Вацлав Михальский - Прощеное воскресение
Как-то еще в форте Джебель-Кебир она по обыкновению заговорила с Анатолием Макитрой на украинском.
— Можно и по-русскому говорить, — сказал ей неожиданно юноша, — я по-русскому лучше люблю.
— А чем тебе плох родной украинский?
— Ничем. Та он мне не родный.
— Разве ты не украинец?
— Не-а.
— А кто ж ты?
— Русин я. Слыхали про такую нацию?
— Русин? Слыхала. У нас в Николаеве повар был русин, очень хороший повар. Вы в Прикарпатье живете?
— Точно! — расплылся в улыбке Анатолий. — Я такой радый, шо вы знаете нашу нацию, а то кому ни скажи — никто не знает. Это потому, шо перед войной нас всех силком записали украинцами, а мы — русины.[23]
— Ты католик?
— Та Бог с вами! — Анатолий троекратно перекрестился. — Мы, русины, — православные испокон веков.
— А по-русски писать умеешь?
— Ну как же, я ведь фельдшерское училище в Москве окончил. Умею.
— Вот и славно! Поедешь за море учиться — будешь иногда мне письма писать. Саша Галушко — моя родная сестра.
— Да вы что!
— Да, моя родная сестра. Младшая. Правда, я не видела ее с двадцатого года.
— Ой, вы б ее не узнали!
— Еще бы! — засмеялась Мария Александровна. — Тогда ей годик был.
— И то правда, — оторопело сказал Анатолий. — А я думаю, чего вы такая хорошая? Теперь понятно. Раз вы Сашина сестра — теперь понятно. Саша — самая лучшая на свете!
— Спасибо тебе, Толя, а ты мой самый добрый вестник за столько лет. Спасибо…
Когда Мария Александровна и Фунтик вернулись домой, там уже вкусно пахло свежесваренным борщом и тетя Нюся ждала их, чтобы накрывать стол к обеду. В свое время Мария Александровна, конечно, читала ехидненький пасквиль талантливой писательницы Тэффи о том, что русские только и делают в Париже, что объединяются «под лозунгом борща», что ничего другого они вроде бы и делать не умеют. Как никто другой, Мария Александровна знала: русские делали и делают в эмиграции много достойных дел. А что объединяются «под лозунгом борща», так это вопрос национальной кухни. «Для русских и украинцев борщ — замечательное блюдо, а для тех же французов — „жидкий винегрет“. Зато они лягушек едят — кому что нравится, пусть себе едят на здоровье», — обоняя еще далекий запах борща, думала Мария Александровна, поднимаясь к себе на третий этаж по широкой и довольно пологой мраморной лестнице, застеленной зеленоватой ковровой дорожкой, которую консьержка успела с утра почистить. Дом был трехэтажный, большой, с парадным подъездом и черным ходом. Первый этаж Мария Александровна сдавала швейцарской фирме по продаже напольных, стенных и настольных часов, которые могли быть изготовлены даже в единственном экземпляре; на втором этаже было рабочее бюро самой Марии Александровны с тремя сотрудниками и ее доверенным секретарем, знакомым ей еще по банку господина Жака, неким пожилым, очень опрятным и знающим тонкости финансового дела мсье Мишелем; на третьем этаже Мария Александровна и тетя Нюся жили сами, там были у них спальни, столовая, кухня, ванные, гостиная, кабинет Марии Александровны и еще четыре просторных комнаты для гостей, хотя приезжал к ним иногда только доктор Франсуа из Тунизии и, как правило, без своей Клодин.
— Письмо вернулось, — сказала тетя Нюся с порога, указывая глазами на тумбочку, где лежал конверт с наклейкой о том, что неправильно указан адрес получателя.
— Опять дурака валяют! — сказала Мария Александровна. — Адрес указан правильно, просто они не хотят, чтобы хоть какая-то добрая весточка с воли дошла до старика, вот и пишут: «Неправильно указан адрес получателя». А получатель-то один-единственный, всему миру известный, и остров такой один, и почта там одна, и тюрьма одна. Ладно, я все равно буду слать и слать свои письма.
— Правильно, — сказала тетя Нюся, — капля камень точит.
Это было очередное письмо маршалу Петену на остров Йе. За три года таких писем вернулось Марии Александровне десятка полтора.
