Алексей Санаев - Золотая книга. Пурана № 19
И если уж быть справедливым, так оно и было.
Я шёл и поражался своей судьбе. Всю свою жизнь я, как и любой более или менее профессиональный исследователь, мечтал стать первооткрывателем неизвестного народа, описать его неведомый язык, торжественно провозгласить, что он, этот язык, оказался далёким родственником какого-нибудь другого языка, и, так как ни у кого не будет возможности меня опровергнуть, до конца жизни писать статьи, доклады и монографии, спекулируя на своей эксклюзивной находке.
И вот сейчас я оказался первым лингвистом, попавшим на последний на всём белом свете таинственный остров, и от волнения у меня перехватывало дыхание. И страх быть съеденным или просто убитым совершенно исчез: его затмила другая страсть – страсть учёного, которому в руки шло настоящее открытие.
Сентинельцы внешне напоминали скорее папуасов Новой Гвинеи, нежели негров, но цвет кожи у них и вправду был чернее ночи. Мужчины были неплохо сложены и выглядели вполне пропорциональными, хотя ростом не достигали и ста семидесяти сантиметров. Зато на немногочисленных женщин было невозможно смотреть: ничего женственного, в нашем понимании этого термина, в них не было вовсе. Если бы не пресловутые жировые отложения, делающие их фигуру похожей на бутылку из-под ирландского ликёра, можно было бы легко принять их за мужчин: короткая стрижка, широкие плечи, сильные руки. Да, с женщинами на Сентинеле явно было не всё в порядке, и моим долгом было это как-то исправить.
Я подмигнул Савитри, пытавшейся пробиться через толпу поближе ко мне, и через головы жрецов обратился к Летасу по-русски:
– Профессор!
Он озабоченно откликнулся. По-видимому, в его голове зрел и никак не мог созреть план нашего освобождения.
– Меня и вас отпустить – в обмен на Савитри, – сказал я ему.
– Почему? – изумился он, с ужасом оглядываясь на меня.
– Потому что знаю, где пистолет, – вытащил я свой главный козырь.
И как же хорошо общаться с умными людьми! Он, конечно, сразу всё понял, и лицо его, полностью заросшее рыжими волосами, осветилось победной улыбкой.
Мы уже подходили к каменному склепу, и мне нужно было торопиться: оставалось только убедить в гениальности моего плана нашего полицейского капитана.
– Савитри, слушайте меня внимательно. – Я медленно и аккуратно протиснулся к ней сквозь строй своих охранников и говорил на всякий случай потише. – Сейчас Летас начнёт свои обычные ужимки с золотой страницей и скажет дикарям, что они должны освободить меня и его в обмен на вас. Понимаете?
– Как это – в обмен на меня? – звенящим голосом переспросила она, явно решив, что я спятил. – Что за ерунда?!
– Мы принесём вас в жертву, что тут непонятного? – пояснил я максимально спокойным тоном. – Они, несомненно, согласятся: вон, смотрите, как завывают… Мужики им тут ни к чему, а вот женщина пригодится.
– Да вы что? – чуть не заорала она на меня, остановившись как вкопанная. Я с силой взял её за руку и увлёк за собой вперёд, чтобы дикарь, шедший сзади, случайно не пырнул её копьём. – Меня в жертву? Я офицер полиции, вы соображаете, что говорите?!
– Правда, что ли? – удивился я, с улыбкой оглядывая в очередной раз её обнажённую фигурку. – Что-то я не вижу вашей форменной фуражки, товарищ капитан.
Но Савитри совершенно не понимала всех выгод торговли своим телом для успеха нашего предприятия. От ярости она едва не устроила целую революцию, и мне потребовалось довольно сильно сжать её плечо, чтобы она поняла наконец, что я говорю серьёзно.
– Да что вы задумали? – спокойнее спросила Савитри.
– Ваш пистолет, Савитри. Я знаю, где он. Не волнуйтесь: если они отпустят нас, ночью у нас будет лодка, страница из Золотой Книги, – и мы уедем отсюда. Поверьте мне, и всё будет в порядке. Стойте спокойно и не проявляйте эмоций.
Летас был на высоте. Я никогда бы не ожидал от хладнокровного прибалтийского профессора такой прыти.
Сначала он довольно долго сидел над золотой доской, сконцентрировав на себе почтительные взгляды всего племени, и усиленно кивал головой и потом столь же усиленно мотал ею в из стороны в сторону, так что даже я уже успел несколько раз усомниться, а не вошёл ли он в транс по-настоящему.
