Сид Чаплин - День сардины
— Ну и говорите, — сказал я. — Да скажите заодно, чтоб нанял уборщика.
Когда прибыл паша, я уже опять был у дробилки. Посовещавшись со Спроггетом, он крикнул:
— Артур!
Я крикнул в ответ:
— Чего надо?
— Иди сюда, когда тебя зовут.
Я подошел. Спроггет подпирал дверь, а дядя Джордж сидел за столом, словно президент Соединенных Штатов в момент, когда гигантский метеорит только что стер с лица земли Нью-Йорк и вот-вот докатится до Белого дома.
— Что у тебя вышло с мистером Спроггетом?
— Пускай ко мне больше не пристает, и я его так и быть прощу.
— Вот видишь! — сказал Спроггет.
— Почему ты не уважаешь старшего?
— Я ж вам говорю: он ко мне пристает.
— Его обязанность следить за ходом работ. Ты меня огорчаешь, Артур. Я столько сделал, чтобы устроить тебя сюда, и вот благодарность — ты дерзить начал. Если это повторится, придется доложить хозяину.
— Но, дядя Джордж, я же работаю на совесть.
— А вот он на этот счет другого мнения, верно, Сэм?
— Бездельник, каких свет не видал: еще удивительно, как он себе шею не свернул, — спит на ходу.
— А вы брехун, каких свет не видал.
— Еще одна дерзость, и ты вылетишь отсюда.
— Ну вот что, замолчите оба, — сказал дядя Джордж, и я вдруг понял, почему он выслужился до начальника. Мы замолчали и сами радовались этому. — Когда меня нет, здесь распоряжается Сэм. Он старший закоперщик и достаточно опытен, чтоб знать, кого и когда приструнить. Это его долг, и я его поддерживаю.
— Если он меня за дело приструнит, я слова не скажу.
— Молоко на губах не обсохло, а уже в начальники лезет, — сказал Спроггет.
— Я тоже могу выписать путевой лист, — сказал я. — Так или эдак.
— Это еще что? — сказал дядя Джордж.
— Я говорю — так или эдак.
— Прекрати эти глупости и ступай работать, не то живо отсюда вылетишь!
Ну, я ушел — почувствовал, что нечего и разговаривать, все равно выстрел уже сделан. И сделан, заметьте, вслепую. Старик Джордж рассказывал мне как-то про левые заработки — фирма нанимает грузовики, и начальник участка договаривается о цене с подрядчиком. Скажем, сходятся на пятнадцати шиллингах в час, на шиллинг больше, чем сначала запросили; начальнику от этого чистая прибыль. Скажем, работает больше десятка грузовиков по восемь часов в день, шиллинги плывут к нему сами собой, и остается только найти укромное местечко для расчета. И хотя старик Джордж про наших ни слова не сказал, я смекнул, что помощник нужен дяде Джорджу только для того, чтобы проверять водителей, когда его самого здесь нет.
Говорю вам, это был выстрел вслепую, но я надеялся, что попаду в цель и выгадаю на этом. Да только вышло, что я промахнулся и ничего не выгадал. Именно потому, что это была правда. Стоило мне заикнуться про путевые листы, и песенка моя была спета. Я не умею читать мысли, но они сразу оборвали разговор и явно забеспокоились.
Может, не надо было мне этого говорить. Во всяком случае, уже через пять минут я понял свою ошибку. И не только в том была причина, что, занимаясь темными делишками, Спроггет водил знакомство с отпетыми бандитами, а еще и в том, что нельзя наступать на руку, которая тянется к наличным денежкам. Я-то знал, что не пойду доносить на них, но ведь они этого не знали и должны были любой ценой от меня избавиться.
Две вещи сулили мне неприятности.
Началось с того, что один работяга, который раньше никогда со мной не разговаривал, отвел меня в сторонку и даже угостил сигаретой, чтоб я стал откровеннее. Его звали Джордж Стефенсон, но будь это настоящий Стефенсон, не видать бы нам паровоза, как своих ушей. Обычно он слишком уставал и не любил разговоров. А теперь вдруг полез ко мне со своим сочувствием.
— Я видел, как ты отбрил старого Сэма — его давно пора гнать в шею.
— Вот и гони, а я погляжу.
— Он — хитрый черт. А что сказал начальник?
— Что Сэм прав, а я виноват.
— Послушай, — сказал он, — их потому водой не разольешь, что они слишком много знают друг о друге.
— Что же именно?
— Сообрази сам. — И он подмигнул.
— А теперь ты меня послушай, — сказал я. — Терпеть не могу Спроггета, тем более что из-за него у меня неприятности. Но говорю тебе: мой дядя Джордж не такой человек, он незаконными делами не занимается.
— А кто говорит про незаконные дела? — сказал он, испугавшись. — Больно уж ты прыткий. Я сказал только, что они поступили с тобой не по справедливости.
