Анатолий Рыбаков - Екатерина Воронина
Чем больше привязывался Сутырин к Дусе, тем чаще зарождалась в нем глухая ревность к ее прошлому: слишком много опытности чувствовал он в ее страсти. Он подавлял в себе вспышки этой ревности, заставлял себя мириться с тем, что есть. Какое ему дело до ее прошлого! Разве должна была она беречь себя для него одного? Мало ли что у кого было в жизни!
Как-то раз полушутя он спросил ее об этом.
– Был у меня муж, в деревне еще. – Дуся отвела глаза. – Правда, не расписывались мы, но был… Прожили полгода и разошлись. Не любила я его. Завербовалась в порт и уехала.
Он почувствовал в ее словах неправду, но только усмехнулся: нужно ли ей рассказывать правду, которая только оскорбит их обоих. Не связывая свое будущее с Дусей, он не считал себя властным и над ее прошлым.
Дуся ушла из общежития и сняла маленькую комнату в Ведерникове. Сутырин, может быть, и сознавал значение такого шага, но, как все беззаботные в мелочах люди, не стал об этом думать. Он пришел к ней на новую квартиру и затем стал ходить туда, примирился с тем, что Дуся представила его хозяйке как мужа. Постепенно к ней перекочевала часть его вещей. То надо было что-то починить, то он пришел прямо из бани, и Дуся оставила у себя его белье для стирки. Он видел, что забота о нем доставляет ей радость, и не хотел огорчать ее отказом. К тому же, думал он, скоро начнется навигация, и все кончится само собой.
Не то чтобы он не любил Дусю. Он любил ее. Но он не имел еще формального права жениться. Да и Дуся не казалась ему тем человеком, с которым он должен связать свою жизнь. Слишком легко они сошлись, и, кто знает, что еще будет впереди.
Начало навигации они пережили по-разному. Природный волгарь, выросший на воде, Сутырин встретил открытие навигации как праздник, как возобновление и продолжение жизни. Ему казалось, что уход в плавание прояснит его отношения с Дусей. Может быть, по собственной слабости он зашел слишком далеко. А время и расстояние проверят их чувства.
Дуся же страдала безмерно: кончились их свидания, нарушается то, что с таким трудом налажено. Страдала просто оттого, что не увидит его ни завтра, ни послезавтра.
Получилось совсем не так, как оба они думали.
«Керчь» работала на линии Горький – Красноармейск. Почти еженедельно она приходила в порт, стояла по двое-трое суток, их свидания возобновились. Они не были такими регулярными и частыми, как раньше. Но оттого, что каждый из них ждал и волновался, когда «Керчь» придет в порт, и сколько времени простоит, и смогут ли они увидеться, каждая встреча была теперь праздником. Они на время теряли и вновь обретали друг друга.
Может быть, только сейчас понял Сутырин, как любит Дусю, как дорога она ему. И когда Дуся появилась на причале, взволнованная растерянная, и рассказала, что говорят люди об их отношениях, Сутырин понял, что это связано с ее прошлым, с тем, что смущало и его. Это угрожало их любви, и все в Сутырине возмутилось против такой угрозы. С великодушием и широтой настоящего мужчины он в эту минуту не мог не защитить любимую женщину. И велел Дусе прийти вечером на теплоход, так же как приходят к другим членам команды их жены, когда судно прибывает в порт, где они живут.
Глава восемнадцатая
Катя и Леднев виделись почти каждый вечер. Их излюбленным местом была дальняя сторона откоса, где они сидели в день своего первого свидания. Иногда на катере Леднева они уезжали километров за тридцать от города и купались на пустынном волжском берегу.
Леднев расстилал на песке плащ. Они долго лежали, утомленные, счастливые, покоренные прелестью ночи с ее прохладой, таинственной тишиной пустынных берегов, отдаленными звуками ночной реки, миганием белых и красных бакенов на воде.
Катя заплывала далеко от берега и, притаившись, слушала, как Леднев беспокойно окликает ее. Она ныряла, под водой отплывала в сторону и затем, вынырнув, смотрела, как Леднев растерянно поворачивается то вправо, то влево и не может ее найти. Ей нравились и его неуклюжесть, и беспокойство, и то, что сам он держится возле берега, он, такой сильный и мужественный.
Ей хотелось знать каждый его день, и те, которыми он жил сейчас, и те, которые прожил. Кто были девушки, с которыми она видела его на пляже в Кадницах, кто была его жена, с кем он встречался потом, когда остался один? Это не было ревностью к прошлому: все, что было до них, существовало лишь как вехи на дорогах, по которым они пришли друг к другу.
