Татьяна Мудрая - Пантера, сын Пантеры

Говорили, что ей все-таки удалось спасти от погрома горстку сотоварищей, которые, как и она сама, обладали начатками критического мышления, и возродить стаю. Хотя, с другой стороны, мир с тех пор почти не слыхал о черных крысах.

Одно было достоверным: хвост погиб окончательно, Со временем он, однако, отрос, и даже не один; но то были тонкие чешуйчатые отростки, числом девять, выглядевшие вначале как куст актинии или хризантемы. Вначале они только и могли, что прикрывать Крысу с тыла, позже окрепли и обрели цепкость не хуже обезьяньей, еще позже удлинились так, что их пришлось переплетать друг с другом, и вместе приобрели крепость булатного клинка. Пальцы на лапах тоже удлинились, и один из них четко противостоял всем прочим, как однажды сама крыса — той толпе, в которую превратилась ее прежняя стая.

По японским представлениям, девятихвостие, приходя к умному и хорошо пожившему зверю, знаменует собой необычайные способности: превращаться в красивую девицу или благообразного старца, огненную колесницу ада или, на худой конец, в кошку. Этого за Крысой с плетеным хвостом замечено не было, зато жизнь ее отличалась отменной долготой — несколько столетий. Ум, изощренный этими веками, легко усваивал любые веяния и теории, которые того стоили. Во времена Эшу она, по-прежнему бессменный вожак стаи, считалась компьютерным асом, виртуозным хакером, работающим не за и даже не против библиотекарей, но строго в свою пользу. Главная крыса Дома Книги, излучающая презрение к роду человеческому каждой чешуйкой своего диковинного хвоста, она перенесла через поколения многие древние тайны и притянула к себе новые.

Никто не ведал пределов осведомленности Черных. Главной тайной их была тайна Дома, к ней присовокуплялись тайны Очага, Двери и Ключа, но даже о самом существовании этой триады полагалось умалчивать. Главной целью поиска по-прежнему оставалась Книга, которую они чуяли почти рядом, как некую манящую теплоту: Книга, подобная юной женщине, замурованной в фундамент Дома для того, чтобы стоять ему вечно. Дева-Книга сменила не одно поколение Держателей Тайны, но сама оставалась неизменно прекрасной. Теперь, чтобы прийти к ней, крысам тоже нужен был человек. Наследник.

Год Щенка

В три скачка промчался гривастый лев — хотя был он не больше котенка, но страшен.

История эта выглядит не очень-то библской — или библейской, если зреть в корень. И как во все истории сего небольшого (надземного) мира, которые хоть чего-либо стоят, в нее с самого начала оказался впутан Эшу.

Произошла она осенью, еще до холодов, в год Петуха по китайскому календарю, модному тогда в среде ученой женской братии.

Началось с того, что «девушки Эшу», то есть юные библиотекарши последнего призыва, вышедшие в ночную смену из дома то ли перекусить, то ли перекурить, услышали в стороне от кошачьих угодий какой-то непонятный звук. Пойдя на него, они обнаружили в луже не вполне ясного происхождения крохотный комочек пищащей живой материи. Здесь имеется в виду комок. Лужа оказалась происхождения достаточно понятного, если учесть вечную нехватку жидкости с неба.

Или нет. ВНАЧАЛЕ БЫЛ ПИСК. Тихий, меланхоличный, будто обладатель его не просто отчаялся, а уже давно пережил свое отчаяние и теперь полегоньку и мерно загибается от холодного одиночества и бескормицы.

— Котенок что ли? Или птичка.

— Вряд ли. Они своих не бросают.

Так, в результате скорее любопытства, чем сострадания, было обнаружено нечто, условно названное зверьком: существо размером в ладошку девственницы, все в черной курчавой шерстке, круглоухое и толстопузое. Именно тугой животик (мамкин ребенок, как это ни удивительно для брошенного на произвол судьбы) мешал существу отползти в сторону от мокрети: слишком коротки и слабы оказались лапки, при первой же попытке подкашивались. Хвост, если вообще намечался, пребывал в зачаточном состоянии; глазки были мутно-голубые, нос холодный и сопливый, язычок лизучий, зубки отсутствовали в еще большей мере, чем хвостик. Сосательный же рефлекс — настолько силен и хорошо поставлен, что девушки с трудом вытаскивали из малой пастюшки свои пальцы и ткань платья, чуть оттопыривавшегося на груди.

— Щенок это, и совсем еще грудной, — определил наконец Эшу как знаток. Если вы помните, он сам был собаковладелец со стажем, хотя его грубый пес чисто деревенского помола достался ему вполне взрослым и даже заматеревшим.

