порой бывает на первых полосах научных журналов, промышленным магнатом, у которого есть свой частный особняк на улице Драгон и личный реактивный самолет и на кого, быть может, можно опереться. Почему бы и нет, пора поставить точку. Она придет сегодня вечером, это сказочный повод для углубленной экспертизы.
Он умолк на мгновение, когда на фасаде особняка вдруг развернулась световая фреска, — Гримо и забыл, что сам попросил инженера-светотехника включить оборудование с наступлением темноты. Но в своем подавленном состоянии он не сводил глаз со списка и даже не замечал карусели разноцветных огней, кружившейся вокруг них.
— Жан-Клод Мунк и его жена Сильви! Они тоже придут, хотя предпочли бы отказаться! Для них это даже самоцель: отказ придает смысл их жизни. Для них главное — получить приглашение, а присутствовать на вечере не более чем обуза. Я вам опишу, как это происходит: они узнают от своей компании, что я устраиваю праздник в особняке Бейнель, и с этих пор их начинает мучить тревога: войдут ли они в число избранных? Каждый вечер они возвращаются к этому вопросу: В почтовом ящике ничего? И ни одного мейла по электронной почте? Даже крошечного послания? Вскоре их начинают глодать сомнения. Жан-Клод просматривает все законные причины видеть себя среди приглашенных и приходит к заключению, что если слово «друг» что-нибудь значит, то это что-нибудь нас связывает. Они узнают, что такие-то и такие-то входят в число избранных счастливцев. Следует бессонная ночь, Жан Клод и Сильви уже видят себя выброшенными из моего окружения, оценивают риски оказаться исключенными из такого-то кружка, лишиться таких-то связей. Они вдруг скатываются по социальной лестнице, это понижение в ранге, изгнание. Господи, какую ошибку они могли совершить? А утром — о чудо! В почтовом ящике — приглашение! Мунки наконец успокаиваются. Они в списке! Но в день «Д», в назначенный час, когда им предстоит надеть своивечерние наряды, они вдруг начинают тянуть время и вздыхать: запрограммированные увеселения — это не их стихия. Они предпочли бы остаться дома, посмотреть хороший фильм, вместо того чтобы кривляться среди богачей. А может, не пойдем? И они начинают строго взвешивать все за и против. Жан Клод перечисляет все, что нас связывает, и приходит к заключению, что, в конце концов, не так уж хорошо мы друг друга знаем. Может ли он, собственно говоря, считать меня другом? Друг — это ведь совсем другое, верно? Тем не менее, уклонившись, они рискуют быть вычеркнутыми из списков, а уж это нет, лучше умереть. Когда-нибудь, быть может, если колесо будет крутиться в нужную сторону, они смогут наконец побаловать себя этой роскошью — не снизойти, пренебречь, презреть, отнестись свысока, уклониться. Но сейчас они, так и быть, в который раз вытерпят это испытание. И около часа ночи Сильви уткнется носом в диван, а Жан Клод снова угостится арманьяком тридцатилетней выдержки.
