Сергей Алексеев - Игры с хищником
И тут на экзамене, сидя против этой манящей ледяной красотки и ощущая прилив некого онемения языка и мысли, Сыч внезапно осознал, что никогда не сможет перешагнуть через мучительный рубеж. Он разозлился и от этого за отпущенное время не смог сформулировать ответы на вопросы в билете, а потом вовсе хотел уйти, но недосягаемая тогда Ольга Максимовна вдруг сняла стальные очки и, прищурившись, заглянула ему в душу.
– Хотите «уд», товарищ сержант? – спросила холодно. – Получайте и уходите.
– Я иду на красный диплом, – признался Сыч.
– На красный? – изумилась она и вновь прикрылась очками. – На красный нужно очень много работать. В том числе и над собой. Очень много...
Он вообще заткнулся и, как школьник, опустил голову.
И ощутил, что она смотрит на его седой чуб.
– Хорошо, – проговорила вдруг потеплевшим голосом. – Найдете меня на кафедре университета... И попытайте счастья.
На следующий день Сыч переоделся в гражданку, на свинцовых ногах приволокся в университет и прождал Ольгу Максимовну три часа. Она изредка мелькала в коридорах, видела его, однако не обращала внимания. Наконец снизошла, велела явиться на сдачу экзамена завтра утром и дала свой домашний адрес. Он поехал к ней со смутными предчувствиями и ожиданиями, которые оправдались через полчаса. В домашней обстановке Ольга оказалась совсем другой и, недолго послушав лепет о психическом воздействии на вероятного противника в мирных и боевых условиях, вдруг погладила его голову и спросила:
– А это у тебя... почему? Ты же совсем еще мальчик...
Он услышал ее отчетливый женский зов, мгновенно и непроизвольно воспрянул и, как когда-то на берегу мельничного омута, перепрыгнул все барьеры.
Все произошло почти так же, и так же он чувствовал отвращение и разочарование, но, даже воспитанный и дисциплинированный за годы службы, не почуял ответственности и сразу же не побежал за кульком конфет, чтоб заплатить выкуп. Он уходил из квартиры своей преподавательницы с оценкой «отлично» и полной уверенностью, что никогда больше сюда не вернется, к тому же этого не требовали. И удивительно – не испытывал чувства вины и стыда перед Ритой, все эти годы ожидающей его; напротив, возникло некое запоздалое чувство мести за ту, давнюю ее измену с фронтовиком, которого застрелил старшина-танкист возле мельницы. Он даже говорил себе, что теперь-то уже можно жениться с легким сердцем, ибо их взаимные измены наконец-то уравновесились и в будущем тайная ревность никогда его грызть не станет. А ведь грызла, давила!..
И как было с Ритой, Сыч чувствовал отвращение совсем недолго, всего до следующего дня, и потом вспоминал их мимолетную встречу даже с некоторой тоской, особенно после того, когда отправился искать квартиру: курсантов выселяли из казармы, поскольку все учебные и жилые корпуса уже были отданы гражданскому вузу. Он бродил по Москве, а весна выдалась слякотной, дождь со снегом, читал объявления, заходил в квартиры и, как нищий, в мокрой шинелишке, поношенной шапчонке – училище давно сняли с вещевого довольствия – просился встать на постой. Хозяева глядели на него и отказывали, даже не спрашивая, сколько он может заплатить. И наплевать им было на седой чуб, взрослый, не по годам, вид...
Именно тогда он и возненавидел столицу. Как-то раз Сыч случайно оказался на улице, где жила Ольга Максимовна, а дом был знаменитый – московская сталинская высотка. Походил возле, посмотрел на окна двадцатого этажа, вспомнил уют и простор огромной трехкомнатной квартиры и удалился восвояси, вдруг осознав, что стоит только снять у нее на время угол, так в нем и останешься до конца жизни. Он испугался одной только возникшей мысли, ибо всегда помнил, что его ждала Рита, и если бы удалось сейчас снять комнату, Сыч немедленно бы отбил телеграмму с одним словом – «Приезжай». А там уж будь как будет: сообщать ей в письмах безрадостные вести, что училище расформировали и распределения в Московский округ теперь не будет, рука не поднималась.
Но масла в огонь подлил начальник училища, генерал Сытов, бывший тогда одной ногой на пенсии. Он всегда был ироничным, даже насмешливым, умудрялся как-то быть одновременно и солдафоном, когда с улыбкой на устах крыл матом курсовых офицеров, и тонким, воспитанным интеллигентом, если разговаривал с женщинами, а на курсантов смотрел как на своих сынков, то есть снисходительно. Перед самым выпуском он собрал курс спецпропагандистов и повинился, что дипломы он выдаст и даже погоны, однако вместе с этим добром выставит на все четыре стороны. Мол, каждый сам по себе станет искать пристанище, потому что их военная профессия сейчас никому не нужна, а войны в ближайшие годы не ожидается, несмотря на близость Карибского кризиса, мол, так думает высокое начальство.