За эти самые три года жизни в компании Марии Александровны тетя Нюся переменилась неузнаваемо. Во-первых, выяснилось, что по годам она совсем не старуха, а старше Марии Александровны всего на 14 лет, то есть ей сейчас 57 лет, что для женщины, живущей в достатке и при добром здоровье, возраст более чем деятельный. Во-вторых, Мария Александровна убедила тетю Нюсю, что надо красить волосы, и теперь она была не седая, как прежде, а светлая шатенка, притом при своих родных черных бровях вразлет. Да и морщины на ее лице заметно разгладились, и синие глаза засветились еще далеко не изжитой жизнью. В-третьих, Мария Александровна обучила тетю Нюсю разговорному французскому языку, сделала это она просто: объявила однажды тете Нюсе, что отныне полгода они будут говорить только по-французски, а та пусть приспосабливается, как может; и тетя Нюся таки приспособилась — за полгода ее словарный запас возрос многократно, произношение стало вполне парижским, у тети Нюси был хороший музыкальный слух, и это очень ей помогло. В-четвертых, Мария Александровна сначала обучила тетю Нюсю езде на своей машине, потом отдала ее в краткосрочную автомобильную школу, чтобы та получила водительские права, как положено, а затем и купила ей небольшой скромный автомобиль «рено», на котором та два раза в неделю на рассвете ездила на продовольственный рынок «Чрево Парижа» купить чего-нибудь «свеженького». Тетя Нюся ездила на рынок с удовольствием, как будто в театр ходила, торговалась с продавцами ожесточенно и всегда побеждала в этих маленьких торговых войнах, за что продавцы обожали мадам Нюси и зазывали ее наперебой каждый к своему товару, всем хотелось посмеяться и поспорить за какие-нибудь сантимы с веселой, напористой и, как они справедливо считали, настоящей хозяйкой, понимающей толк в продуктах. Раз в две недели она ездила на загородное кладбище Сен-Женевьев-де-Буа «проведать» своих мужа и сына, а также первого мужа Ули казачьего есаула Андрея Сидоровича Калюжного. Она так и говорила о них, как о живых: «Пиду провидаю хлопцив».
Еще Мария Александровна приодела тетю Нюсю таким образом, чтобы та выглядела не как прислуга, а хотя и небогатая, но вполне самодостаточная дама. Проделывая все это с тетей Нюсей, Мария Александровна не могла не думать о том, что нечто похожее было и в ее отношениях с Ульяной, произведенной когда-то ею в кузины. «Жаль, все плохо кончилось», — думала она об Ульяне, и, чтобы тетя Нюся, не дай Бог, не повторила судьбу Ульяны, она не производила ее в свои родственницы, а если случалось представлять ее кому-нибудь, то представляла как компаньонку и экономку.
Тетя Нюся сварила замечательный постный борщ, а на второе были у нее телячьи котлеты с овощным гарниром. Обедали они вдвоем, иногда позволяли себе по бокалу красного вина, а в долгие зимние вечера немножко водки, которая, как и теперь, продавалась тогда в русских магазинах Парижа вместе с селедкой, черной икрой и гречкой.
Конечно, Мария сделала для тети Нюси многое, но и та не оставалась в долгу. С тетей Нюсей впервые в жизни Мария почувствовала себя с прочным тылом за спиной, как в детстве. Душу ее не покидало благодарное чувство всех истомившихся в одиночестве, чувство дома, чувство, что там ее ждут, там чисто, светло, тепло, уютно и вкусно пахнет. Тетя Нюся не была излишне разговорчивой, но когда что-то рассказывала, то делала это сочно и ярко на смешанных русском, украинском, а теперь и французском языках с очень точным юмором. Не была она лишена и актерских способностей и умела изображать в лицах так, что Мария стонала от хохота. Впервые в жизни Мария встретилась в лице тети Нюси с характером, близким ей по силе, она и приняла ее как равную, иначе у них просто бы не получилось дружбы. Мария кожей чувствовала, что если когда-нибудь она унизит тетю Нюсю, то та не стерпит, оставит и стол, и дом, и тряпки и уйдет в одном платье хоть в ночь, хоть в полночь, хоть в лето, хоть в зиму — ничто ее не остановит. Постепенно Мария приняла тетю Нюсю как старшую, потому что та была из тех женщин, чью природную мудрость, умное сердце, врожденное чувство собственного достоинства не купишь ни за какие деньги и не заменишь никакими университетами.
Одним словом, Мария чувствовала, что Бог послал ей наконец надежное пристанище, и очень дорожила своей компаньонкой, почитая ее в душе за старшую сестру, которой у нее, к сожалению, никогда не было.
Опасность подстерегала их дружественные узы совсем рядышком.
XXI
После вкусного обеда Мария Александровна прилегла на часок на тахте в гостиной, прикорнула в халатике, не раздеваясь ко сну. Она всю жизнь помнила, что, вопреки общему мнению о вредности сна сразу после обеда, ее папá всегда прикладывался к подушке строго на один час и был здоров, бодр и весел. Раньше Мария Александровна не следовала этой привычке папá, а после тридцати пяти попробовала, и ей понравилось, и она убедилась в правоте слов отца о том, что короткий дневной сон, разбивая день надвое, как бы значительно удлиняет жизнь. «Не зря ведь и Александр Македонский, и Наполеон спали днем, да и старосветские гоголевские помещики не забывали вздремнуть среди мирских хлопот, — не без самоиронии в голосе говорил папá. — Если человек тратит много сил, он должен делать паузу». Как и ее отец, Мария Александровна была натурой исключительно энергоемкой и за день успевала столько, что другому хватило бы этих дел на неделю.
