Кен Кизи - Когда явились ангелы (сборник)

Снова колоссальная склока. Трах презрительно смеялся над нашим уговором с дядей Мараджем. Кто такой Марадж? Где он, этот Марадж, с обещанными пятью фунтами за машину, а? Почему этого Мараджа здесь нет для завершения сделки? Ладно, ладно, вздыхает Джек и выдает пятерку. Нет, нет, это была обычная плата! (Трах опять взглянул на свою фотографию – убедился, что да, он еще здесь.) Еще пять. Вот о чем он говорит – за все время, что он потерял из-за нас.

Я уже стал уставать и сказал: ладно, вот еще пять. Но снимок забираю.

Он задохнулся.

Разве не так условились? Я тебе дал снимок, ты нас спокойно довез, и никаких доплат? Он заморгал, поглядел по сторонам. Он тут был не один. К нам подходили другие таксисты и приставалы – что тут происходит? Они улыбались. Ясно было, что происходит. Трах приперт к стенке.

Чтобы сохранить лицо, он должен был свое лицо отдать.

Он выхватил у меня пятерку, шлепнул фото на мостовую (лицом кверху) и с ревом умчался на своем такси, развернув плечи, втянув живот, с высоко поднятой головой. Таким почти можно гордиться.

Ближе к ночи, однако, действие фотообраза, видимо, ослабло. Он постучал в дверь моей кабинки, держа в руке черную металлическую коробочку – пустую кассету от «Поляроида», которую выбрасываешь, когда кончилась пленка. Я бросил ее под сиденье – сумка и так была полна пленками с отпечатками и прочими поляроидными отходами.

Держа высоко над головой коробочку, он торжествующе улыбался.

И подробно объяснил, что эту несомненно ценную фотографическую принадлежность он готов обменять на карточку, которая не может представлять для меня никакой ценности. Он улыбался и ждал. Как я мог объяснить ему, что не успел покрыть снимок фиксажной пастой, а без нее эти особые позитивно-негативные поляроидные пленки обесцвечиваются за несколько минут? Кроме того, прошлое соглашение сорвано. Поэтому, я сказал ему, не пойдет: он может оставить себе ценную фотографическую принадлежность, а я – снимок, хотя и не существующий.

– Не пойдет? – воскликнул он. – Не пойдет. Это значит, не меняемся?

– Не пойдет – значит, не меняемся.

Он был ошарашен. Теперь он смотрел на меня с уважением: вот человек, такой же упрямый, как он. Некоторое время он ругал меня и пугал, по-арабски, по-английски и еще на трех-четырех частичных языках, потрясая черной коробочкой, такой же пустой, как его угрозы.

Когда он наконец ушел, озадаченный и злой, я пообещал себе с этих пор внимательно глядеть налево и направо, переходя любой оживленный египетский проспект.

После ужина я заканчиваю промывать негативы в четырехлитровом ведерке с химикатами, которые приходится возить с собой для поляроидной пленки такого рода. Досадная возня.

Я купил эту сложную технику потому, что все фотографы, которые пытались запечатлеть мой образ – торча перед глазами, мучая позами, заставляя спотыкаться там, где прежде я ходил нормально, и всегда обещая: «Понимаю, что немного надоел, но я пришлю вам отпечатки!» – всякий раз исчезали с концами в своих темных лабораториях.

Я решил, что эта техника будет более честной; портретируемый получит свой отпечаток, а я сохраню негатив. Но будь она неладна. Слишком много возни.

V

В каменном сердце

Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы.

Когда тебе нечего сказать, как-то посоветовал мой двоюродный дед Дикер, валяй, говори.

Это прозвучало как ода нищего издольщика оптимизму:

«Вроде как у тебя нет ничего на ужин, кроме соли и кастрюли с водой. Посоли и ставь кипятиться. А тут случится какая-нибудь цветная кухарка с возом картошки и ненароком переедет твою породистую курицу. И услужит в обмен».

Совету его я следовал, борзо стряпая прозу, и, случалось, в последнюю минуту выходило удачное жаркое.

«Однако, – должен был поправиться дед Дикер, – гостей не созывай в расчете на это. Ведь помощь – штука ненадежная».

Поправку я, видно, забыл: вот пытаюсь писать в Египте, стол обсели приглашенные читатели, бурчат брюхом, соленая вода кипит в кастрюле, а спасительницы Джемаймы с картошкой нет как нет.

По правде говоря, когда карта Мараджа не оправдала себя, я, в общем, бросил жадно глядеть на дорогу за курятником. Хотелось смыться из кухни совсем. Пусть Джанн Уэннер[112] внесет изменения в меню: «Вычеркни тушеную курицу, Джеки, и открой окна. Обед твой весь в пар ушел».

