Татьяна Дагович - Ячейка 402
– Молодёжь, лезете куда не надо и получаете что не надо… – бормотала санитарка, а она не могла понять, где её многочисленные родственники, что дежурили в палате, не отходили ни на минуту до операции – хотя это была и не операция, а последняя процедура, так говорил врач, немножко болезненная процедура, поэтому под общим, но совсем не то что вначале.
Когда попыталась подробнее вспомнить этих родственников, вышло, что все они были одного роста и телосложения и одинаково склоняли над ней головы на узких шеях, у них было одно и то же доброе лицо и не было голоса. То же лицо было у врача, но он был ещё более расплывчат и прозрачен, чем родственники, а что происходило до него и его слов о процедуре, в начале, о котором он говорил… Точка. Светящиеся точки в темноте. Дорога куда-то. Было лето, и сразу она появилась посреди этой осени, перед процедурой.
Тихо-тихо. Один звук – мокрая тряпка по полу.
– Кварцевать сейчас будем, – продолжает санитарка.
А где прозрачная женщина-врач, которая только что спрашивала, как её фамилия, словно у ребёнка, и заставляла считать пальцы? Спрашивала имя… Ей ответила: Лилия… И повисла растерянная тишина, но тут кто-то посмотрел через дверь – дверь в коридор была открыта – и увидел трёхлитровую банку, на которую она смотрела давно, на столе дежурной. В банке стояли лилии, и один сказал: «Цветы!» «Вот оно что». И повторили вопрос: «Как фамилия?» Врач сказала: «Да всё в порядке, видишь, глаза нормальные. Не в первый раз». Как она оказалась в кровати? Только на минуту задремала. Постель такая плотная и мягкая. Если бы не потолок!
Такой же высокий потолок был в начальной школе. Ненавидела эти школы, эти тяжёлые больницы, построенные в СССР, их завышенные потолки, крашенные в белый громоздкие двери, непреодолимые стены. Снести всё, построить новое, лёгкое, но только не белое. И уйдёт боль из черепа.
B этот момент тревожно забилось в виске, дрогнула жилка – она вспомнила, чем кончилось лето. «Я должна найти Анну. Где Анна? Где…»
Подняться получилось, и, хотя мир был слишком разреженным, мог выскользнуть из-под ног, сделала несколько шагов, а потом легко, словно на коньках, – дальше, из больничной палаты. Когда она вышла, что-то звякнуло в последний раз и затихло там, в процедурной. Стол со включённой настольной лампой без дежурной медсестры. Она шла по пустым коридорам, рассматривая потёки на стенах. Белый халат на стуле. Пустые палаты, вещи на быльцах, книги, коробочки из-под йогурта, мобильные телефоны. Услышала голоса, один показался знакомым… почти бегом, распахнула двери в палату. Отключенная капельница. Работающий телевизор. Задержала взгляд на экране – двигались и говорили люди, вращался в кастрюльке суп из пакета, под действием ложки. Не могла то ли оторвать взгляд, то ли преодолеть слабость. Села на кровать. Показывали рекламу. Десять минут, двадцать, полчаса – она вспоминала и узнавала марки: пиво и сок, машины и банки, и шоколадные плитки и шоколадные лица, блестящие белые-белые зубы, такие же блестящие глаза.
Разболелась голова, и Лиля побрела назад, в палату. Она была так легка, что, когда споткнулась о валявшиеся на полу раздавленные пробирки в лужице крови, не упала – приподнялась, почти перелетела через них, но осталось тянущее, как сквозняк, сомнение – кровь никому не нужна, больница никому не нужна, она сама никому не нужна и никого нет… Как всегда, навсегда, никого нет и нет Анны. Санитарка тоже ушла. Ни человека, ни насекомого.
Всё как всегда. Только теперь некого и нечего бояться. Уснула со злой мыслью – ей нечего бояться, у неё забрали Анну. Проснулась через час, с доброй мыслью – нужно найти Анну, непременно найти Анну. С другого конца коридора доносился голос телевизора, узнавала некоторые слоганы. Нужно было уйти, выйти на улицу, чтобы найти Анну, – в этой больнице её всё равно не было.
Никто не сидел на стуле у выхода. Единственное движение – в зеркале, её собственная смешная голова. Пригляделась – по чуть-чуть начинают расти новые волосы. Старые мешали врачу. За дверью осенние мягкие сумерки и ветки больничного сада, она притронулась к одному листу, особенно жёлтому. Прошла по тропинке между редкими хризантемами.
Ударило в спину, и на одну секунду сильно заболела голова, до предела невыносимого. Лиля пошатнулось, но в следующий миг нашла равновесие. В ушах шумело. Шум распадался на отдельные звуки. Отдалённые разговоры, шины по дороге за садом, шаги, кашель. Глаза увидели свет, движущиеся в свете фигуры. Сначала показалось, что снова прозрачные неплотные ангелы водят руками или добрые родственники, ласкающие взглядом, но нет – это были просто люди. Сквозь осенний сад уходила компания посетителей; трое детей скакали, перегоняли друг дружку, цепляя за рукава, кричали…
– Эй! Ну здрасти! А ты что здесь делаешь!