Они сознавали щекотливость своего положения – он начальник, она подчиненная. Но они не хотели таиться, не могли притворяться, это было бы унижением их любви. Когда они оформят свои отношения, все разговоры и пересуды прекратятся, но сделают они это после того, как Леднев переговорит с дочерью.
– Я не хочу, чтобы Ирина узнала об этом от кого-то третьего, – говорила Катя.
Леднев не приглашал ее к себе, не знал, как познакомить с ней дочь. Эта нерешительность казалась ей свидетельством его доброты и порядочности. Судьба девочки, его дочери, воспитанной без матери, трогала ее так же, как и заботы о семье, которые лежали на нем, занятом мужчине. Ей хотелось снять с него эти заботы, принять их на себя.
Леднев часто вылетал в другие порты. Оттуда каждый день, в определенные часы, он переговаривался с Елисеевым по селектору. В эти часы Катя старалась быть в кабинете Елисеева, чтобы слышать голос Леднева. «Как у Ворониной?» В этом вопросе не было ничего особенного – Катин участок находился под особенным наблюдением Леднева. Но Катя знала, что вопрос предназначен ей лично, был его приветом.
Она возвращалась в свою конторку, унося в сердце его далекий голос, измененный расстоянием и посторонними шумами.
Потом Леднев приезжал. Они снова виделись каждый вечер, снова уезжали на песчаный берег Волги, возвращались на заре и медленно шли по пустынным улицам, пересекая гигантские тени, которые отбрасывали на мостовые спящие громады зданий.
Когда они переходили мост через Оку, утренний туман еще сливал воедино небо и воду. Суда на рейде казались громадными черными спящими рыбами, Причалы были освещены тусклым молочным светом. Огоньки на крапах описывали короткие правильные дуги. Слышался лязг, скрежет, пыхтение паровозов. Катя и Леднев стояли на мосту, прислушиваясь к могучим утренним вздохам громадного порта.
Они любили заходить на базар, пустой в этот ранний час, с закруглёнными следами метлы на неровном, потрескавшемся и вспученном асфальте. Первые продавцы с полусонной озабоченностью раскладывали на деревянных прилавках пирамидки помидоров, гремели бидонами с молоком. Катя и Леднев ели желтоватый варенец, еще холодный, только вынутый из погреба.
Облокотившись о прилавок, хрустя огурцом и прихлебывая варенец из граненого стакана, Леднев говорил продавцу:
– Плохой ты купец, милый человек. Ни ложки, ни соли, ни сахару – не заботишься ты о покупателе.
Веселый, задорный, благодушный, он изображал из себя какого-нибудь районного заготовителя, говоруна и балагура, который приехал в область ранним утренним поездом, из экономии ест на базаре простоквашу, чтобы вечером в ресторане прокутить все свои командировочные и уж там-то покуражиться.
Но продавец, истинный потомок нижегородских торгашей, понимал, с кем имеет дело, и, изогнувшись в краснорядском поклоне, отвечал:
– С полным бы удовольствием, гражданин начальник. Только нет у нас таких правов, чтобы соль и сахар держать, другой патент.
В эти часы они отрешались от всего: от дел, забот, возраста – чувствовали себя студентами, которым удалось удачно позавтракать, а что будет дальше, покажет время. И ночь не в ночь: прислонят голову к подушке – и снова будут бодрыми и сильными для тяжелого, хлопотливого рабочего дня.
Они мало говорили о делах служебных, но в главном Леднев ее по-прежнему поддерживал: вагонами и судами Катин участок обеспечивался в первую очередь. Эффект могла дать только скоростная работа во всех портах, на всех участках, а не только на ее одном, а это, по утверждению Леднева, было сейчас невозможно.
– Самый разгар навигации, план горит. Разве можем мы на ходу перестраиваться? Подготовимся на зиму и махнем сразу по всему пароходству. А пока накапливаем опыт – этим ты и занимаешься.
Когда работаешь с любимым человеком, разногласия неизбежны. Может быть, Леднев и прав. Конечно, тяжело видеть, что твои бесспорные достижения не дают того, что могли бы дать. Но, может быть, они, как утверждает Леднев, пригодятся в будущем году. Значит, надо двигать дело дальше.
Участок грузил теплоход за тридцать шесть часов – прекрасный результат. Если убыстрить работу кранов, поворачивать стрелу не за две минуты, как сейчас, а хотя бы за полторы минуты, то теплоход можно грузить за двадцать четыре часа. Это будет великолепное, еще никем не достигнутое время.
Она поделилась своими соображениями с Николаем Ермаковым, лучшим крановщиком участка.