— Спасибо, — сказал я. — Но не смей говорить гадости про моего дядю Джорджа, этого я тебе не спущу.
— Да ты меня не так понял, — сказал он. — Это добрейший и честнейший человек. Знает свое дело и понимает людей, вот только Спроггет ему всю музыку портит.
— Пожалуй, тут ты кое в чем прав, — сказал я. — У Сэма есть один недостаток — левая половина мозгов у него не действует…
— Выходит, он полоумный?
— Ну нет, это преувеличение, — сказал я. — Потому что правой половины у него и не бывало.
Мы были изящны, как пара битюгов, возивших пивной фургон, но хотя он лез вон из кожи, я его, кажется, все-таки переплюнул. Мне хотелось его понять. По-моему, он был в курсе дела и в награду получил пинту пива. Он удовлетворился этим, потому что был слишком глуп, чтобы извлекать доходы посущественней, но в душе все же досадовал, что его обошли. Я это понял, когда он засмеялся затасканной шутке насчет мозгов. Очень уж искренний был смех.
Он, конечно, передал дяде Джорджу наш разговор, и я получил передышку. Но ненадолго. В этом я убедился на следующей неделе, когда на участке появился новенький. Он был совсем не нужен, и взяли его только для важных поручений, таких, которые нельзя было доверить мне.
2
Драться я готов, если уж нет другого выхода, но скандалов не переношу. Я слишком близко принимаю ругань к сердцу и потом, вспоминая об этом, мучаюсь сомнениями, — а вдруг я был не прав. Когда я обдумываю какой-нибудь шаг, в девяти случаях из десяти меня тревожит то, о чем другой и думать не станет. Я делаюсь рассеянным, теряю аппетит. Значит, не такой уж я отпетый, как может показаться.
С тягостным чувством, которое не рассеяли даже обновки — голубая рубашка и тонкий галстук в красную и черною полоску с серебристым отливом, — я пришел в «Риджент». У входа меня встретил Малыш-Коротыш и сказал, что несколько наших пошли в бильярдную. А Носарь еще не приходил. Несмотря на это, я был рад Малышу — когда я его вижу, у меня веселей становится на душе. Но в тот вечер он сам приуныл: мясник, у которого он работал, закрыл лавку — вам это может показаться странным, но дело в том, что деньги на виски он брал из кассы и умудрился вылететь в трубу.
— Ума не приложу, где теперь работу найти, — сказал Малыш-Коротыш. — На верфях увольнения. Доки закрылись. Ну и дела — не нужны даже матросы на паром.
— Иди на стройку речного тоннеля.
— Я темноты боюсь.
— Тогда в торговый флот.
— Да ведь он весь потонул — не слышал ты, что ли?
— Ну, на худой конец всегда остается пособие по безработице.
— У меня не все взносы в профсоюз уплачены.
— Ну ладно, мы должны помогать друг другу, — сказал я. — Пойдем потолкуем с сержантом.
И мы пошли. Сержант подметал свою сторожку, возле которой он продает билеты, пишет мелом на доске время открытия своего заведения, торгует сигаретами и сладостями, а заодно болтает с посетителями, которые ждут, пока освободятся места. Сержант невысок и совсем не похож на военного, но одна нога у него деревянная и рассказывать он умеет — заслушаешься. По этой части он большой спец.
— Ну, герои, чего носы повесили? — спросил он.
— Сейчас скажу, дайте сперва десяток сигарет, — ответил я. Вскрыв пачку, я щелчком выбросил три сигареты.
— Ну, в чем же дело?
— Малыш-Коротыш без работы остался. Не знает, куда податься.
— Он сопляк. Когда я был в его возрасте, люди дожидались очереди копать могилы, и я тысячу раз видел, как дрались охотники вывозить навоз на ферме. Видел, как очередь дважды опоясывала биржу труда.
— Бросьте заливать, — сказали мы.
— Почитайте исторические книги, сами узнаете. Я учился в школе и лишних два года мог работу не искать. Вы спросите, как родители меня содержали, — а вот как: мой старик устроился при похоронном бюро.
— Что ж он там делал?
— Утешал родственников, узнавал сумму страховки, снимал мерку с покойника.
— А вы не могли с ним вместе работать?
— Вряд ли. Мне не раз приходилось бросать уроки и идти с ним, когда случалась срочная работа, а там вся работа была срочная. Я привык к делу, но не к клиентам, — люблю поговорить с теми, кого обслуживаю. Смех и грех, а в конце концов я все-таки попал в похоронное бюро.
В армию я пошел совсем мальчишкой. Служил в Индии, потом попал в Египет, проторчал там, покуда не началась война, а закончил в Италии, и, скажу я вам, туго мне там пришлось — жарища, пылища.
