Серж Резвани - Любовь напротив

— Ну что? — спрашивала она и, посмеиваясь, расстегивала на мне брюки. — Как идут дела с красоткой из мансарды напротив? Бьюсь об заклад: тебе не удастся ее трахнуть.

Я косился на Джульетту со злостью и чувством унижения. На самом деле, вовсе не я укладывал ее в кровать, это она трахала меня — по ее собственному выражению — «по-быстрому»! Она сама установила между нами такие отношения, и это была своего рода плата за право пользоваться ее окном. Зато время от времени мне улыбалась удача, и я заставал Алекс и Шама в самые интересные моменты их интимной жизни. То, что я рассказал о них Джульетте после моего первого вторжения на чердак ее дома, пробудило ее любопытство, и с тех пор она тоже начала подсматривать за ними. Она делала это с таким постоянством, что я начал опасаться, как бы Шам не заметил ее лицо, все чаще и чаще появляющееся в окне напротив. Надеюсь, он не вспомнит мое идиотское признание, облеченное в форму рассказа о сне, в котором они играли главную роль. Я молил Бога лишь о том, чтобы Джульетта соблюдала максимум осторожности, и заставил ее дать мне в этом клятвенное обещание. Но у меня не было уверенности в том, что Алекс и Шам, которые до сих пор жили в полном безразличии к окружающим, в конце концов, не заметят пристального внимания к себе со стороны посторонних. Они и так уже несколько раз с раздражением говорили о жилом доме напротив. Неужели они догадывались о моих походах туда? Кто знает… А может, они заметили нас с Джульеттой, когда мы шпионили за ними с ее походной кровати? Или же их насторожила исключительно обостренная интуиция, способная уловить в окружающей среде малейшие признаки опасности? Что касается меня, то я, признаюсь, уже и не рассчитывал взять верх над Алекс… Оставалось лишь попробовать соблазнить ее в повседневной жизни, но при условии все более полного духовного слияния с Шамом, при котором мы будем походить друг на друга шутками и мышлением наперекор общепринятому, что, как я заметил, Алекс чрезвычайно высоко ценила в Шаме. Значит, чем ближе я буду сходиться с ним, тем больше у меня шансов понравиться ей. К несчастью, я был полной противоположностью тому, кого она любила, или, как я уже говорил, его фотографическим негативом. «Как перейти со Строхайма на Шама?» — размышлял я, насмехаясь над самим собой, в попытке найти выход из этого нелепого положения.

Начиная с той самой ночи, когда мы, изнемогая от хохота, вчетвером брели по Парижу, наши отношения начали развиваться в неожиданных направлениях. Прежде всего, смех, а точнее юношеское — если не сказать детское — веселье, на которое мы оказались способны, полностью изменило отношения между Шамом, Алекс и мной. Это веселье, теперь-то мне все понятно, было одним из важных элементов, цементировавших их близость и единство. По воле случая этот элемент проявился, я бы даже сказал, вырвался на свободу совершенно удивительным образом во время нашей ночной прогулки по Парижу. И опять-таки случай позволил мне поучаствовать в этом веселье, я с радостью вошел в особый мир остроумия и находчивости, в который Шам до сих пор не впускал никого, кроме Алекс. Едва я подстроился под его манеры и начал подражать ему, как тут же был вознагражден совершенно особенным смехом Алекс, сводящим с ума своей чувственностью, и который до сих пор звучал только для него одного. И вот, под воздействием этого веселья, позволившего мне стать частью их единства, я почувствовал, как во мне начала слабеть образ молодого и красивого прусского офицера, который я придумал для себя несколько лет назад. Я понимал, что происходит медленная, но глубокая трансформация моей личности… а скорее — моей безликости, ибо, как я уже говорил, любой хороший актер — и это, бесспорно, мой случай — не должен иметь вообще никакой, чтобы, по мере необходимости, с легкостью заимствовать чужие… Нет ничего деликатнее подобного психологического анализа, но в нем заключен смысл этих хроник, которые оказались сложнее, чем я предполагал, и над которыми я работаю все более серьезно и тщательно последние месяцы. В первой части я показал себя таким, каким был: одеревенелый затылок, коротко подстриженные светлые волосы, непобедимый и высокомерный, самоуверенный, своенравный и, непреклонный. И вдруг, после случайной вечеринки и ночной прогулки с женой в компании с этой парой, которая, как выяснилось, оказалась далеко не такой, как я предполагал, я вдруг начинаю меняться. Да, для того, чтобы понравиться Алекс, я постепенно превращаюсь в Шама… только блондина. Какое ужасное осознание! Где ты, Строхайм? И ты, Дон Жуан? А был ли я настоящим Дон Жуаном? Кто я на самом деле? И кто мы с Мари?

