Ребекка Миллер - Частная жизнь Пиппы Ли
Ключевой момент
Звонок в дверь не предвещал ничего хорошего. Обед с доставкой я не заказывала, гостей не ждала, а у Герба имелись собственные ключи. «Кто это?» — спросила я и, услышав голос Джиджи, остолбенела от страха. Решив, что лучше поговорить на улице, я пообещала спуститься вниз, но, когда надевала куртку, в дверь постучали. Уже собравшись сбежать по пожарной лестнице, я все-таки открыла. Джиджи выглядела великолепно, ни дать ни взять героиня «Сладкой жизни»: черное платье, шубка, шелковистая волна длинных волос, чувственный рот с опущенными вниз уголками, томные глаза с поволокой. Не сказав ни слова, Джиджи на высоченных шпильках прошествовала на кухню, заглянула ванную и, завершив экскурсию в спальне, обратила взор на меня. Спортивные брюки, топ, спешно собранные в хвост волосы — со стороны я, наверное, казалась ее массажисткой, инструктором по теннису, но никак не равноценной заменой. Нет, куда мне!
— Шлюха! — процедила Джиджи.
Вот здорово!
— Я не шлюха!
— Только шлюхам платят за секс! Я с первой же минуты поняла, кто ты такая! Ты хищница, причем самого мерзкого вида: охотишься машинально, автоматически. У тебя ведь это само собой получается, да? Раз — и увела моего мужа!
Я гадала, не спрятан ли под расстегнутой шубкой пистолет. Если Джиджи без оружия, смогу защититься.
— Простите! — вырвалось у меня.
— Он сказал, что любит тебя! — неожиданно объявила гостья.
Не знаю, как так получилось, но в следующую секунду Джиджи обнимала меня за ноги. Я даже растерялась: она стоит на коленях, шубка шлейфом расстилается по полу…
— Хочешь — живи здесь, встречайся с ним, занимайся чем угодно, только не забирай, не забирай моего мужа!
Не помню, что я ответила, кажется «Да, да, конечно, не буду!», только Джиджи буквально растворилась в воздухе.
После такого заниматься любовью с Гербом казалось аморальным. Пожалуй, мне следовало съехать с его квартиры, но на съем отдельного жилья элементарно не хватало денег, тем более что везде просили за месяц вперед. Знакомых не осталось, а к Триш, Джиму или Крэгу я вернуться не могла. То есть, разумеется, могла, но это неминуемо привело бы к катастрофе.
Герб проявил удивительное понимание, настоял, чтобы я не съезжала из квартиры, хотя самому пришлось перебраться в отель: после выяснения отношений находиться рядом с Джиджи стало невыносимо. Он звонил по десять раз на дню, признавался в любви, присылал цветы и украшения, только я по-прежнему отказывалась с ним разговаривать. После работы бессильно падала на диван и старалась не думать о таблетках. В конце улицы стояла католическая церковь, и я, хоть и не католичка, часто в нее ходила, причем не на мессу, а из желания успокоиться и в сотый раз попросить у Господа прощение. Я ведь только и делала, что несла людям боль и страдания, а остановиться никак не получалось. Я написала родителям письмо: мол, не волнуйтесь, дела мои идут на поправку, хотя пока нам лучше не встречаться. Обратный адрес на конверте указывать не хотелось, но в итоге я его все-таки указала.
Однажды утром Герб неожиданно приехал ко мне, вытащил из постели, одел, затолкнул в свой «ягуар» и повез к дому на пляже «походить по песку и подышать морским воздухом». Когда дошли до стеклянного дома, у меня то же ощущение, та же уверенность, что и на вечеринке у Джиджи: я читала его мысли и хотела быть рядом. В общем, взяв меня на пляж, Герб поступил очень разумно.
В город мы возвращались уже затемно по узкой проселочной дороге. Внезапно передние фары высветили лежащего на обочине олененка: он поджал под себя ноги и испуганно поднял уши. Герб притормозил, и мы вышли из машины. Малыш дрожал всем телом, наклонил голову к земле, но почему-то не убегал.
— Наверное, мать сбили, — предположила я.
— Нет, у него переломаны ноги, иначе бы деру дал.
— А если к ветеринару отвезти?
Герб поднял трепещущего зверька. Задние ножки висели как окровавленные плети, передние беспомощно молотили воздух.
— Ветеринар не поможет.
— Не бросим же мы его! — взмолилась я.
Осторожно положив олененка на землю, Герб вернулся в машину, я — следом. Долгое время мы сидели молча.
— Зажмурься и прикрой уши руками, — тяжело вздохнув, велел Герб.
— Зачем?
— Пожалуйста, не спорь! — взмолился он и отъехал метров на пять назад.