Хваленое Секретное Святилище. К открытию его я был ближе в Дейтоне, Огайо, чем здесь, хандря в Каире и глядя на горничную, сосущую хурму, – даже разговор завязать не могу. «Жарко сегодня», – вот и все, что могу придумать, хотя знаю, что ее зовут Кафузалем и из хурмы капает сок. Ее глаза смотрят на меня, как две верхние пуговицы ее гостиничной формы, она открыта для разговора.

Я знаю, что она говорит по-английски. Не раз наблюдал, как она болтает около кабинок – тележка полна свежего белья, а форма – спелого коричневого тела, – но ни разу наш разговор не заходил дальше «Здравствуйте» или «Спасибо», даже когда она дарила мне самую драгоценную свою улыбку, с резцами пятьдесят шестой пробы, вполне заслуживавшими разговора… До нынешнего дня.

Я спешил в отель с радостной находкой. В нагрудном кармане моей рубашки хаки лежала лучшая вещь, какую мне удалось приобрести после открытого «понтиака» 1966 года выпуска: поразительная древнеримская, думаю, монета – или греческая – с гордым профилем, все еще выпуклым на истертой временем бронзе.

В предвкушении того, как я покажу Джеку Черри эту ценную древность, я прямиком устремился в гостиницу. Вместо того чтобы пройти вокруг территории к воротам, я с разбегу перескочил бетонный заборчик. И приземлился обеими ногами прямо на скатерку между раздвинутыми коричневыми коленями Кафузалем.

Я подумал, что она завтракает. Чтобы не наступить на ее фасоль или на ее колени, мне пришлось исполнить маленький танец. Обретя наконец равновесие, я соскочил и только тут увидел, что на скатерке не еда, а разложено что-то вроде египетских карт таро. Она на всякий случай собрала карты и подняла на меня взгляд, любопытный и вместе с тем призывный.

Я извинился, объяснил про монету и сказал, что никак не хотел ее обидеть, когда прыгнул на нее.

– То есть на ваши карты. Можно их посмотреть?

– Спрашиваете! – Золотом вспыхнула улыбка. – Конечно!

Я устроился на мешке с цементом, а она расправила скатерку и стала рядами выкладывать передо мной карты. Оказалось, это были не таро. Это была ее личная коллекция сахаринных «открыток», какие продаются в ларьках с безделушками. Только эти были для местных, не для туристов. На них изображались египетские манекенщики и манекенщицы, застывшие в напряженно-романтических позах. Сюжеты – большей частью – женитьба и ухаживание. Вместо стандартной мистерии, типа «Влюбленные», здесь: «Красивая молодая пара прощается у дверей девушки с томным взглядом», или: «Невеста одна у цветочных ворот улыбается, глядя со слезами на глазах на свой почтовый ящик с письмом от Него» – все в прическах и галантерее по последней каирской моде, все красивые, влюбленные, улыбающиеся. Короче – тошнотворные. Но то, как она их демонстрировала, произвело на меня впечатление.

Она благоговейно выложила последнюю, свою любимую («Красивая молодая чета, все еще в свадебном убранстве, впервые наконец наедине – или так они думают, потому что мы видим за окном позади них свадебных гостей, в то время как Он нежно поднимает ее вуаль, а Она трогает его усы, маняще») и подняла на меня глаза, вопросительно, на любом языке: «Чего ты ждешь, глупый?» В ответ я пригласил ее в свою кабинку, когда у нее будет следующий перерыв; я покажу ей мои негативы…

Она приняла приглашение, пришла с охапкой стираной камчи, и ветер закрыл за ней дверь. Предварительные ритуалы были соблюдены; мы обменялись картинками, и она взяла с блюда хурму. Остается только обменяться некоторыми ключевыми словами и открыть дверь наслаждению. Но единственное, что я способен вымолвить: «Жарко сегодня».

– Что вы пишете? – Капая на мои блокноты.

– Ничего. Заметки. Чтобы запомнить, что происходило.

Все из-за отсутствия обыкновенной смелости, из страха допустить международное faux pas. Я сижу, жую язык, и она милосердно разряжает обстановку:

– Йа салам![113]

Снимками обменялись, фрукт доеден, и деве остается только посмотреть на свои часы – как летит время! Она торопливо благодарит меня, подхватывает несмятое белье, за дверью быстренько оглядывается по сторонам и идет к своей тележке, обсасывая семечки.

Заменив чистым бельем со своей тележки все грязное, она проезжает мимо моей открытой двери и осведомляется:

– Все еще жарко сегодня?

Отвечаю, что да, еще жарко. Она ободряет меня: держитесь, ветер со дня на день переменится.