Мэри Чэмберлен - Английская портниха
Анни никогда не улыбалась, но она отлично готовила; Ада была у нее на подхвате, чистила овощи, резала, терла. Суп с печенкой. Запеченная свинина. Голубцы. Квашеная капуста. Apfelstrudel. Topfenstrudel. Auszogne[45]. Неудивительно, что Анни была такой круглой, а фрау Вайтер квадратной. Как и ее муж, оберштурмбанфюрер Вайтер, широченный мужчина с мясистым животом, нависавшим над ремнем. Пуговицы на его кителе еле застегивались, швы на рукавах едва не лопались. Аде прежде не доводилось встречать по-настоящему толстых людей, и только теперь она поняла, что такое обжорство и почему это грех. Железы, объясняла ее мать. Все дело в железах. И ничего с этим не поделаешь. Вайтеры ели по пять раз в день, им накрывали в столовой и каждый раз непременно стелили свежую скатерть.
Белье с вышивкой по краям шириной в двенадцать дюймов. Это было посложнее, чем обметывать петли, приходилось брать самые тонкие иголки и нитки. От вышивания у Ады болели глаза и стучало в голове. Монограммы на полотенцах, EW, сшитые вручную и подрубленные простыни и наволочки. Ажурные вставки на гостевых полотенцах и столовых салфетках, узоры гладью на мебельных салфетках. Вайтеры были грязнули. Каждый день они требовали свежее белье, и Ада кипятила запачканные скатерти и простыни в медном котле, отстирывала их с содой и карболкой, потом отжимала багровыми руками и вешала на веревки во дворе — огромные паруса, раздувавшиеся на ветру. В результате бомбежек запас мыла почти не пополнялся, как и топлива, на котором кипятили воду, но Вайтеры слышать ничего не желали и орали на Аду, если она запаздывала хотя бы на день с чистым бельем, грозили отослать ее в лагерь и взять другую заключенную на ее место.
Белье Ада развешивала или снимала не спеша, любовалась красочной осенью, потом наблюдала, как увядает сад, цветы уходят под землю, гниют опавшие листья. Еще один год миновал. Прах к праху, пепел к пеплу. Птицы лакомились ягодами на деревьях и кустарнике. Вьющийся шиповник у стенки уборной был усыпан ярко-оранжевыми плодами, и Ада улыбалась. Она рвала эти ягоды, набивала ими карманы, а потом по вечерам в одиночестве подолгу разглядывала их. Они напоминали ей о саде, где всегда продолжается жизнь, исполненная надежды вопреки всему.
Фрау Вайтер носила платья с лифом в обтяжку и широкой юбкой, шерстяные зимой, бархатные на выход, хлопковые летом поверх корсета ручной работы, благодаря которому ее необъятная грудь выпирала еще круче. Вдобавок кокетливые блузки с тесемками на вороте и рукавах, и она хотела, чтобы ее блузки были вышиты сверху донизу эдельвейсами, горечавкой и прочими горными цветами. Неряшливая как свинья, она замызгивала одежду каждый день, проливала суп на юбку, соус на блузку и даже корсет умудрялась закапать жиром. Ноги у нее потели так, что чулки деревенели, а трусы были загажены следами мочи и чего еще похуже. Стирка и штопка, шитье и глажка, утомительная возня со сборками на платьях: выглаженные, они не должны утратить пышность. Ада вставала на рассвете, спать ложилась за полночь. Сделай это, сделай то. В своих нарядах фрау Вайтер походила на сосиску в тесте, что выпекала Анни. Или на водевильную толстуху. Ада потешалась про себя: волосы, стянутые в пучок на затылке, — да фрау Вайтер могла быть переодетым мужчиной, если уж на то пошло.
Анни обращалась к Аде, только чтобы отдать распоряжение. Но кухарка оставляла неплохие прижарки на сковородке и «слепла», когда Ада облизывала ложку или сгребала пальцем остатки из миски, прежде чем вымыть посуду. Скудное, но приятное угощение, разнообразившее диету из водянистого супа, которым Аду кормили изо дня в день. Кухарку то и дело бросало в жар, шея наливалась краской, подмышки горели огнем. Анни растворяла все окна и двери, обмахивая лицо руками. У миссис Б. была клиентка-американка, которая носила подкладки в подмышках. Перемены, почти шепотом сообщила она миссис Б., словно Ада была слишком молода, чтобы посвящать ее в возрастные тайны, всему своя пора. Это навело Аду на мысль. Среди обрезков, хранившихся у нее, обнаружились куски махровой ткани и немного ваты. Работа пустяковая. Два полукруга. Лента и застежки, оставшиеся от лифчика фрау Вайс. Материала хватило на две пары подкладок.
По утрам во двор Аду выпускала Анни, и Ада, помахав ладонью у лица, будто ей стало жарко, протянула поварихе свое изделие. От пота, произнесла она беззвучно. Как знать, не донесет ли Анни фрау Вайтер об этом подношении. Ну и пусть доносит, главное не в том. Ада ожила — внимание в ближнему, ведь это так по-человечески, это и есть жизнь, просто ответная любезность, дорогая. Она чистила картошку, когда появилась фрау Вайтер в ночной рубашке:
— Монахиня, возьми ведро и иди за мной.