Слепящие фары сделали зверька белым, как призрак. Герб нажал на газ, я закричала, но он не думал сворачивать. Я крепко зажала уши и, когда передний бампер смял олененка, не услышала, а только ощутила удар. Герб снова подал машину назад, убедился, что несчастный малыш мертв, и, вернувшись за руль, погнал в город.
Остаток пути мы не разговаривали. Притормозив у моего дома, Герб нерешительно поднял глаза:
— Он бы все равно умер от голода, холода или чьих-нибудь когтей, понимаешь?
Я кивнула. Ночевать Герб остался у меня, а следующим утром, в несусветную рань, я проснулась от его всхлипов. Повернув лицом к себе, я аккуратно вытерла ему слезы. Тогда я и поняла, что люблю Герба. Вот она, настоящая храбрость: знать, что будет больно, и все равно решиться. Доброта и милосердие проявляются по-разному… Последние сомнения рассеялись, словно дымка.
— Я выйду за тебя замуж, — решительно объявила я.
— Правда? — недоуменно переспросил он.
— Конечно, разве я могу иначе?
Пуля
Герб позвонил мне с таксофона на Парк-авеню:
— Я сказал Джиджи, что мы женимся.
— Как все прошло?
— Сначала было ужасно, а потом уже не так ужасно…
— Приезжай домой, — попросила я.
Герб приехал. Мы поджарили яичницу, сделали тосты и до трех утра смотрели по телевизору всякую дрянь. Мы упивались счастьем!
— Поосторожнее с Джиджи! — посоветовал Герб.
— В смысле? Думаешь, она попытается меня убить?
— Нет, нет, просто настроение у нее меняется, как на качелях. Сейчас она чувствует себя отвергнутой… В общем, если будешь одна и в дверь неожиданно позвонят, не открывай.
— А если закажу доставку из ресторана?
— Без меня ничего не заказывай.
Прошло несколько недель. Герб постепенно перевез ко мне свои вещи: ящики с книгами, постеры старых фильмов в рамках и небольшой, но со вкусом подобранный гардероб. Адвокаты занимались бракоразводным процессом. Джиджи не показывалась. Мы жили в своем маленьком мирке и практически ни с кем не встречались. О наших отношениях знал лишь Сэм Шапиро, самый надежный из друзей Герба. Пару раз в неделю мы втроем куда-нибудь выбирались, и Сэм потчевал нас историями о своих любовных катастрофах и творческих муках.
В один из таких вечеров Шапиро появился у меня раньше, чем Герб. Устроившись на иссиня-черном диванчике, он потягивал ананасовый сок и смотрел, как с заходом солнца на стене появляются и исчезают трепещущие янтарные квадраты. На молодом, напряженном, словно у голодного хищника, лице застыла озорная гримаса.
— Косячок не свернешь? — поинтересовался он.
— Не-а, зато могу приготовить сэндвич.
— Похоже, ты серьезно взялась за ум! — скептически оглядывая меня, отметил Сэм.
— Что, не веришь? — расхохоталась я.
— Существует два философских подхода к коренному изменению человеческой природы. Один велит верить, другой — нет.
— Сам к какому склоняешься?
— Скорее, ко второму. Но надеюсь, ради своего же блага, что я не прав. — Сквозь иронию в его голосе пробивалась тоска.
— А что бы ты изменил в себе, если бы мог?
Шапиро задумался:
— Избавился бы от амплуа наблюдателя. Надоело быть чужим на празднике жизни. Видишь ли, Пиппа, я из тех бедняг, которые не в ладах с реальностью. Я существую за счет чувств и эмоций других людей. Впрочем, все писатели — вампиры, Герб тебе не рассказывал?
— Еще нет.
— Правильная девушка вернет меня с небес на землю — конечно, если посчастливится такую встретить.
— И ты в это веришь?
— Разумеется, ты же правильная! — Теперь в его взгляде недвусмысленно читалось желание.
В тот момент моя жизнь едва не потекла по совершенно иному руслу: вернувшись домой, Герб почувствовал бы себя третьим лишним. Но я устояла. Наверное, мой характер действительно изменился: ни соблазнять, ни соблазняться уже не хотелось. Даже этим ненасытным существом, просящим разжечь пламя страсти в окаменевшей от вечного созерцания и размышлений душе. Я резко встала и отвернулась, чувствуя, как в сердце захлопнулась невидимая дверь. Похоже, меня действительно укротили.
— Что, Дракула, теперь мне прямая дорога в твой роман? Интересно, как ты меня изобразишь? Никчемной уродиной, в одночасье решившей исправиться?
— Боюсь, для моих романов ты не годишься, — отозвался Сэм, в голосе которого снова зазвучала обычная ирония.
