Алина Знаменская - Венерин башмачок
— Здесь? — вырвалось у Инны Викторовны. Пить с мужем умирающей пациентки у себя в кабинете Инна Викторовна считала кощунством. Но посидеть в кафе и утешить симпатичного мужчину беседой нашла для себя приемлемым.
Они отправились в небольшое кафе-бар, где Верховцев поблагодарил ее за внимание, оказанное его жене.
Инна Викторовна внутренне съежилась. Она не могла заглянуть в чужую душу и узнать — что там. Но ведь Верховцев — взрослый человек, опытный политработник. Он должен осознавать состояние своей жены. Или он… слеп?
Инна Викторовна осторожно присматривалась к нему.
— Я, конечно, понимаю, что Люся… Что надежды никакой… Но я все равно благодарен вам. Вы — врач от Бога, Инна Викторовна.
— Ну что вы… — Инна Викторовна вздохнула. Слава Богу, не придется ничего объяснять. Сам все понимает. Сказала: — Мы не боги, иначе мы бы всех подняли на ноги. В некоторых случаях мы бессильны.
— Да. Я понимаю. В нашем случае медицина оказалась бессильна.
Верховцев залпом выпил коньяк. Его беспокойные движения, застывший взгляд, дрожь подбородка — все говорило о том, что он на грани слез. Инна Викторовна знала, что мужчины в таких случаях оказываются слабее женщин. Они часто опускаются, оставшись в одиночестве. Перестают следить за собой, впадают в депрессию, начинают пить. Жаль, однако, если такой видный мужик, как Верховцев, пойдет той же дорогой. И ведь есть почти у каждого в душе такой уголок, такой пунктик, за что можно уцепиться и устоять! Искать этот пунктик нужно не во внешних обстоятельствах. Не в смене обстановки, не в новых знакомствах. Этот уголок, пунктик должен быть в нем, Владимире Верховцеве. И найти его, не дать покатиться по наклонной, было очень интересно Инне Викторовне… не как врачу, нет. На этот раз — как женщине. И она стала осторожно, шаг за шагом, нащупывать этот уголок. Она задавала вопросы на разные темы и выяснила, что к искусствам Верховцев по большому счету равнодушен, рыбалкой не страдает. Лыжи, на которых он любит пробежаться зимой, сейчас, в летнюю жару, не актуальны. Насчет друзей-гостей-шашлыков он не активен, по гостям его водила жена… А вот книги — пожалуй…
— Интересно, — остановила его Инна Викторовна, — дайте-ка попробую угадать. Наверняка вы прочли всего Пикуля, не говоря уже о Дюма…
— Драйзера, Флобера, Ремарка, — ожил Верховцев.
— Не так давно вы наверняка перечитали Гарсиа Маркеса…
— Угадали! — как ребенок, обрадовался Верховцев. — Очень название понравилось. Совсем как обо мне — «Полковнику никто не пишет».
— Философией балуетесь? — хитро улыбнулась Инна Викторовна. Она видела — нашла! Задела! Вот он, пунктик!
— Бывает, — охотно согласился Верховцев. — Как раз сейчас мусолю Монтеня. Даже не верится, что написано в шестнадцатом веке. Как будто сегодня. Ничего не изменилось. Те же вопросы: трусость и мужество, воспитание детей, богатство и бедность, любовь и ненависть…
— Жизнь и смерть, — подытожила Инна Викторовна.
— Да! — горячо поддержал ее Верховцев и тут же остыл: — Надо же… Вы знаете меня так мало, а сумели заглянуть в самое нутро. Вот что значит — врач…
Инна Викторовна поморщилась. Здрасьте, новый год! Она тут перед ним расстилается, а он: «Врач!» Она вздохнула и взяла в руки яблоко. Задумчиво покрутила в руках.
— Знаете, Владимир… На самом деле так редко встретишь человека, с которым можно вести беседу такого плана, как мы с вами. Сразу чувствуешь родственную душу.
— Вот именно! — обрадовался Верховцев.
Инна Викторовна заметила, что полковник пьянеет. Нужно было как-то закругляться, не испортив приятного впечатления от беседы.
— Кстати, у меня дома богатая библиотека, — бросила она как бы вскользь.
— У меня — тоже библиотека! — похвастался Верховцев.
— Есть несколько редких книг японских философов… Вы можете как-нибудь прийти и порыться. Авось откопаете что-нибудь интересненькое…
Инна Викторовна тут же поняла, что сморозила глупость. Но было уже поздно. Верховцев уставился на нее, соображая. Что ж, она настолько поддалась действию коньяка, что вышла за рамки. Фактически пригласила мужика домой!
Он смотрел на нее и переваривал предложение. Инну Викторовну выручил телефон. Он запел в сумке. Она с готовностью углубилась в ее недра, стала рыться, вытянула телефон за ажурный шнурок и приложила к уху.
Звонил Андрюшка. По первым же звукам родного голоса она просекла: что-то стряслось. Хотя Андрюшка утверждал прямо противоположное:
— У нас все в порядке, мам. Ждем тебя к ужину.
— Что-то с Ларисой?! — прощупывала она.
— Ну с чего ты взяла, мама? Уж и позвонить тебе нельзя. Просто все проголодались, а Оксанка без тебя стол накрывать не разрешает.
— Накрывайте. Я разрешаю… — недоверчиво отозвалась Инна Викторовна.
— Ну нет, мать, так не честно. Мы все здесь. Даже Кристина.
В глубине, где-то за голосом Андрея, возник девичий, почти детский, — снохи.
— Андрей! Ведь сегодня пятница… — чуть не задохнулась Инна Викторовна. — Кристина не пошла к массажистке?!
Инна Викторовна подскочила. Она почти забыла про Верховцева. Если сноха отменила пятничный поход в салон, то это уж точно — что-то стряслось. И они все собрались! И нет только ее! И они не знают, как сказать ей по телефону, и ходят кругами… Сердце подлетело вверх и стало глухо стучаться в грудь изнутри.
— Лиза? Что с Лизой?
— Мам! Ну я же сказал: не волнуйся! Лиза прилетела. И сейчас стоит рядом со мной.
* * *Когда она очутилась дома и минули первые сумасшедшие минуты и даже часы встречи с дочерью, Инна Викторовна попыталась навести порядок в мозгах и в душе. Во-первых, Лиза ей не понравилась. В том смысле что выглядела она, на взгляд Инны Викторовны, вконец замученной, не холеной.
Какая-то часть Инны Викторовны понимала, что беременная женщина, выдержавшая столь долгий перелет, вряд ли может выглядеть на пять с плюсом. Но главная, большая часть Инны Викторовны напрочь отказывалась прислушиваться к доводам рассудка. У Лизы не все в порядке в семье. Ей плохо в этой Африке, и она чудом сумела сбежать оттуда, сохранив ребенка. Нужно ли уточнять, что этой ночью Инне Викторовне так и не удалось уснуть? Лиза ничего толком не объяснила, и ей оставалось только догадываться. А чего тут догадываться? И так все ясно: девочка не выдержала порядков этого гарема. Не так воспитана!
Утром она не поехала в клинику, а встала пораньше, чтобы приготовить любимые Лизой сырники. Давно она с такой любовью не готовила завтрак. Она собиралась отнести поднос в Лизину комнату, но та сама спустилась. На запах.
— Мамочка, неужели мои любимые?
Инна Викторовна оглядывала дочь со странной смесью любви и удивления. Странно было видеть Лизу с большим животом, отекшую. Видеть дочь не девушкой, как при расставании, а беременной женщиной.
И будущий ребенок, который уже скоро появится, вызывал у Инны Викторовны не особую нежность, а только досаду.
Досаду вызывало все, касающееся Лизиного замужества. Встречая знакомых, Инна Викторовна не могла, как другие матери, с чувством удовлетворения говорить о замужестве дочери. Приходилось объяснять, что дочь вышла за врача и уехала за границу. Инна Викторовна старательно избегала таких разговоров. Потому что догадывалась: все всё знают и жалеют ее.
— Как же ты решилась, Лизок, летом в самолете? Или уж невмоготу стало? — Инна Викторовна с удовлетворением смотрела, как дочь уминает вымазанные сметаной сырники.
— Так соскучилась, мам… Не могла больше. Да и потом, ты же знаешь, я сильная. Спортом занималась всегда.
— Сильная, — усмехнулась мать. — Кристина проболталась, что ты Андрюшке звонила. Была бы сильная — выставила бы соперницу из дома в два счета.
— И выставлю! — с готовностью отозвалась Лиза. — Ты думаешь, я молчу? Все равно будет по-моему. Они это уже поняли.
«Молодец, Лизка!» — мысленно похвалила Инна Викторовна. Она почувствовала в дочери свое. Все-таки Лиза больше в нее. Это Андрюшка больше в отца. Такой же мягкотелый. А Лиза не пропадет даже в Африке.
— А может… совсем останешься? А? — вдруг не сдержалась мать. Сейчас, когда дочь сидела перед ней и уплетала сырники, верилось, что все возможно. Что не все потеряно. И они могут быть вместе, как раньше… — Комната твоя без изменений. Вырастим мы твоего негритенка! Не проблема. Парня тоже здесь найдем, нашего. А, Лизок?
— Мам, у тебя горит.
Поднялась, утерла губы салфеткой. Как и не слышала. «Спасибо, мамуль». И — в гостиную.
А мать осталась одна на кухне со сковородкой в руке. Ну, все ясно. Вопрос не обсуждается. Чем он ее так держит, этот Умару?
Но что-то скребется в душе, помимо мыслей о дочери. Что? Верховцев!
Сразу вспомнила, как жеманничала с Верховцевым и даже пригласила его домой. Докатилась! Остается только надеяться, что он был слегка навеселе и внимания не обратил на ее оплошность. Что это с ней? Неужели — климакс?