И в самом деле, то был крохотный щенок не более двух недель отроду, то есть пребывающий в самом нежном возрасте, а поскольку собаки были здесь париями — неясно откуда взявшийся.

Девушки сунули его в коробку, попытались наспех покормить молоком из блюдца (не вышло) и из пипетки (отчаянно захлебывался) и стали решать, что делать.

Оставить здесь — кошек вокруг, словно в Колизее.

И опять-таки, уж очень Альдина с Эльзевирой кошек необыкновенно любят. Радетельницы благодетельницы наши.

Взять кому-нибудь домой — у кого мама строгая, у кого кот, опять же, бдительный и воинственный.

Словом, окончательно решить проблему выпало на долю все тому же безответному Эшу.

— Ладно, пока я возьму — с моими женщинами поговорить, — вздохнул он.

Вот еще о чем надо сказать. Когда щенка уже несли на постоянное место пребывания, девицам и Эшу попалась на глаза собачья замухрышка, внизу живота которой тяжело моталась бахрома оттянутых сосков.

— Послушай, ты, случайно, не мамаша этого создания, — спросил Эшу в виде шутки, но как можно деликатней.

Сука не удостоила его ответом, только равнодушно скользнула взглядом, поворачивая за угол. Хотя, с другой стороны, ничем она не была похожа на пристойную мамашу, помимо редкостного совпадения событий. Ибо в том, что собака — даже две собаки — явились в сугубо кошачье окружение, заключалась если не великая тайна, то явно чей-то злой умысел.

Также и одна из вездесущих кошек, присутствовавших в момент выноса щенка, выгнула спину, распушилась на хвосте, лапах и загривке и такой вот гневной совушкой, с огромными глазами на плосконосом лице, стала удивительно хороша собою. В чем, вероятно, и заключался истинный смысл демонстрации, потому что на юного пришлеца она и не подумала покуситься.

Дома Эшу опустил ношу в круг своих женщин, которые как раз обе случились с работы, и выпрямился.

— Ну вот, постоянно у тебя проблемы, — вздохнула Син. — Так и липнет к тебе всё неблагонадежное.

— Прокорм, допустим, она себе найдет, — рассудительно ответила Анна. — Ишь как озирается на рюшечки и занавесочки, ищет, где разгуляться.

— Почему «она»? — спросил ее внук. — Ты же до щенка даже не дотрагивалась и обратную сторону пуза не изучала.

— Так не по пузу — по хитрой морде видать. Ага, вон и писает с приседом, а не навстоячку.

Эшу бросился вытирать лужицу (предвидя, что это лишь первое звено из той психологической цепочки, на которой он теперь будет сидеть) и тотчас же встретился с невинно-голубым взглядом — как ни странно, очень точно направленным. Ибо хотя глазки, еще вполне младенческие, не обрели еще никакого внятного выражения, однако подрагивающий ноздрями мокрый носик был явно нацелен на изучение внешнего мира — и в такой полноте и ясности, что куда там покойному Жан-Батисту Греную. И с тем же оттенком предположительно скромного потребления мирских ценностей во имя самых своих насущных нужд.

— Я, собственно, о даче подумал.

— А Кардан-то как обрадуется подружке! — подхватила Анна. — Ты ее, кстати, для соответствия Трансмиссией назови. Или там Шиной.

Что доказывало ее знание старинных автомобилей.

— И будешь ездить туда по два раза на дню, самое меньшее. Грудью кормить, — куда более спокойно заметила Син.

— Ну, тогда на конюшню.

— Это самое бы оно, — сказала Анна. — Хотя мои дружки и полные вегетарианцы, однако там много всякой плотоядной твари прозябает. И даже процветает, всем на удивление.

— Затопчут еще, — усомнилась ее дочь. — Или отравят какими-нибудь объедками. Ох, вижу, придется мне ткацкий стан разбирать.

— Да не погрызет она его, мамочка, вот увидишь! — обрадовался Эшу. — Разве что самую капельку.

— Ну конечно, где ей совладать с такой махиной, — заметила Анна. — Надеюсь, книгами она тоже побрезгует: пыльные и вообще…мягкая рухлядь.

— А я книги повыше переставлю, — успокоил ее внук.

На том и порешили.

Заметим, что с Карданом Эшу собачку познакомил, но гораздо позже. А поименовал, в знак садово-огородной направленности своих увлечений, Дряквой; название душистого цветочка напоминало и крякву, и брюкву, будучи на постимпрессионистский лад многозначным.

Человеку такой ярко выраженной кошачьей ориентации, как наш герой, заводить собаку как-то странновато — хотя почин-то уже все равно сделан. Нянчиться с источником всяческого безобразия и крупной потравы — это лишь вначале кажется абсурдом, чуточку погодя из этого извлекаешь некое моральное удовлетворение.