Правда, на самом деле было не совсем так, и не все пошли на улицу. Поскольку Сытов в прошлом был партработником, то некоторым выпускникам все-таки помог устроиться, в основном в партийные и советские органы, где у него оставалось множество знакомых и друзей. И надо сказать, иные с его легкой руки пошли далеко, и впоследствии с некоторыми приходилось встречаться и даже какое-то время ходить под их началом. Однако Сычу ничего не предложил, но зато после этой печальной заключительной встречи он всех отпустил и оставил его одного.
– А скажи мне, сынок, как это ты умудрился сдать психоаналитику на «отлично»? – с ухмылочкой спросил он, явно что-то подозревая. – Никому не удалось, а тебе удалось!..
Сыч начал говорить о том, каких это трудов стоило, мол, несколько раз перездавал, но генерал прервал его и сказал тогда еще не совсем понятную фразу и будто бы самому себе:
– Да, верно, они выбирают... – Долго разглядывал курсанта так, словно его оценивал, и потом добавил: – Только вот понять не могу, по каким признакам? Почему, например, тебя, а не другого?.. Вероятно, все-таки женская интуиция. Нюх у них, что ли? Какой-то особый...
– Не понял вас, товарищ генерал, – смущенно выдавил Сыч.
– Когда-нибудь поймешь... Ладно, красный диплом я тебе выпишу, так и быть. Заслужил... Что делать дальше-то, хоть знаешь?
– Никак нет...
– Обратить внимание, сынок! На Ольгу Максимовну. Счастье тебе улыбается...
В тот момент у него промелькнула мысль – неужели старый вдовец Сытов пытался ухаживать за ней, но Ольга Максимовна выбрала его, курсанта? Тон у генерала был такой, будто признавал свое поражение, но как-то с достоинством, великодушно...
– Знаешь, чья она дочь? – продолжал он уже насмешливо. – Хоть спросил?
– Никак нет...
– И не догадываешься?.. Ох, эта провинция! И за что только вас женщины любят... У нее папаша – секретарь московского горкома. Лутков фамилия. Теперь соображаешь?
Окончательно смущенный и сбитый с толку, Сыч сказал совсем уж некстати:
– У меня невеста есть на родине...
– Какая невеста, сынок? – изумился тот. – Что, ты ей станешь красный диплом показывать?.. Когда Ольга Максимовна поставила тебе... заслуженную оценку?
– Она меня ждет, невеста...
– Ну как хочешь, – вдруг согласился генерал. – Хозяин – барин. Возвращайся в свою деревню и начинай все сначала.
– Ельня – это город...
– Ну, город... Все равно от судьбы не увернешься, если она на тебя глаз положила.
Он ушел тогда от начальника училища в полной растерянности и с чувством, будто его хотят насильно женить.
Сытов к нему больше не приставал, разве что ухмыльнулся, когда на торжественном построении вручал диплом и лейтенантские погоны. Возвращаться в гражданском было совсем уж позорно, поэтому молодые офицеры кое-как, из бэушного подбора на складе, справили себе форму и разъехались по домам. Получилось так, что Сыч не был в Ельне почти три года, и хотя все это время готовился к прекрасному мгновению возвращения, много раз представлял себе, как это случится, однако же, когда сошел с поезда, вдруг ощутил серость и убогость родного города. И здесь была дождливая весна, давно не чищенные канавы залило до краев, вода текла прямо по немощеным улицам, деревянные дома на окраинах стояли по колено в грязи, до бровей натянув замшелые крыши. От вокзала до дома было ближе, однако он сразу же пошел к Рите Жулиной. Сыча в военной форме никто не узнавал, да он и особенно-то не хотел быть узнанным и просто здоровался со знакомыми прохожими.
Телеграмму он не посылал и явился сюрпризом, поэтому на короткий миг увидел восторг в глазах Риты. И потом, когда снял с нее темный платочек и покрыл голову цветной, модной тогда, павловской шалью, она еще радовалась.
– Вот и дождалась, – вздохнула облегченно и потускнела.
Он это заметил, но решил, что сказывается многолетняя усталость от ожидания, и пытался развеселить ее, дурачился, тискал в объятиях, несмотря на пристальный взор ее матери, и Рита вроде бы ожила.
– Теперь пойдем в родительский дом! – заявил он. – Я еще маму не видел.
И они протопали в сапогах полгорода, укрывшись одной офицерской плащ-накидкой. Дома они сидели за праздничным столом, пили самогонку и привезенное из Москвы вино, и, несмотря на грустные разговоры – Сычу пришлось признаться, что после училища он оказался на улице, а форма на нем – это так, для виду, – все-таки было весело и взгляд Риты постепенно разгорался. Потом мать спохватилась:
