Серж Резвани - Любовь напротив
— Мой милый Дени, — сказала она в ту удивительную ночь, когда мы опустились с небес на землю, — ты можешь пообещать мне одну вещь?
— Все, что пожелаешь, Мариетта, — настороженно ответил я, чувствуя, что она потребует от меня чего-то неприемлемого.
Мы лежали, прижавшись друг к другу и переводя дух, умиротворенные и примирившиеся. Мари накручивала на палец короткие светлые волосы, которые густо росли у меня на груди в виде своеобразного двухголового орла. Вообще, я заметил, что большинство женщин, приходя в себя после блаженства любви, развлекались так же, как и Мари. Нежная и смиренная, напряженная и требовательная, она произнесла:
— Я прошу тебя отказаться от нее.
— Как! Но, Мари, разве ты забыла наш договор?
— Я прошу тебя бросить эту затею.
— Но, Мари…
— Прошу тебя, не заставляй меня участвовать в этом.
— Но, Мари, вспомни, ты мне пообещала.
— Малышка Марс… любая другая… но не Алекс.
— Вот как? И почему не Алекс?
— Потому что… она, я этого не вынесу.
— Неужели? А другую можно?
— Всех, кого хочешь… но не ее. Я тебя умоляю.
— Ты ревнуешь? Мари, ты ревнуешь к Алекс?
Она замолчала, недовольно надув губы.
— Я не потерплю, чтобы думали, будто…
— Ты, Мари! Этого не может быть!
— Да, я! Представь себе, что иногда некоторые вещи по непонятной причине кажутся невыносимыми… тогда как другие…
— Ты хочешь сказать, что тебе будет невыносимо больно, если ты узнаешь, что мне удалось переспать с Алекс?
После продолжительного молчания Мари выдохнула:
— Да.
— А если я пересплю с ней, и никто об этом не узнает, тебе на это будет наплевать?
— Думаю, да…
«Вот так, подумал я, — вот еще одна причина, чтобы добиться успеха».
Спустя несколько дней я заехал за Алекс и Шамом, чтобы забрать их с собой в гости к Жоржу П. — знакомому актеру, который обосновался неподалеку от Парижа, рассчитывая в спокойной обстановке заняться поэзией. Он жил во флигеле одного из замков и между делом присматривал за ним. В тот день неподалеку от тех мест у Мари были натурные съемки — доснимались небольшие монтажные куски все для того же фильма Верне. Я должен был забрать Мари со съемочной площадки и отвезти в замок, где мы с Жоржем П. планировали устроить небольшой ужин. Во всяком случае, так было задумано… Но кроме того, я договорился с Жоржем П., чтобы он любыми способами на какое-то время отвлек внимание Шама от Алекс, чтобы я смог посадить ее в «Бьюик» одну и тем самым не только унизить Мари, приехав на съемочную площадку с Алекс без Шама, но и показать Верне, да и всем остальным, что дело в шляпе. Дон Жуан добился своего! Честно говоря, я ждал момента уединения с Алекс в «спальной комнате» — как она окрестила мою машину — в надежде воспользоваться таким удобным случаем. Почему бы Алекс, освободившейся от любовного гипноза Шама, не ослабить оборону, когда все в «любовном гнездышке», которым был мой «Бьюик», настраивает на мысли о том, что не стоит ни в чем отказывать тому, кто им… кто вами управляет? Я не могу удержаться от улыбки, используя здесь штампы фото-романа, но разве мы не живем в настоящем фото-романе… или, скорее, в киноромане? Если подумать, кто бы принялся за такое повествование, не предвидя, что в подходящий момент герои попытается соблазнить красавицу Алекс? Как бы там ни было, разве это не был удобный случай? С тех пор, как Мари с оскорбительной самоуверенностью осмелилась выставить меня из своей личной жизни, я больше всего на свете жаждал «унизить» ее. Сейчас мне ни в коем случае нельзя было потерпеть поражение. В случае провала придется врать… делать намеки… наводить на мысль… Не следует забывать, что для актеров главное — видимость.
К концу дня, выдавшегося теплым и солнечным, мы приехали к Жоржу П. Отправляться за Мари было еще рано, и мы, чтобы скоротать время, прогуливались по имению. На теннисном корте я взял ракетку, и мы с Жоржем обменялись несколькими ударами. В какой-то момент, встретившись с ним у сетки, я быстро шепнул: «Задержи его на корте». Мы продолжили игру, но я намеренно проигрывал все подачи… пока, наконец, не обратился к Шаму, протягивая ему ракетку:
— Давай, сыграй с Жоржем!
— Я никогда не играл в теннис, — ответил Шам.
— Да ну! Я уверен, у тебя получится лучше, чем у меня.
Я настоял на своем, и Шам, взяв ракетку, принялся отражать мячи, которые Жорж подавал так ловко, что его неопытный противник не допускал ни единой ошибки.
