Персиваль Эверетт - Глиф

Пока святой отец приближался, я нашел в себе силы взять бумагу и карандаш с прикроватной тумбочки и написать:

Я не понимаю характер вашего приближения.

Я молод и наивен, но предупреждаю, что способен на точный и детальный отчет о любом повороте событий.

Я вручил записку ошарашенному священнику. Он упал на колени посреди комнаты, на лбу у него тут же выступил пот – видимо, молитва требовала большого напряжения; губы лихорадочно шевелились, формируя неразборчивые слова. Затем он открыл глаза и уставился на меня, попятился с перепуганным видом.

– Боже мой, – сказал он. – Боже мой.

Он повернулся, схватил со стены распятие и сунул мне в лицо. Его потрясло и ужаснуло то, что этот символ не вызвал у меня заметного дискомфорта или страха. Он нащупал ручку двери и вышел спиной вперед, закрыв меня в комнате, оставив одного.

ens realissimum

Размышлять, почему та или иная эпоха не удалась, – это, конечно, значит не понимать сути. Снайперы на возвышенном рубеже XX века могут отстреливать художников, когда те выходят за пищей, но работа не провалилась и не не удалась. С тем же успехом можно сказать, что динозавры были ошибкой природы, что хорошо осведомленный ребенок – знак бога или дьявола. Зачем заниматься искусством? Зачем вообще какие-то телодвижения? Зачем беспокоиться? Пусть все пасутся. Пусть придут ледники. Но, разумеется, моя мысль в этом и состоит, не более того, она есть лишь то, что она есть, пусть и саркастична, своеобразное причащение для неверующих, гимн для врагов государства, молитва мертвому богу Платону. Вещи не крутятся, вещи не меняются, вещи не остаются прежними, вещи не делают ничего.

До точки не дойти

РАЛЬФ

G

différance

Уставившись на только что закрытую священником дверь, я думал: правда ли, что для духа бытия нет понятий «внутри» и «наружи», ни тела, ни души, ни противоположности к любой ориентации, что мы поверхности Мёбиуса[253] и суть нашей топологии в том, что мы никогда не переберемся на другую сторону, мы всегда тут, мы уже на другой стороне и одновременно смотрим на нее растерянно, жадно, полные страха и нетерпения. И если в эгоистическом припадке разума я экстраполируюсь из моей картины индивидуума в реальный мир, то, наверное, не найду различия между реальным миром и тем, что образует для нас реальность в использовании так называемого языка. При описании реальности не возникает разрыва или раскола с миром, поскольку его осознание находится на той же стороне парадоксальной полосы, мировой ленты Мёбиуса, все в одном месте, убрано в одну коробку на чердаке, живет в одной клетке в зоопарке. На самом деле любая фантазия, страсть, ложь и иллюзия сосуществуют с реальностью и языком, а потому все это одно и то же, вот почему под давлением взрослые склонны к иррациональной, казалось бы, фразе: «Не может быть», хотя, разумеется, достаточно сказать, что не может быть, чтобы так оно и стало. А раз отклонений от темы, как я сказал, не бывает, разрешите добавить: обвиненный не может отрицать вину, ведь отрицать ее – значит признать ее, то же верно и про отрицание самого поступка, но отрицать понимание обвинения – значит отрицать язык, суп, в котором перемешаны действие, вина, ложь, фантазия. Такое отрицание вполне может не только спасти вас от тюрьмы, но и стереть преступление, в котором вы на самом деле виновны. Так было со священником. Под кроватью у него я нашел альбом с газетными вырезками о вменяемых ему связях с мальчиками в последнем приходе. На одной фотографии он выглядел моложе, но, судя по дате, это было не так давно. Все поля он исписал вопросами, однотипными, примерно такими: «Что это значит?» или «Понятия не имею, о чем речь». Вопросы меня заинтересовали, поскольку из-за поверхностного, как это принято в газетах, изложения событий я не мог представить, что же там якобы случилось. Самое странное – он все-таки сохранил вырезки. Указывает ли это на виновность или наоборот – не знаю, но они там были, аккуратно приклеенные к толстым коричневатым листам клеем и липкой лентой.

Я решил, как вы легко можете догадаться, не ждать возвращения Приветливого отца. Я подошел к приоткрытому шкафу, рассчитывая спрятаться, а когда мое отсутствие[254] обнаружат, выйти через дверь спальни. Но выяснилось, что в шкафу была маленькая дверца. Я открыл ее и попал в коридор, как раз мне по росту. И пошел дальше.