Они проследовали в прихожую. Ада помнила это помещение, но почти за два года, что она провела в этом доме, попала сюда впервые. Отмечали Рождество 1943-го, в углу стояла высокая елка со свечками на ветках. Пол покрыли ковром, у стены водрузили массивный дубовый комод и два уродливых деревянных кресла по бокам. Фрау Вайтер поднялась по лестнице, минуя большое окно, затем по коридору в хозяйскую спальню. Вонь ударила Аде в нос прежде, чем она увидела, что произошло: на кровати среди блевотины лежал, постанывая, голый герр Вайтер.
— Отмой его, — велела фрау Вайтер, потом указала пальцем на пол: — И все остальное.
Одной блевотиной дело не обошлось. Комендант еще и обгадился. У Ады тошнота подступала к горлу, и она старалась не дышать, вычищая всю эту пакость. Фрау Вайтер бдительно следила:
— Там. И там. Еще раз.
Ада оттирала каждую складку, каждую морщинку на этом жирном теле, и комендантская кожа липла к ее пальцам. Боров, думала Ада. Так объелся на рождественском обеде, что чуть не лопнул. Поделом тебе.
Постель. Спальня. Ванная. Ада терла все утро, отмывала весь день. Фрау Вайтер не била Аду, в отличие от фрау Вайс, но Ада презирала ее еще сильнее. Самодовольная неряха, обжора и лентяйка. Запястья валиками нависали над ее толстыми пальцами, а с каким трудом она волокла свою неповоротливую тушу, совсем как улитка в траве. Аду бесил ее смех, хо-хо, и то, как она хватала Анни за щеки, мы так добры к тебе, Аннерель, и ее бесчисленные подбородки, что колыхались каждый в своем ритме.
Вечером, запирая Аду в ее комнате, Анни сунула сверток ей в карман. На столе Ада обнаружила стакан молока. Раскрыла сверток. Кусок рождественского пирога в пергаментной бумаге. Danke. Frohe Weihnachten[46].
Ада взяла пирог, села в кресло и заплакала.
Ягоды шиповника она хранила в ящике стола. Шиповник высох, сморщился и утратил блеск. И вдруг ей вспомнилось, как в детстве она с другими ребятишками воровала шиповник, росший у ограды шикарных домов на Вест-сквер, и что они потом с ним делали. Разложив ягоды на бумаге из-под пирога, Ада разломила каждую пополам. Под платье фрау Вайтер надевала нижнюю юбку, пышную, с застежками-крючками. Сборки складывались кармашком, и Ада вложила в них по жесткому волоску. Разглядела юбку на свет. Ничего не видно. И потянулась к следующей ягоде.
С последней она помедлила. Впрочем, можно еще нарвать, куст никуда не делся. На войне все средства хороши, усмехнулась она про себя.
Приятельницы фрау Вайс продолжали приходить с тканями и снимками фасонов. Перегруженной обязанностями Аде приходилось выкраивать время и на это. Она знала, что если откажется шить для них, то ее отправят в лагерь. Фрау Вайтер не нуждалась в ней так, как фрау Вайс. Ей хотелось спросить этих женщин, что случилось с фрау Вайс и ребенком, но за такие вопросы наказывают. Она прислушивалась к их болтовне. Оберштурмбанфюрер Вайс теперь командует в другом лагере — Нойенгамме, под Гамбургом, если Ада правильно поняла. Но имена фрау Вайс или Томаса никогда не всплывали в их разговорах. У Германии дела идут отлично. Война скоро закончится.
Деревья снова засияли зелеными почками. Ада убрала подальше твидовые рукавицы, в которых спала, и кашемировые перчатки для работы. Моль проела в них дыры, края обтрепались, шерсть скаталась от грязи. Сколько еще длиться этой войне? Ада зачеркнула очередной месяц на своем подстольном календаре. Марта 1944-го как не бывало. Более двух лет она находится в этом доме. Ее мучили сильные головные боли, и порою она не видела стежков. Хуже всего обстояло дело с обметыванием петель. Приходилось держать работу у самых глаз, чтобы стежки легли ровно.
Одним ранним апрельским утром, прежде чем она успела снять рясу, в которую до сих пор укутывалась по ночам, и переодеться в лагерное платье, в ее комнате объявился герр Вайс. Ада иногда вспоминала о нем, в глубине души надеясь, что он умер. Она даже перестала прислушиваться по вечерам, не его ли шаги, сопровождаемые постукиваньем стального наконечника трости, раздаются в коридоре. В отсутствие племянника, полагала Ада, он сюда больше не сунется. Но вот же он, стоит перед ней, криво ухмыляется, кивает вместо приветствия. Явился за вознаграждением. Ада как раз подшивала простыню и выронила шитье из рук, ножницы с грохотом упали на пол.
