Геннадий Сазонов - Марьинские клещи (сборник)
Хоть бы одним глазком, мечтал Ротмистров, взглянуть на родительский дом, пройти по отчей деревне. Ему так захотелось открыть дверь в горницу, где жил крестьянский дух, впитанный с младых ногтей, хранимый в сердце.
Будто увидел богатырскую фигуру отца Алексея Матвеевича, лучшего кузнеца в Сковорове. Вот отец прошёл в красный угол, где стояли иконы, а чуть пониже висели два Георгиевских креста и две медали «За храбрость». Это были награды деда Матвея, который погиб в бою под Плевной в Болгарии в 1877 году.
— Батяня мой сложил голову за Царя и Отечество, — промолвил отец. — А наш Вася какому царю и Отечеству поклонялся? Неведомо сиё!
— Его величеству Трудовому Народу и нашей Советской Республике, — гордо выпалил Павел, желая просветить родного отца.
Он тогда был курсантом Самарских военно-инженерных курсов и приехал к родителям на побывку из-за болезни — подхватил малярию в степях под Мелекесом, когда участвовал в подавлении кулацкого мятежа.
Той весной 1919 года на Южном фронте убили красноармейца Василия Ротмистрова, страшего брата Павла. Мать Мария Андреевна, она очень любила сына, сильно переживала. Спустя несколько дней после похоронки, мать слегла и умерла.
Мария была второй женой у Алексея Матвеевича. Она заботилась о четверых детях, оставшихся от первой жены, рано скончавшейся, и о пятерых своих, нажитых с Алексеем. Нежной любви Марьи Андреевны хватало на всех, и дети отвечали ей взаимной любовью, лаской, добрым послушанием, несмотря на то, что приходилось испытывать нужду.
Без любимой хозяйки дом осиротел, а сам дородный кузнец от неожиданного двойного горя как-то сразу сник, осунулся, постарел.
Павел ушёл из родного гнезда ещё раньше, в 17 лет, в поисках пропитания и лучшей доли. Где только ни побывал, кем только ни поработал, пока не впрягся в армейскую лямку. Удивительно, но судьба выносила его в центр самых значимых военных событий в Советской России, начиная от мятежа в Кронштадте и кончая сражениями с белофиннами, боями на линии Маннергейма. Это закаляло, укрепляло одни черты, отсеивало другие.
В тверском говоре живёт словечко, которое точно подходит для выражения характера Павла Алексеевича Ротмистрова — настырный.
Уж если он что задумал, а задуманное считал правильным, то никогда не отступал. Даже если перед ним было грозное начальство.
Так получилось после того, как выйдя из двухмесячного окружения, сохранив танковые экипажи, полковник попал в Москве к генералу Я.Н. Федоренко, начальнику Главного управления бронетанковых войск, с которым был прежде знаком. Тот сходу предложил П.А. Ротмистрову должность начальника штаба бронетанковых войск Красной армии, конечно, предварительно согласовав его кандидатуру с Генштабом.
— Благодарю за доверие, — вскочил с места взволнованный полковник, — только лучше пошлите на фронт, я должен воевать, а не бумаги писать.
Поведение П.А. Ротмистрова возмутило начальника.
Яков Николаевич пришёл в ярость.
— Герой нашёлся! — бросил он ему в лицо. — А я, по-твоему, что здесь бумагу мараю? А я что не хочу на фронт?
— Не знаю, — выдавил перепуганный полковник.
Выйдя от генерала, Павел Алексеевич, не особо раздумывая, накатал письмо Иосифу Виссарионовичу Сталину, и тут же через знакомых передал в Кремль.
Через день полковника опять вызвал к себе Я.Н. Федоренко.
— А, явился челобитчик! — грозно встретил генерал. — Кто тебя надоумил обращаться лично к Сталину? Кто научил? Послание целое накатал!
— Я сам додумался, товарищ генерал, — признался Ротмистров. — Никто меня не подталкивал.
Яков Николаевич усмехнулся.
— Ну, и настырный же ты, Павел Алексеевич! Добился своего! Не мытьём, так катаньем, но добился.
Федоренко встал, вышел из-за стола.
— Тогда вот что я тебе скажу, — продолжал генерал. — Под Москвой формируется 8-я танковая бригада, поезжай в Костырево, принимай, будешь ею командовать.
Полковник Ротмистров чуть было не кинулся обнимать генерала.
— Да ладно уж, — махнул рукой Яков Николаевич, — давай без нежностей, не стоит благодарностей.
…Комбриг всё-таки забылся сном, но ненадолго — ординарец уже будил в назначенный час.