субъективно-коллективное

МЕРЛО-ПОНТИ:[256] Представь, что смотришь на большую стрелку.

ЛАКАН: Считай, что представил. Теперь ты спросишь, в какую сторону она указывает?

МЕРЛО-ПОНТИ: Нет. Ты ее видишь. А теперь представь, что она невидима.

ЛАКАН: ГОТОВО.

МЕРЛО-ПОНТИ: В какую сторону она указывает?

ЛАКАН: Влево.

МЕРЛО-ПОНТИ: Ты ее еще представляешь?

ЛАКАН: Да.

надрез

Тут у насвсе как всегда,в целом ряде привычных случаев.Спроси об отношениях,о названной вещи.Вспомни видэтой вещи.Скажи мне ее направление.Скажи ее цвет.И можно лиразбить ее на части.Чудная концепция,высшая логика.

Пусть есть некий Икс.Даже такие знакиимеют местои язык Икс.Составными частямислагается реальность —молекулы, атомы, простоИкс.

Из тряпок и пыликрыса возникла в погребе.Раньше ее там не было.Только тряпки и пыль.

эксусай

Я шел по проходу, как крыса в лабиринте, какую хотела сделать из меня Штайммель. Там было темно и висела паутина, но огонек в конце тянул меня вперед. Дойдя до конца, я увидел, что свет горит в комнате по ту сторону смотрового отверстия. Комната, в мрачных цветах, буром и свекольном, была обставлена жесткими квадратными стульями. Отец Чакон размахивал руками и говорил с Маурисио и Розендой, проводя пухлыми пальцами по волосам за ушами и молитвенно складывая толстые руки.

– Ребенок одержим! – сказал священник. – В нем сидит дьявол, это ясно, как Божий день! – Он повернул лицо к тусклому свету вычурной люстры.

Розенда громко заплакала, и Маурисио обнял ее.

– Не может быть, – сказала она. – Такой красивый ребенок. Он хороший мальчик.

– Нет, нет, нет. Это орудие дьявола! Он написал записку. Пока он писал записку, его рукой водил дьявол.

Розенда принялась умолять Маурисио:

– Пожалуйста, принеси маленького Пеле, пусть отец Чакон посмотрит, какой он милый.

– Он писал буквы на бумаге, – сказал священник. Маурисио пошел за мной.

– Пожалуйста, Господи, – взмолилась Розенда. – Покажи отцу Чакону, какой мой ребенок хороший. Скажи ему, что Пепе не одержимый.

– Что бы ты ни говорила, Розенда, правды это не изменит. Надо сейчас же изгнать бесов.

В комнату вбежал запыхавшийся Маурисио. Он сказал:

– Ребенок, пропал ребенок. В комнате его нет. Я не нашел.

– Дьявол хозяйствует в Божьем доме! – взвыл отец Чакон. – Господи, сохрани нас!

сема

«Убита, иллокутивным[257] топором».

«Скончалась сразу, говорят».

«Да быстрей, чем на словах».

«Скажи, что пошутил».

О человеке, который так любил переносные значения, говорили, что после первых страниц «Поминок по Финнегану» Джойса у него на переносице даже разгладились морщины. Якобы он считал dasein[258] до выхода книги. Но, проснувшись утром в день публикации, узнал, что все метафоры забастовали, коллективно заявив о недоплате и прискорбном непонимании со стороны эксплуататоров. Требования их остались неясны даже после второй пресс-конференции.

Или убил Ромео сам себя?Скажи лишь «да» – простое это слово,Простое «да» способно отравитьСкорей, чем взгляд смертельный василиска.Я – уж не я, коль есть такое «да»,Когда глаза закрылись, о которыхТы скажешь «да». Так говори же «да»,Когда убит он; если ж нет, то – «нет».

О слове «да» я ничего не скажу, в моих глазах оно не так авторитетно, скомпрометированное фразами типа «да нет», «да ну» и «нуда», и ведь каждый из нас нет-нет да и ответит «да» на вопрос «Ты спишь?», тем самым смутив человека несравнимо больше, чем если бы тот спросил: «Ты не спишь?»

замысловатое

Штайммель и Дэвис заказали к Мелвину на дом пиццу, дали симпатичному индийскому мальчику щедрые чаевые и осмеяли его тюрбан, как только закрылась дверь.

– Большое вам спасибо за немыслимо щедрые чаевые, мадам, – передразнила Дэвис быстрый говор паренька. – Кто так выражается?

Штайммель поставила пиццу на стойку и заглянула в коробку.