Как открывается золотая дверца саркофага, разгадать было проще всего: с внутренней стороны её держал какой-то металлический штифт, который отодвигался нажатием на камень в определённом месте, и эта нехитрая автоматика, которую сентинельцы не раскрыли бы никогда в жизни, стала мне понятной, как только два жреца торжественно, при полном молчании аудитории, растворили дверцу с изображением бородатого тура. Как и говорил Летас, перед этим жрецы обернули свои лица какими-то длинными листьями так, что закрыты ими были даже глаза, но движения рук при этом оставались совершенно синхронными. Достав то, что они искали, жрецы немедленно захлопнули дверцу саркофага.
Я лишний раз убедился в своём предположении: ниша в чёрном камне, как и золотая дверь, просто не могла быть изготовлена местными жителями. А значит, их сделали в древности неведомые нам пришельцы. Расчёт этих людей был верен: островитяне были настолько поражены видом камня и золота, настолько боялись ядовитых испарений, что, даже научившись открывать саркофаг, сочли золотую страницу святой и оставили её нетронутой.
Страница поразила и моё воображение. Наверно, никогда больше в жизни не увижу я такого крупного куска золота. Слиток был сделан безукоризненно: с правильными гранями и абсолютно ровными пропорциями. Если уж на меня со всем моим жизненным опытом эта вещь произвела такое впечатление, можно было только предполагать, как при виде неё столбенели туземцы Сентинеля.
Окружённый плотным кольцом «телохранителей», я не мог видеть со своего места значков на золотой странице, но текст там, безусловно, был. Совершив своё ритуальное «предсказание» будущего, Летас Гедвилас тем временем торжественно передал сокровище жрецам, а сам принялся бегать по поляне и жестами объяснять последовательно каждому взрослому островитянину, что сказала сегодня золотая страница.
А сказала она, как мне показалось, вот что. Сегодня у Сентинеля исторический день. Сегодня двое белых мужчин, великих прорицателей обоих миров, уедут с острова далеко в море, на восток. От граждан свободного Сентинеля они получат лодку, вёсла и взамен передадут своё священное знание белой женщине, которая прибыла с ними, чтобы остаться здесь навсегда. Эта женщина станет усладой жизни островитян и одновременно будет толковать золотую страницу и предсказывать будущее острова до конца своих дней, даже несмотря на то, что у неё нет и никогда не будет никаких усов.
На усах профессор сосредоточился особо. В порыве экстаза он совершенно не жалел их, благо что бриться ему не удавалось не меньше недели. Он вырывал из лица волосы, бросал их под ноги Савитри, падал перед ней на колени и вообще, с моей точки зрения, сильно увлёкся процессом, когда вроде бы всё и так было ясно окружающим. Комизма добавляло безмолвие, царящее вокруг нас. В театре художественной пантомимы доктору Гедвиласу, несомненно, не было бы равных, и я решил после окончания всей этой истории обязательно поговорить с ним об ожидавшей его блестящей карьере.
На дикарей его пляски произвели столь же грандиозное впечатление, что и на меня. Предложение Летаса оставить Савитри на острове в качестве нового оракула явно совпадало с желаниями подавляющей части общественности: протестовать могли только присутствующие дамы, но, насколько я заметил, их мнением никто особенно не интересовался. Сама героиня дня к этому моменту приобрела совершенно невозмутимое выражение лица, как будто всё происходящее её совершенно не касалось. В кругу своих новых поклонников она выглядела как колониальная вице-королева в окружении своих туземных носильщиков.
Каким-то непостижимым образом уже через час после того, как жрецы заперли свой клад обратно в каменный склеп, мы оказались свободными. Никаких формальностей не потребовалось. От святилища толпа отправилась прямиком к южному побережью острова, где на песке сохло несколько крупных рыбацких лодок, выдолбленных из стволов крупных бутылочных пальм. Сюда нас уже не конвоировали – после предначертания своей судьбы из уст Летаса Гедвиласа отношение ко мне сентинельцев стало более чем почтительным.
– На этом мы далеко не уплывём, – отметил я, когда нам представили эти жалкие посудины. – Бутылочная пальма – далеко не лучший материал для морского судна.
– У нас нет выбора, Алексей, – тихо ответил профессор. – Другого общественного транспорта на острове не предвидится, и эти лодки – наш единственный шанс. Нужно только выбрать одну из них, наиболее надёжную.
Впрочем, островитяне и сами, похоже, готовы были предложить нам лучший вариант: они засуетились, наперебой предлагая нам разные лодки, довольно быстро переругались между собой и только после этого, по совету жрецов, с трудом достигли консенсуса и выбрали самую крупную и, во всяком случае внешне, довольно новую долблёнку, к которой прилагались два солидных, хотя и слегка кривоватых, весла.