Рано, едва забрезжил рассвет, из Валдая вышли друг за другом три танковые колонны.
Было прохладно, но без снега и дождя, небо закрывала низкая облачность.
Первым на шоссе Ленинград-Москва вступил мотоциклетный полк майора В. Федорченко, усиленный быстроходными танками, — головной отряд бригады.
За ним двигались средние танки, уже закалённые в боях «Т-34». А вслед, последними, шли тяжелые танки «КВ» — гроза фашистов. 49 боевых машин грохотали гусеницами по шоссе. За колоннами закрепили ремонтные службы, автоцистерны с горючим. Устраняли поломки, если возникали, тут же, на дороге, а на коротких остановках добавляли топливо в баки танков.
Бригада ехала быстро, двигатели гудели на максимальных оборотах.
Иногда майор Александр Васильевич Егоров останавливал колонны, слышался его громкий голос в наушниках у мотористов:
— Экипажи, подтянись!
Пока одни танки заправлялись, а другие подтягивались, командиры передних экипажей осматривали машины, чтобы всё было в порядке.
Фашисты, похоже, заметили передвижение техники по шоссе в сторону Москвы, пытались бомбить колонны с самолётов. Всякий раз они получали отпор от нескольких артиллерийских расчётов, которые сопровождали бронетехнику, мешала налётам фашистской авиации и низкая облачность. Танки совершали стремительный марш вопреки ухищрениям противника.
Ни одна машина не пострадала за время походного марша.
Комбриг выслал вперёд разведку под началом старшего лейтенанта Сергея Золотова.
В полночь, на большой скорости, танки и мотопехота вошли в Вышний Волочек. Командование решило не останавливаться и продолжать марш. Хотя и так отмотали уже сто с лишним километров, и короткий привал не помешал бы, но нельзя было терять время. В Вышнем Волочке комбригу Ротмистрову сообщили, что фашисты подходят к Калинину, уже завязали бои на его окраинах.
Это очень обеспокоило Павла Алексеевича.
— Боюсь, предположения мои могут оправдаться, — поделился он опасениями с начальником штаба Любецким, — гитлеровцы прорвутся к Торжку, а это уже нехорошо.
— Надо их упредить, товарищ полковник, — предложил Михаил Антонович. — При необходимости атаковать. Другого выхода у нас нет.
Комбриг согласился с ним. И тут же приказал командиру танкового полка А.В. Егорову подготовиться к встречному бою с неприятелем. Танковые экипажи приняли необходимые меры.
Ходу до Торжка оставалось пятьдесят километров.
Неожиданно разведка Золотова доложила, что немцев в Торжке нет.
— Слава Богу, — обрадовался Ротмистров. — Это к счастью!
На рассвете подразделения бригады въехали на улицы Торжка. Проснувшиеся от шума жители, увидев наши танки, выбегали из домов, радостно приветствовали солдат, спрашивали, не нужна ли какая помощь. Остановившийся на несколько минут головной танк окружили горожане, Егорова засыпали вопросами и пожеланиями.
— Не сдадите нас немцам?
— Гоните фашистов, бейте гадов!
К Александру Васильевичу тянули руки — всякий хотел пожать ладонь живому танкисту, да к тому же командиру.
Проехав ещё километров пятнадцать на юго-запад, основные силы бригады встали лагерем у деревни Думаново под Торжком. А передовые её части продолжали путь на Калинин.
Так завершился уникальный танковый переход в первой половине октября 1941 года.
Ничего подобного за три месяца войны Красной армии с фашистами не было.
За сутки батальоны преодолели 250 километров от Валдая до Думанова. Чтобы пройти такое расстояние, соблюдая технические нормы, нужно не менее 4 суток, а тут уложились в одни.
Когда донесли генералу И.С. Коневу о марше 8-й танковой бригады, заместитель командующего Западным фронтом не сдержался:
— Орлы, наши танкисты! Поддержали традицию, молодцы!
Иван Степанович имел в виду под традицией отчасти и свой личный опыт.
Осенью 1937 года он получил назначение командующим особой группой советских войск в Народной республике Монголии. На её границе Япония сосредоточила крупные силы, готовилась к захватническому прыжку. Конев сделал то, что, казалось, сделать было невозможно. По гористой безводной пустыне Гоби, где ни травинки, ни деревца, ни колодца, а уж тем более — людского жилья, он повёл соединения к границе. Двое суток бойцы отмеряли шагами зыбучие пески, прошли сотни километров, а под утро появились под носом у японцев.
Те не ожидали советских солдат, свалившихся на них будто с неба.
Для Квантунской армии такой переход по безводной пустыне был полной неожиданностью.