— Вот видишь, — крикнул я, — у тебя есть способности! Продолжай!
Мы с Алекс стояли рядышком у сетчатой ограды, которой был обнесен корт. Я чувствовал, как во мне нарастает напряжение и некая агрессивность; и даже голос выдавал, казалось, мое состояние. Я с такой силой вцепился в сетку ограды, что едва смог разжать побелевшие пальцы. Мячи неторопливо перепархивали с одной половины корта на другую, Шам бегал по площадке и с растущей неловкостью отражал замедленные подачи которые ему давал взять Жорж, с трудом скрывавший ироничную улыбку. Меня пронзило мгновенное, словно боль, чувство жалости… и ненависти, и в моей памяти тут же всплыла ария из «Травиаты», которую пел приговоренный супруг в «Одержимости»[46] Висконти… Перебрасывание мячей через сетку выставляло Шама в смешном виде. И я чувствовал, что Алекс от этого испытывала настоящее унижение. Еще никогда Шам не падал так низко у нее на глазах, в этом я был абсолютно уверен. Я вдруг взглянул на часы и, властно взяв Алекс под руку, спросил:
— Ты идешь, Алекс?
И, прежде, чем она ответила, я крикнул Шаму и Жоржу:
— Продолжайте партию, мы с Алекс поедем за Мари. Вернемся через полчаса, не больше.
Что оставалось делать Алекс? Я сразу же почувствовал ее внутреннее сопротивление, которое она попыталась сдержать в себе. Отказаться — значит, открыто подозревать меня в махинациях. Захваченной врасплох, Алекс не хватило присутствия духа заявить, что ей лениво ехать со мной… или попросить Шама составить нам компанию. Если бы она предложила поехать всем вместе, я бы не смог отказаться… но было уже слишком поздно, потому что Жорж крикнул, не переставая размахивать ракеткой:
— Хорошо, поезжайте, а мы пока сыграем еще партию!
Шам обернулся и вымученно улыбнулся Алекс. Конечно, он не мог ни задержать ее, ни поехать с нами. Ситуация зашла слишком далеко. Мяч с лета ударил его в грудь. Замечательно играя роль моего сообщника, Жорж призвал Шама быть внимательнее. И, повернувшись к нам спиной, Шам продолжил неловко парировать маленький белый мячик, который после его ударов высоко взмывал над сеткой.
— Пошли, Алекс, нам надо поторопиться!
Стараясь выглядеть веселым и совершенно спокойным, я с улыбкой повел ее к машине. Не сомневаюсь, что моя чарующая улыбка отражала и уверенность в себе, и удовольствие.
Мы ехали по ровной сельской дороге, по краям которой густо росли алые маки и небесно-голубые цветы цикория.
— Кто из художников так необдуманно утверждал, что натура в конечном итоге всегда будет похожа на живопись? — мой голос прозвучал не очень уверенно и как-то гнусаво.
Алекс не ответила. Сидя на самом краю широкого переднего сиденья, она упрямо сохраняла между нами дистанцию, прижимаясь к правой двери салона. Ее молчание пробуждало во мне холодную, злую ярость, ту самую ярость, которую, как мне казалось, я приберегал исключительно для Маридоны. Я изо всех сил вжал в пол педаль газа, словно в бешеной скорости искал для нас смерти… или, по меньшей мере, хотел до ужаса напугать. Ветер все сильнее и сильнее трепал ее пышную шевелюру. Сжав губы, Алекс порылась в сумочке и достала платок, под который тщетно попыталась собрать трепещущую на ветру массу длинных золотистых волос.
— Может быть, поднять крышу? Если тебе слишком дует, скажи…
Она ничего не ответила; ее взгляд был устремлен далеко вперед на прямую и пустынную дорогу. Это «ты», произнесенное в машине, где никого кроме нас не было, прозвучало неожиданно нежно и восхитительно интимно. Впервые мы были одни вдали от Шама и их мансарды, да, вдвоем и в незнакомом месте. Впервые ты не подразумевало вы, обозначавшего ее-и-Шама. Тяжелый «Бьюик» был, однако, легок в управлении, и отзывался на мои нервные действия приглушенным взрыкиванием мощного двигателя. Я ненавидел красоту Алекс, когда она была такой далекой и безучастной. Умереть вместе, врезавшись на полной скорости в это дерево… или в то, дальше… Разве в этом случае она не станет моей? Мари, Шам, никто об этом не узнает… Одна за другой за окнами машины пролетали небольшие деревеньки. Я безумно ненавидел Алекс. Да, я ненавидел ее за молчание, хотя видел по ее рукам, ногам, самой манере сидеть с одеревеневшей от напряжения спиной, что она испытывает сильнейший страх. Я был уверен, что она думает о Шаме и сердится на него за то, что он отпустил ее со мной. За то, что не помешал ей. За то, что ничего не сказал.