Обернулась. К ней спешила женщина в белом халате, с глубокой продольной морщиной между бровей.
– Ишь ты! Кто разрешал вставать? Быстро в палату, чтобы я тебя здесь не видела! Вышла она! Сейчас же температуру мерить!
От неожиданности Лиля засмеялась. Она бы задержала женщину в халате, взяла бы её лицо в свои руки и долго рассматривала – морщинки, поры, точечки косметики, радужки и зрачки… Это так ново! Неужели всё прошло? Кровать прогнулась под её телом. Медсестра, что делала укол, шептала:
– И куда тебя понесло? Отец твой – или он тебе отчим? За каждый день отдельно платил… Он же передушит нас всех, если тебе станет хуже. Слушай, почему он к тебе не ходит?
– Ай!
– Не, ещё пищит. Сейчас сетку сделаем йодовую. Теперь не страшно – вытащили. А то… Ангелина Павловна три дня от тебя не отходила… Ты что, ничего не помнишь?
– Помню.
– Я чего хотела… Ты что, с отцом не разговариваешь? Он тебя так любит, столько платит… У тебя и страховки не было! Здесь все были в шоке!.. А я со своим тоже не говорила два года. А потом мама звонит, гово…
– Это не мой отец.
– Я так и думала. Родственник? Или спишь с ним? Слушай, если ты в тех кругах, может…
Поглядела наверх, в тень, где потолок срастается со стеной.
– Я не знаю, о ком ты говоришь.
– Что значит – не знаешь? Он же платит за тебя… Этот… Леонид Иванович. Почему он к тебе не ходит?
* * *– В Колонии есть библиотека, – пояснила Анна.
– Ну конечно, – удивилась Порфира. Как обычно, она сказала «канечна» а не «канешна», она всегда произносила «конечно» с «ч», и это было её любимое слово. Ещё она говорила «что» а не «што». – Так ты что, ты там до сих пор не была? Ни разу?! Хм…
– А вы… были?
– Конечно, была, как не быть. Делать там нечего, скажем прямо, но сходить стоит. Бедненькая, бедненькая библиотечка. Книги на руки не дают, там сиди. Кому такое надо? И книги такие все… исторические. Ничего свежего, весёленького нет. Им не возят.
– А вы не покажете, как мне туда попасть?
– Ой! Да ты что, сама не найдёшь? Едешь на пятый. Ясно?
– Да.
– И два раза налево. На двери надпись увидишь.
– Это где парикмахерская, что ли?
– Да нет же. В противоположную сторону. Это если с лестницы – прямо, а с лифта – налево. Сейчас пойдёшь?
– Нет. Я после ужина сразу.
– Лучше сейчас, прямо до завтрака. Вечером очередь бывает. Нас же иногда так почитать тянет! Мы же самая читающая нация в мире! Правда?
– Правда. Вы…
– Анна! А ну выкать ты мне когда перестанешь? Я с виду старая, а в душе я комсомолка! Как ты. Приняла к сведению? Соседкам по спальне не выкают.
– Да не старая ты с виду, тёть Порфира.
– Какая я тебе тётя!
За ужином, размазывая пюре по тарелке (то ли тошнит, то ли нет), она томительно волновалась, словно перед невероятно важным событием, и ждала сигнала – когда можно будет вставать. Она возьмёт такую книгу, какую душе угодно. Или наугад. Или по обложке. Как это здесь придумали библиотеку! Ведь едва у неё появится книга, она уже не будет однозначно здесь, это практически – побег. Единственная мелочь – книгу нужно будет доставить в свою ячейку. В 402. Иначе – не имеет смысла. В крайнем случае – украсть.
Библиотека представилась ей чем-то вроде ювелирного магазина со всеми головокружительными камешками, но под стеклом. Всегда под стеклом. (И почему они с Лилей ни разу не наведались в ювелирный, пока была возможность?) «Я разобью стекло», – волновалась, поднимаясь по крашенной в бурый лестнице.
Стены на пятом этаже такие же серо-голубые, и пол в ту же зелёную и белую клетку. Нужное помещение под номером 522.
Толкнув дверь, вошла в маленькую пустую прихожую, ступила на ковровую дорожку, а из прихожей попала в библиотеку. Внутри было сумрачно из-за заслоняющих окна стеллажей с книгами, так похожих на стойки с ячейками в спальне. Проходы между стеллажами казались узкими для человека. Низкая загородка отделяла книги от предназначенного посетителям пространства со столами и стульями. За стойкой склонился Каролинин Володя. Он казался маленьким и горбатым в гулком зале. Кроме них двоих, не было никого.