Но именно между Мари и мной изменились отношения после той памятной ночной прогулки по Парижу, которая закончилась, как я уже говорил, вполне благопристойно в нашей старой квартире. Очарованная, надо полагать, привлекательным обликом «пары» в лице Алекс и Шама, Мари захотела, чтобы мы с ней стали немного ими… оставаясь, тем не менее, самими собой… она и я, я… и, тем не менее, мы… но уже не совсем те самые мы… Так сказать, серьезная проблема, известная всем прирожденным актерам. Под влиянием внешне спокойной чувственности, исходившей от Алекс, и женственности, которой был пропитан их союз, у нашей почти развалившейся пары внезапно открылось «второе дыхание». Можно сказать, что сущности Алекс и Шама отпечатались на нас… нет, правильнее будет сказать просочились в нас. Находясь поблизости от них, мы с Мари, как актеры, начали вбирать их в себя. С той ночи, которую они провели на диване в салоне по соседству с нашей спальней, Мари стала вести себя по отношению ко мне несколько необычным образом… скажем так, забытым. Прижавшись к моей груди с неожиданной нежностью, она шептала мне на ухо те милые глупости, которые диктует женщине только любовь или же великое желание любить. Я слишком хорошо знал свою супругу, чтобы поверить в это, и с восторгом увидел в ее неосознанной игре совсем другую Мариетту, которую сладкая дрема, казалось, овеяла малой толикой той потаенной страсти, что бушевала в душе Алекс и не осталась незамеченной для Мари. По ее поведению я понял, что она ощущает себя одновременно и Мариеттой, и Алекс, тогда как я… несомненно, я был для нее и Шамом, и самим собой, когда входил в нее… Но мне в полудремотном состоянии грезились стоны не Мари, а конечно же Алекс. Я мог бы сказать: мы трахались, как никогда раньше; я мог бы сказать и так: я трахал ее, как никогда раньше; а еще я мог бы сказать: она побудила меня трахать ее, как никогда раньше… Знаю, мне следовало бы написать: «Мы восхитительно занимались любовью». Но для меня слово «трахаться» обозначает взаимное проникновение и смешение наслаждения в большей степени, чем словосочетание «заниматься любовью», в котором, согласитесь, глагол «заниматься» сочетается со словом «любовь» как корова с седлом, ибо любовью не занимаются, в ней растворяются — особенно мы, мужчины. Ощущая себя этакими гибридами, мы с Мари трахались так, словно нас было четверо, и в раздвоении сознания испытывали странное ощущение удвоения наслаждения. Пока Алекс и Шам безмятежно спали, не раздеваясь, на диване в гостиной, хозяева-актеры, проникнувшиеся их духом, без всяких стеснений ловили кайф вчетвером. Восстановление сексуальных отношений с Мари было самым большим сюрпризом, который преподнесли нам Шам и Алекс. И чудо заключалось в том, что с тех пор, каждый раз, когда мы встречались вчетвером, нас с Мари всегда непреодолимо влекло друг к другу. Этому способствовал еще и перерыв в работе у Маридоны: фильм был закончен, а съемки следующего начинались в Риме через несколько недель. Так что она ненадолго избавилась от мучительных тревог и невыносимой лести, которые во время съемок фильма превращают звезду в капризную супер-стерву или, говоря по-простому — в сексуально озабоченную сучку.

— Мой милый Дени, — сказала она в ту удивительную ночь, когда мы опустились с небес на землю, — ты можешь пообещать мне одну вещь?

— Все, что пожелаешь, Мариетта, — настороженно ответил я, чувствуя, что она потребует от меня чего-то неприемлемого.

Мы лежали, прижавшись друг к другу и переводя дух, умиротворенные и примирившиеся. Мари накручивала на палец короткие светлые волосы, которые густо росли у меня на груди в виде своеобразного двухголового орла. Вообще, я заметил, что большинство женщин, приходя в себя после блаженства любви, развлекались так же, как и Мари. Нежная и смиренная, напряженная и требовательная, она произнесла:

— Я прошу тебя отказаться от нее.

— Как! Но, Мари, разве ты забыла наш договор?

— Я прошу тебя бросить эту затею.

— Но, Мари…

— Прошу тебя, не заставляй меня участвовать в этом.

— Но, Мари, вспомни, ты мне пообещала.

— Малышка Марс… любая другая… но не Алекс.

— Вот как? И почему не Алекс?

— Потому что… она, я этого не вынесу.